Пятиминутка! Хороший период в жизни — завидую…

Но у пятиминутки есть один существенный недостаток: длится она от силы пять минут. Это — в картах. В жизни, естественно, подольше — год, два.

Так что через год–два начнут с тебя спрашивать по–взрослому. Глупость назовут глупостью, грубость — грубостью, неряшливость — неряшливостью. Котенка, стянувшего колбасу, беззлобно щелкают по носу. Кота в аналогичном случае нещадно дерут. И беспристрастный закон спрашивает с восемнадцатилетних полной мерой.

Короче говоря, через каких‑нибудь пятнадцать–двадцать месяцев непобедимое обаяние первого года молодости перейдет к другим семнадцатилетним. А что останется у тебя? Что сможешь ты тогда противопоставить этим новым Таням — самоуверенным девочкам в еще более модных платьях, с еще более красивыми ногами?

Ну, восемнадцать, положим, возраст отнюдь не катастрофический. Но двадцать — это уже серьезно, разница с семнадцатилетними будет видна даже на глаз. А двадцать два, двадцать три, двадцать пять… И счет ведь не останавливается…

По–твоему, в зрелости человек только и делает, что оглядывается на пройденную жизнь: кто с удовлетворением, кто с горечью. Однако зрелость весьма продолжительный период жизни, длящийся минимум тридцать лет. А тридцать лет оглядываться — шея заболит. Поэтому и зрелые люди стремятся не столько оглядываться, сколько жить.

Вспомним чеховских героинь: у Аркадиной был взрослый сын, у Раневской взрослая дочь, а жили теми же страстями, что и в двадцать. Вспомни — или прочти — Стендаля, Бальзака, Мопассана. Тридцати-, сорока-, даже пятидесятилетние женщины хотят любить и быть любимыми — и многим это удается. Хотя, надо думать, не благодаря красоте, которая, как ни грустно, с возрастом убывает.

Но убывает красота, проявляется личность. Верней, не проявляется, а развивается: крупные люди становятся еще крупней, мелкие — еще мельче. А личность значит колоссально много — не только в работе, но и в любви.

Человек, горящий всю жизнь, способен, по твоей терминологии, «прожечь» не только молодость, но и старость…

Теперь, пожалуй, самое время поговорить о некрасивых девушках.

Ты наперед знаешь, что им в жизни предстоит с горечью оглядываться на унылое прошлое и из зависти осуждать счастливых красавиц.

Недооцениваешь, до чего же недооцениваешь своих некрасивых ровесниц! Ты считаешь, они будут годами стоять за твоей спиной и завидовать? Как бы не так! Они только кажутся тихими, а на самом деле энергичны и целеустремленны.

Пока ты гуляешь по паркам, используя каждый случай «пококетничать», пока с успехом демонстрируешь свои красивые ноги, пока «веселишься, целуешься, поешь», они тоже не теряют времени даром.

Они — думают.

Жизнь ставит перед твоими невзрачными сверстницами вопрос за вопросом.

Такие, например.

Неужели главное в человеке — лицо и ноги?

Разве привилегия «жить в свое удовольствие» дается лишь избранным, причем прямо в момент рождения, как во времена оно давался графский титул?

А если дается, то справедливо ли это?

А если несправедливо, то как с этим бороться?

Ответить на подобные вопросы очень и очень нелегко. Чтобы поглубже разобраться в предмете, приходится прочесть уйму книг, про любовь и про жизнь вообще. Некрасивые девушки вынуждены вдумываться в стихи: вдруг поможет чужой опыт?

Ты верно заметила, что некрасивая девушка редко ходит гулять, ибо сторонится ребят. Но ведь чем‑то заполнять свободные дни и вечера все‑таки надо! А когда человек читает книгу, смотрит спектакль, слушает концерт, ходит по выставкам — он становится умней, эмоциональней, глубже, красивей. В чем и суть дела…

Тебе‑то самой интересно с глупыми парнями?

