— Поймите, сударь, – кабатчик приложил руки к груди, со страхом и подобострастием смотрел на хрипящего статского советника. – Мы с почтением относимся к знатным особам, поэтому не лезем грязными мужицкими руками в горло господам – не сортир ваша глотка, а – храм Государственных дел.

Ежели бы мужик подавился костью, или баба, то мигом бы кость вытащили, даже не запылились.

Но к вам с почтением относимся, потому что дзэн почтения!

Вы же нас потом укорите и засудите, если мы пальцами неблагородными вам в глотку залезем за костью.

Ваши начальники пожурят вас за сношения с низшим сословием, словно вы купили дешевую девушку на ярмарке.

Кабатчик почтительно кланялся, а статский советник Евгений Петрович Карнаухов задыхался кровью и сучил ногами – так сучит сурок на весенних играх.

Народ качал головами в знак согласия со словами кабатчика – кабатчику не перечат, потому что – не нальет спорщикам.

Через час прибежал запыхавшийся доктор Антон Сергеевич Плеханов в бекеше, раскрасневшийся на морозе, свежий и значительный, как Исаакиевский собор.

Пенсне-с доктора запотели в жаркой избе, и доктор их долго протирал замшевой тряпочкой, словно любимую кобылу вычищал.

Наконец доктор Антон Сергеевич Плеханов взглянул на пациента, затем скрестил руки на груди, воздел очки к закопченному потолку и пропел красивым семинаристским голосом:

— Почтим усопшего Евгения Петровича Карнаухова.

Экая нелепая смерть простая – костью подавился, да я запозднился! Дзэн!

НИЗМЕННОЕ

Корнет Оболенский Дмитрий Васильевич демонстрировал перед барышнями в Манеже своё искусство верховой езды, словно на помеле летал.

Барышни охали, ахали, посылали корнету воздушные поцелуйчики (при этом краснели неимоверно от конфуза).

Корнет Оболенский разохотился, сменил кобылу, показывал чудеса конкура и танцев на лошади, словно на плечах балерины восседал.

К обеду у дам пыл поубавился, а к ужину барышни откровенно зевали и стреляли глазками по сторонам в поисках разносчика пирогов с потрошками.

— Корнет, не пора ли отужинать у Лавуазье? – смешливая княгиня Волконская Ольга Витальевна раскрыла веер – так рыбачки поднимают юбки в порту Одессы. – Уж полночь близится, а Дмитрия всё нет!

Нам би бизе-с на один зубок-с!

— Полноте, полноте, Ольга Витальевна! – Корнет Оболенский взял новую высоту – перепрыгнул с лошадью через бадью с опилками. – Возвышенное – наша пища, духовное; насыщение от искусства, а не от рестораций, где половые напомаживают волосы, как сапоги. — Корнет Оболенский подстегнул лошадку (плеткой с серебряной рукояткой корнет гордился, как и золотыми зубами).

Когда он входил на очередной круг на манеже, то обнаружил, что барышни ушли, словно в опилки закопались.

— Низменное! Дзэн! – Корнет Оболенский соскочил, ловко ударил каблучком о каблучок, но звон не выветрил досады от одиночества – так академик живописи ужасается наскальным рисункам в Коктебеле.

ЗАИМСТВОВАННОЕ

Граф Сергей Александрович Вяземский привез из Англии новую забаву – боксирование.

К обедне в имении Вяземских собрались приглашенные князья, графья и деятели искусства с красными носами и в припудренных париках, как в соломе.

Граф Вяземский демонстрировал новую забаву спортивного толка, комментировал, как в газете «Ведомости»:

— Небывалое ощущение радости, безопасность движений, унятие нервной дрожи – всё соединено в новом физическом упражнении боксировании.

Мы прыгаем, мы наносим удары, отскакивает взад, отворяем душу порывам.

Каждый культурный светский человек и дамы обязаны знать боксирование, как французские идиомы. – Граф Сергей Александрович Вяземский подпрыгивал, наносил удары по потешной соломенной груше, причем сам выглядел для гостей не менее потешно: диковинные большие кожаные рукавицы, маленькие сапожки, и полосатое нижнее белье – гадкое до неприличия.

— Экий стыд и срам! – князь Радонежский сплюнул в бороду раскольнику Никодиму: — Вырядился Сергей Александрович шутовски – полосатое исподнее.

— Истину, истину глаголете, Анатолий Александрович! – граф Коломенский Андрей Егорович покачал золотым лорнетом, как веслом: — Негоже русскому человеку заимствовать у поганых иностранцев срамное, нечистое, смердящее и бесстыдное, как заголенные ягодицы отрока.

Не по дзэну заимствованное, ох, как не по дзэну!

— Ну, это с какой стороны к делу подойдешь, уважаемый Андрей Егорович, – академик словесности Михайло Иванович Ломоносов вступил в спор, потому что всегда спорил, как на торгах на ярмарке. – Случается, что заимствованное красоту приносит в рукаве, словно девица ведро студёной воды в полдень на стол выставила.

Князь Шереметьев Антон Поликарпович заимствовал из Парижа новый вид искусства в виде танцорок – пляшут в прозрачных одеждах, а ногу выше головы поднимают, аж до небес.

Дух захватывает, и ничего сложного в заимствованном искусстве не наблюдается, но не так омерзительно как боксирование.

— Возможно ли подобное, чтобы дама в прозрачной одежде ногу выше головы вскидывала? – господа взволновались, приказывали запрягать, да без экивоков в гости к князю Шереметьеву Антону Поликарповичу ехать. – Почто скрывает заимствованное от света?

Дзэн!

НЕМЫСЛИМОЕ

Помещица Салтыкова Нина Евграфовна слыла самодуршей – избивала и убивала крепостных крестьян по своему хотению – так медведь на воеводстве рыбу глушит лапой.

Летом Нина Евграфовна отправила крепостных девок в лес по ягоды – на заготовки зимние, чтобы зимой с голоду животы не подводило у неё и её гостей с женскими голосами.

Чтобы девки во время сбора ягод не кушали ягоды, помещица приказала им петь до хрипоты в горле и до покраснения в выпученных очах – так норвежские рыбаки выпучивают глаза, когда возвращаются из похода, а дома ждет любовник жены.

Но девки во время песен умудрялись – кушали ягоды по дзэну!

Салтыкова Нина Евграфовна тогда приказала, и девкам зашили рты проволокой – через губы протыкали.

Но девки кушали ягоды через нос – немыслимо как.

Махнула рукой на немыслимое и на девок помещица Салтыкова Нина Евграфовна, приказала — вытащили проволоку у девок из губ, раны залечили, смазали мазями заморскими дорогими, чтобы девки красоту возвратили, а затем Нина Евграфовна продала крепостных девок туркам на потеху.

На вырученные деньги помещица купила греческое варенье из греческих же орехов.

Дзэн!

ВСПОМОЖЕНИЕ

Графиня Маргарита Викторовна Сухомлинская прекрасно музицировала, профессионально танцевала, похвально пела, изящно откидывала головку к правому плечу и знала всё о женском вопросе в губерниях – так писарь знает все закорючки начальника.

На балу в честь приема французского посла графиня Маргарита Викторовна собирала пожертвования на детскую больницу в Саратове, где люди пухли от голода, на завтрак кушали крапивные щи и нюхали на ужин лапти.

Францзузианец посол Жан-Жак жмотился, скаредничал, не клал на серебряный поднос пожертвование, словно у него дома ураган прошел.

Жан-Жак амурничал, сплетничал и за сплетнями и амурами скрывал жадность — так лисица скрывается в перьях петуха.

Но графиня Маргарита Викторовна Сухомлинская упорно требовала денег на больницу для сирот, словно готовила койку для Царя батюшки.

Французский посол пришел в неистовство, укорял, журил графиню в излишнем рвении во вспоможении, но с лица угодливую улыбку не убирал, потому что держал имидж куртуазника:

— Ах, мон шер, графиня Маргарита Викторовна Сухомлинская!

Вы во всех изящных искусствах преуспели, а на больницу гадкую себя тратите, словно по болоту идете в бальных тапочках. – Жан-Жак осветился внезапной спасительной мыслью, которая спасла бы его от пожертвования: — Если бы вы станцевали канкан, графиня, то я бы дал денег на больницу для сирот.