— Франсуаза описала вам, в каком состоянии находилась Андре после получасового ожидания?

— Она призналась мне, что Андре испугала ее.

— Почему?

— Она не смогла этого объяснить.

— Вы говорили об этом с братом?

— Да. Он посоветовал мне завязать. Именно это слово он употребил. Я ответил, что уже давно это сделал. Он возразил: «Возможно, для тебя все закончено, но для нее — нет!»

Дожди продолжались до середины декабря, они затопили низины, потом довольно сильно похолодало, двадцатого или двадцать первого пошел снег. Мариан была вне себя от радости и каждое утро первым делом подбегала к окну посмотреть, не растаял ли он.

— Мне бы так хотелось, чтобы он продержался до Рождества.

Ей еще ни разу не удалось встретить «белое» Рождество — все предыдущие годы либо шел дождь, либо подмораживало.

Теперь, когда Мариан была уже большая — так она с гордостью говорила, с тех пор как пошла в школу, — она помогала отцу наряжать елку и сама развесила гипсовых овечек и пастухов рядом с яслями.

— Вы по-прежнему утверждаете, что не знали, как живут Депьеры?

— От жены я знал, что мать снова встала за прилавок, но обе женщины по-прежнему не разговаривали между собой.

— Говорили ли о суде?

— Я что-то слышал в кафе.

Его работа обязывала посещать эти деревенские кафе, где местные жители подолгу неподвижно просиживали над своими стаканчиками за беседой, которая к вечеру становилась все более оживленной. В Сен-Жюстене было шесть кафе, правда, три из них заполнялись только в дни ярмарок.

— Вы, как и все, ожидали, что они будут судиться?

— Клянусь, господин следователь, я просто не думал об этом.

— Вы что, даже не были в курсе событий?

— Не больше, чем все остальные. Поговаривали, что старуха Депьер хоть и была очень хитра, но просчиталась, а Андре в итоге взяла верх.

— Вам известно было, так ли это на самом деле?

— Откуда я мог узнать?

— Ваша любовница за все одиннадцать месяцев ваших отношений не рассказала вам, что их брачный контракт был заключен на правах совместной собственности?

— Мы никогда не говорили о ее замужестве.

На самом деле они вообще говорили очень мало, а лучше бы им и вовсе молчать. Может быть, тогда у Дьема не было бы повода вернуться к тому последнему четвергу в голубой комнате.

— Однако вы обсуждали ваше общее будущее.

— Это было несерьезно, так, вскользь брошенные фразы.

— Вы уверены, что со стороны Андре это тоже было несерьезно? Позвольте вам напомнить, что она обсуждала вероятность смерти мужа за два месяца до того, как это случилось.

Тони хотел возразить, но Дьем продолжил:

— Может быть, она не совсем прямо говорила об этом, но все же намекала на то, что его не станет, когда спрашивала, что вы будете делать, если она освободится.

Он отдал бы любую часть своего тела — руку, ногу, даже глаз, за то, чтобы иные слова никогда не были бы произнесены. Ему было стыдно вспоминать, что он слушал их не возражая, он ненавидел того Тони, который стоял тогда перед зеркалом, вытирая кровь с губы, довольный тем, что он — великолепный самец, которым любуются, — стоит обнаженный в солнечном свете, с гордостью глядя на свою сперму вытекающую из лона самки.

— Ты бы хотел прожить со мной всю жизнь?

И чуть позже:

— Кровь все идет?

Она радовалась, что укусила его, что он вернется к жене и дочери со следами их любовных игр на лице.

— Что ты скажешь, если она тебя спросит?

«Она» — это Жизель, а он говорил так легко, словно ее вообще можно не принимать в расчет:

— Скажу, например, что ударился о ветровое стекло, когда затормозил слишком резко.

Он хорошо понимал, что это предательство, и, когда не Жизель, а Мариан спросила его, он решил заменить ветровое стекло на столб.

— Ты хотел бы прожить со мной всю жизнь?

А что, если бы не гудок локомотива, словно посланное ему предупреждение, когда она своим грудным голосом произнесла:

— Скажи, Тони, а если бы я была свободна?

