Начиная с 1945 года сюда, на Урал, хлынул поток репатриированных — тех, кто в годы войны оказался за границей, на территории фашистской Германии, союзных с нею государств и теперь был возвращен на родину. Впрочем, Пышминцев знал: высокое слово «Родина» для многих из этих людей было неприменимо. Среди репатриантов было немало тех, кто предал нашу страну и даже выступил против нее. Со всеми этими людьми предстояло здесь тщательно разобраться, установить обстоятельства их пребывания по ту сторону фронта. На это уходили годы. Особенно трудным представлялось выявление бывших агентов германской разведки. Прошедшие обучение в гитлеровских разведшколах, эти люди знали конспирацию и умело скрывали свое прошлое. Дождавшись, когда истечет срок назначенного им наказания, они могли покинуть Урал, так и не ответив сполна за свою преступную деятельность. А кое-кто мог и продолжить ее...

Вот почему на рубеже 50-х годов старший лейтенант Пышминцев и весь контрразведывательный отдел пермского УМГБ не знали покоя, вот почему чекисты работали день и ночь, по одиннадцать часов в сутки. Напряженный труд тех лет осел в летописи чекистской славы многими славными делами. Но мы расскажем лишь об одном деле. О деле, над которым августовским вечером 1951 года Иван Пышминцев и размышлял у себя дома...

— Проходите, проходите, эфенди, на наш тантала!

Жена Саидова, открывшая Кадырову дверь, провела гостя в дом и ускользнула на кухню. Судя по голосам, доносившимся из комнаты, большой праздник — «тантала» — был в полном разгаре. Кадыров нарочно опоздал, чтобы компания, собравшаяся у Саидова, к его приходу хорошенько подгуляла, — так легче будет определить, кто чем дышит.

Прежде чем войти, Кадыров через дверную щель заглянул вовнутрь. Саидов, как и было велено, на этот раз особенно постарался. Большую комнату он превратил в гостиную — мехмонхону, убрав ее в соответствии с обычаем. Всю мебель, кроме тяжелого шкафа, — кровать, комод, стулья — хозяева вынесли, пол покрыли цветастыми ковриками-курпачи, сшитыми женой Саидова из лоскутков. На них и сидели гости: шесть человек местных, которых Кадыров знал, и четверо из соседнего поселка. Вместо дастархана Саидов приспособил несколько низеньких ящиков, накрыл их скатертью — получилось неплохо. На ящиках дымился настоящий казан-кебаб — жирная баранина с зеленью и луком, стояла водка. По пустым бутылкам можно было понять, что выпито уже изрядно — Саидов умел угощать. Сейчас он развлекал гостей, изображая кызык-чи — скомороха. Он водил смычком по струнам гиджака и пел, монотонно повторяя одно и то же: «Чаманда гуль чаманда, чаманда гуль чаманда» («В цветнике цветок — украшение»). Гиджак у него был сделан из плоской консервной банки. Гости смеялись шутке. Кадыров решил, что пришел в самый раз.

— Салам алейкум! — сказал он, входя в мехмонхону.

— Алейкум салам, Маматкул! — вскочил Саидов. — Мы давно тебя ждем, садись скорее!

Гости раздвинулись, освобождая место возле импровизированного дастархана. Молчаливый, мрачный Хасанов, оказавшийся рядом с Кадыровым, налил ему водки. Кадыров поднял стакан, обвел взглядом присутствующих. Все замолчали, ожидая, что он скажет.

— Я хочу выпить за нашу далекую родину! — провозгласил Кадыров. — За наш Туркестан!.. Здесь, на севере, мы живем вдали от родины, не ходим в мечеть. Но в наших душах горит священный огонь веры, зажженный аллахом, каждый из нас, легионеров, остается воином ислама. Ждать осталось немного. Через год-полтора большинство из нас сможет вернуться в солнечный Туркестан и, если потребуется, снова встанет в ряды защитников веры! Слава аллаху! Да здравствует Туркестан!

После того как выпили, Саидов решил представить Кадырову неизвестных ему гостей:

— Это наши братья-легионеры из Яйвы: Хикматов Латиф — ефрейтор, и солдаты — Ибрагимов Зайкен, Джамалов Ахмед, Музафаров Газиз. Живут на Урале пятый год, тоже спецпоселенцы.

— Когда служили в «Туркестанском легионе»? — спросил Кадыров.

— С мая сорок третьего до конца войны, — ответил за всех Хикматов. У яйвинских легионеров он, видимо, был за старшего.

— Где пришлось воевать? — как бы между прочим осведомился Кадыров, закусывая бараниной.

Яйвинские легионеры переглянулись — вопрос был не из приятных. Хикматов, положив мясо на стол, вытер жирные руки о полу мятого пиджака и ответил:

— Мы тут все из четвертой роты... Нас в основном против партизан использовали. Сначала в Белоруссии воевали, под Гомелем. Потом в Польшу перекинули, в район Минска-Мазовецкого. Там тоже партизан ловили. В сорок четвертом году на Висле Советская Армия нас разбила, и немцы всю роту отправили в Югославию, опять на партизан бросили.

Кадыров, сочувственно кивая, выслушал рассказ Хикматова. «Простоват, — решил он про себя. — Сразу всю правду выложил». Вслух сказал:

— А нам вот на советской территории воевать не пришлось. Немцы, как только наш одиннадцатый батальон сформировали, отправили его в Грецию. Там, под Салониками, у моря, мы почти год и простояли, охраняли побережье от английского десанта. А осенью сорок четвертого многие из нас ушли к греческим партизанам.

Поймав на себе удивленные взгляды приятелей, Кадыров ответил на них тоже взглядом — долгим и твердым. Да-да, вот так, запоминайте: стояли у моря, патрулировали побережье — и больше ничего. Точка. Чем чище будет их прошлое, тем скорее удастся вернуться в Туркестан. Легионеры, хоть и были пьяны, поняли его, возникшая было пауза прервалась, все расслабились, задвигались, заговорили. Что тут думать, Маматкул — умный, образованный человек, плохому не научит... По кругу пошла новая бутылка.

Кадыров был доволен. Он еще раз убедился, что имеет власть над этими людьми. Все, кто давно знал Кадырова — Саидов, Бабаев, Умарбеков, Каримов, даже бывший командир отделения Мирзоев, в подчинении у которого он когда-то служил, — все теперь слушались и признавали за старшего его. Только Хасанов по-прежнему безучастно сидел, уставившись в пол, и мрачно жевал папиросу. Кадыров положил ему руку на плечо:

— Почему ты такой грустный, Зулунбай?

Хасанов медленно расцепил большие, перевитые жилами руки, вынул изо рта потухшую папиросу, вздохнул:

— Газету читал. Война опять будет.

Кадыров усмехнулся:

— С чего ты взял? С кем война?

— С Америкой. Она в Корее воюет, — бубнил Хасанов. — Америка первую атомную бомбу изобрела. У нас такую бомбу только недавно сделали.

«Ишь как заговорил — «у нас», — неприязненно отметил Кадыров. Самый старший из всех (ему уже было сорок), Хасанов вызывал у Кадырова внутреннее беспокойство. В шахте Зулунбая, бывшего тракториста МТС, ставили на самые передовые, технически оснащенные участки. Он хорошо зарабатывал, его хвалили. «Мирной жизни ему, видишь ли, захотелось! — зло думал Кадыров. — Передовик!» Но сказать ничего не успел, опередил пьяный Саидов, который, тыча пальцем в Хасанова, закричал:

— Он Америки боится! Воевать с ней не хочет!

Хасанов поднял на него глаза: