«А ну все к черту!» – Прошин проводил ее до дверей, стараясь погрузиться в пустоту мыслей.

* * *

Утром он приехал на работу, посидел в кресле, перебарывая привычное в этот ранний час кабинетного одиночества желание закурить; дождался, когда мертвые провалы окон лабораторного корпуса оживут, осветившись; наполнятся силуэтами людей, и ткнул наконец пальцем в кнопку селектора, под которой меленько было выведено: «Михайлов».

Мнение о Михайлове сложилось у Прошина давно, бесповоротно и формировалось оно так: коммуникабельный нахал, успешно изображающий трудолюбие.

Главный противник явился незамедлительно. Главный противник процветал. Твердая уверенность в себе придавала его энергичной, до блеска выскобленной физиономии гордое высокомерие и ироничность. Он был безукоризненно причесан, одет в отлично сшитый костюм, и от его шевелюры распространялся пряный запах одеколона, настолько пряный, что Прошин не выносивший резкой парфюмерии, приоткрыл форточку.

Михайлов расстегнул пиджак и артистически устроился в кресле, закинув ногу на ногу. На подошве его ботинка Алексей заметил прилипший окурок.

– Я закурю? – спросил Михайлов, закуривая.

– Друг мой, ты, как я информирован, собираешься в Ригу?

– Да… – скорбно отозвался Михайлов, играя кончиком широкого попугаистого галстука. – Работа.

– Судя по тону, подобная поездка тебе не импонирует?

– Странные какие–то фразы… – Михайлов сдувал табачным дымом перхоть с лацкана пиджака. – Надо ехать – еду!

– Так–с, – процедил Прошин. – Выверенный ответик. Тебе фатально везет последнее время… Путешествуешь. По просторам отчизны, а потом и того – на целый год в Австралию. Счастливчик, а?

– Я уезжаю не прохлаждаться, а работать, – строго изрек Михайлов. – А там уж счастливчик или нет – какой есть…

– Приятная работа – исправлять заранее известные ошибки, – философски заметил Алексей.

– Как ты сказал? – спросил Михайлов сухо.

– Заранее привнесенные в работу ошибки, – поправился Прошин.

– Не понимаю… – Михайлов снял очки и начал протирать их стекла с таким усердием, что рисковал протереть в них дыры.

Прошин выждал паузу. Сообщил доверительно:

– Аппаратура–то продуманно выведена из строя. Поработала она, сколько могла, и теперь ты, паразит, едешь за счет НИИ прогуляться, зная, как и что исправлять. А НИИ платит заказчику штраф, тебе на дорогу, жратву и мелкие удовольствия.

Михайлов потемнел, как ужаленный.

– Слушай, друг Леша, – сказал он неуверенно, но злобно. – Ты… выбирай слова. За такой поклеп можно и…

– А это не поклеп, – мягко перебил Прошин. – Это констатация печального факта. Ты поставил в генератор технологическую, не покрытую лаком печатную плату. Ты надеялся на балтийские туманы, друг Михайлов, и черные твои надежды оправдались.

– Ч–чушь какая–то! – Михайлов рассматривал мысок своего ботинка. В лице его было что–то бесстрастно–козлиное.

– Ах, Михайлов, нехорошо.You are a shady type.

– Что?

– Я говорю темная ты личность, преступный тип. Диверсант. Почему же ты английский не изучаешь? А еще в Австралию навострился. Ты вообще–то что можешь сказать? Ит из вери нессесери бат итс вери диффикульт, да?

Михайлов деланно засмеялся. Прошин тоже.

– Да, – коварно улыбаясь, продолжал Алексей, – все тайное становится явным. Права пословица. Ворюга ты брат и вредитель.

– Это наглость, – задумчиво сказал Михайлов, пуская колечки дыма в потолок.

– Это откровенность, – столь же задумчиво отозвался Прошин. – И мы часто путаем ее то с наглостью, то с лестью.

– Но все нуждается в доказательствах, извиняюсь… – Михайлов расплылся в улыбке, но глаза у него были маленькими и злыми.

– В доказательствах? – изумленно спросил Прошин. – А вот тут уж ты братец, воистину наглец! Впрочем, доказать труда не составит. И будет это выглядеть так: иду, сообщаю, дело оперативно проверяется…

– Ну и… – произнес Михайлов дрогнувшим голосом, – что ты хочешь… по этому поводу… например?