Как он ненавидел теперь эти слова:

— Ты бы тоже освободился?

Они всю зиму звучали у него в ушах, он слышал их за столом, в кухне с запотевшими окнами, помимо своей воли, он слышал их, даже когда дочь искала под рождественской елкой свои подарки. Но стоило ли говорить следователю об этом?

Тем временем Дьем безжалостно продолжал:

— Бакалейная лавка на Новой улице, дома, фермы, хутор Гипот на сегодняшний день являются собственностью двух женщин, и Андре Депьер имеет право потребовать публичных торгов, чтобы получить свою долю наследства.

Он сделал длинную паузу.

— Об этом много говорили в Сен-Жюстене?

— Кажется, да.

— Все считали, что старуха Депьер не захочет отдать часть своей собственности в чужие руки, не так ли? Поэтому она и вернулась за прилавок и стоит теперь рядом со своей невесткой, которую ненавидит и с которой уже давно не разговаривает? Окончательное решение зависело от Андре, а решение Андре зависело от вашего…

Он подскочил на месте и уже открыл рот, чтобы опровергнуть это надуманное обвинение.

— Я только повторяю, о чем шептались люди. Вот почему за вами наблюдали, размышляя, чью сторону вы примете. Старуха Депьер — коренная жительница деревни, она срослась с ней, пусть ее и считают бесчувственной и жадной. И напротив — аристократические замашки Андре никогда никому не нравились, ее терпели только в память об отце. Что же касается вас, то мало того, что вы иностранец, но вы еще и уехали на десять лет из деревни, и многие задумывались над причиной вашего возвращения.

— К чему вы клоните?

— Ни к чему определенному. В деревне уже заключались пари. Многие были готовы к тому, что Андре устроит торги, несмотря ни на что, пусть даже ей придется обратиться в суд, и, получив свою долю, уедет из Сен-Жюстена вместе с вами. Больше всех жалели вашу жену, хотя у нее были довольно прохладные отношения с односельчанами. Знаете, как ее называли? Маленькая кроткая женщина, которая бьется из последних сил.

Дьем улыбнулся, указывая пальцем на одну из папок:

— Все, о чем я говорю вам сегодня, записано здесь черным по белому. В конце концов они разговорились. Повторяю, у вашего адвоката есть дубликат этого досье. Он мог бы присутствовать на этих допросах. Он предоставил вам отвечать самому, заручившись вашим согласием.

— Я сам просил его об этом.

— Я знаю. Хотя и не понимаю почему.

Стоит ли объяснять, что, когда он ходил к исповеди, его не смущало присутствие священника за перегородкой, но, появись кто-либо третий, он бы и рта не раскрыл. И, несмотря на свое деланное удивление, Дьем настолько хорошо знал об этом, что, подходя к деликатным вопросам или интимным подробностям, он всегда отсылал секретаря.

— А теперь, господин Фальконе, что, если мы вернемся к двум последним письмам — от конца декабря и от двадцатого января?

Адвокат тоже все время толковал об этих письмах.

— Почему вы упорствуете в этом пункте и не говорите правду, как во всем остальном? Есть доказательства, что вы получили эти письма — не мог же почтальон Сен-Жюстена все выдумать.

А он, словно мальчишка, который соврал, но из гордости никогда не признается в этом, повторял одно и то же:

— Я не знаю, что вы имеете в виду.

Только здесь была не гордость, а, возможно, остатки верности голубой комнате. Он никогда не хотел жениться на Андре, даже если бы они оба были свободны, ему и в голову не приходило сделать ее своей женой.

Почему? Этого он не смог бы объяснить.

— Признайтесь, что ее страстность вас пугала, — посоветовал профессор Биго. — Тогда, сентябрьским вечером на обочине дороги, вы наверняка были шокированы, увидев, что та, которую вы считали статуей, превратилась в разнузданную самку.

— Да, я был удивлен.

— Вероятно, и польщены тоже. Потому что дальнейшие события показали, что она не лгала, когда утверждала, что была влюблена в вас со школьной скамьи.