– Да успокойся, – милостиво отмахнулся Прошин. – Никуда я не иду и ничего не сообщаю. А ты бери бумажку и пиши заявление на имя директора.

Михайлов, поколебавшись, взял авторучку.

– Во–первых о своих художествах. – Прошин сверлил его затылок неподвижным взглядом. И поподробней, пожалуйста.

После непродолжительных пререканий Михайлов накропал несколько предложений. Закончил: «…в чем и сознаюсь».

– Не раскаиваясь, – заметил Прошин, отбирая листок. Пояснил: – это в целях моей личной безопасности и вообще для нашего дружественного сосуществования в дальнейшем. Теперь… – Он выдернул из пачки новый лист, придвинув его раскисшему донельзя противнику. – Тоже на имя директора. Пиши: «Ввиду непредвиденных семейных обстоятельств, я, Михайлов… свои инициалы ставь… отказываюсь от работы в австралийском институте космических исследований…»

Михайлов с силой зажмурил глаза, но написал.

– Распишись, – елейно диктовал Прошин. – О, какая у тебя красивая подпись. – С завитушками. Как думаешь, у всех жуликов красивые подписи? Вот и умничек. – Он сложил листки и сунул их в сиреневую полиэтиленовую папочку.

– Чистая работа, – сказал Михайлов, жалко улыбаясь.

– Грязь одна, – отозвался Прошин, засовывая папочку в сейф. – Примитивный шантаж. – Он повертел ключи от сейфа перед носом Михайлова и опустил их в карман. Гуляй, Михайлов, – сказал он. – Ты более не интересен мне. Ты свободен, и я отпускаю тебе грехи. Кстати, на будущее: влезать в подобные аферы категорически не рекомендую. Заиграешься и сгоришь. Потом к чему тебе это? Ты способный, эрудированный парень и многого добьешься, если будешь хотя бы умеренно честен.

– А ты не заиграешься? – спросил Михайлов ядовито. – Ты неуязвимый, да? Не спорю – нагрел ты меня нормально, но и тебя нагреют, не распускай перья. Найдутся люди! Человека без поражений нет, как и без родимых пятен!

– Представь, насчет родимый пятен – у меня ни одного!

– Значит, по примете несчастен ты, Лешенька…

– Угу. Скажи это больным меланомой.

– Кому? А… Остри, что ж, сегодня твой день.

– Понимаешь, – сказал Прошин печально, – в последнее время я тоже склоняюсь к жизни честного человека. Ее трудно начать, как всякую непривычную и утомительную работу, но она восхитительна, черт побери! Но вот как ее начать? Подсказал бы кто… А, Михайлов? Ты–то ведь не подскажешь, не сечешь ты в этом вопросе… Ну да ладно. Иди.

После того как Михайлов, страшно хлопнув дверью, покинул кабинет, Прошин долго сидел с закрытыми глазами, отдыхая и переваривая сладкий плод победы. Затем встал, отодвинул примерзшую к оконному стеклу штору, посмотрел вниз. Возле гаража, одетый в синий рабочий халат и поверх него – в телогрейку, стоял Зиновий с ржавым ведром в руке и что–то кричал шоферам, заталкивающим в бокс изрядно покореженный, видимо, после аварии, микроавтобус. Запахнувшись в наброшенные на плечи пальто, скользили по ледяным дорожкам в столовую сотрудники. Из леса брели Глинский и Воронина. Их конвоировал топавший сзади начальник охраны – угрюмый низкорослый человек с морщинистым красным лицом и неживыми прозрачными глазами, ветеран внутренних войск.

« Решили голубки попорхать в лесочке, – подумал Прошин. – И нате, неприятность. Сейчас начнут мне названивать: принимай меры! А чего? Обоим по выговору!»

От мысли, что Сергей все–таки ускользает из рук, он помрачнел. Снова уселся в кресло, полистал рекламный журнальчик, где нежные блондинки с розовой кожей и в белоснежных шортах пили «Мартини» и демонстрировали часы, духи и бижутерию. Скукота. Хоть бы приятель какой завелся, посидели бы сейчас, поболтали… Да только откуда их взять, приятелей этих?