С глупыми девушками, правда, интересно бывает. Но недолго. Как правило, пока им от семнадцати до восемнадцати.

Насчет парков ты, конечно, права: там заметны красивые. А в школе, на работе, наконец, просто в компании? Тут на виду умные. Ребята ведь тоже тянутся к девчонкам, с которыми интересно поговорить, которые поймут, посоветуют, помогут.

Так что, боюсь, через некоторое время придется тебе потесниться, пропустить вперед своих невзрачных, но смышленых и развитых подруг. А самой стоять у них за спиной, слушать их умные разговоры. Не исключено, что именно тебе придется «завидовать и осуждать», что, как ты уже сейчас понимаешь, является слабым утешением.

Возможен и такой вариант: вдруг одна из Золушек твоего поколения станет великой актрисой? Тогда, чего доброго, ее некрасивость станет считаться эталоном женской привлекательности. Ведь такое бывало не раз. Когда‑то главными женщинами в театрах были актрисы–героини. Нынче роли героинь играют все больше актрисы характерные, то есть умеющие создать яркий, своеобразный характер. И когда говорят «лицо актрисы», опять‑таки имеют в виду характер, а не физиономию.

Вообще, твое предположение, что одинокими остаются некрасивые, практикой не подтверждается. Едва ли не чаще бывает наоборот. Некрасивым любовь достается трудно, и они рано привыкают ее ценить. К привлекательным жизнь, наоборот, долго снисходительна, а когда вдруг спросит по всей строгости — глядишь, учиться человеческим отношениям поздновато: характер уже сложился эгоистичный и неглубокий.

Кстати, и тебя легкая, везучая молодость, пожалуй, уже начала формировать для будущего одиночества. И письмо твое сигналит об этом, как анализ крови о ревматизме. В людях ты даже не пытаешься разобраться. Ребята для тебя — безликая, восхищенная тобой масса. Некрасивые девушки — несчастные завистницы. Поверхностный парковый успех ты ценишь куда выше, чем он того заслуживает. О собственных недостатках нет и речи: уж так хороша, что надо бы лучше, да некуда.

Конечно, для поцелуя в парке все эти недостатки не помеха. Но от подруги и тем более от жены требуют обычно совсем иных человеческих качеств.

Конечно, в жизни бывают всякие случаи. И глупых любят, и эгоистичным везет. Но я бы на твоем месте на случай рассчитывать не стал. Лучше постарайся задуматься, пока не кончилась твоя пятиминутка…

Итак, нужно ли «прожигать жизнь»? Повторяю: нужно! Право на любовь у тебя есть, и его никто не отнимет.

Но сумеешь ли ты этим правом воспользоваться? Сумеешь ли быть любимой в восемнадцать, в двадцать восемь, в сорок — возраст далекий, но ведь и он наступит. А главное, сумеешь ли любить сама? Ведь на чужом огне жизнь не прожжешь — только на собственном!

Вот и все, что я хотел тебе сказать по поводу веселья, поцелуев и песен в парках.

«Боря, какая пыль в этих горах! Ни дерева, ни куста, ни травы. Только камень да песок. Вчера шли ущельем, сверху сорвалась глыба, и целый час, наверное, пока не ушли за гору, все видели, как висит над склоном пыль. И сама я теперь серая насквозь, на зубах песок, волосы серые, жесткие. А руки — хоть морковку тереть! Эх, Борька! Вчера провела ладонью по щеке и оцарапалась до крови… Даже глаза, наверное, запылились. Борька, ты хоть помнишь, какие у меня глаза?

Сижу вот и пишу тебе, уже вечер, похолодало, только камни геплые, как деревенская печка. Ребята ушли к реке, за дровами, там все‑таки растет кустарник, такой чахлый, такой серый, что его даже ломать совестно. Мы‑то соберем свои камни и уйдем, а ему, бедному, всю жизнь стоять на голом берегу, под этим пыльным солнцем…

И ночью мы мерзнем, как цуцики. Спальники оставили внизу, а теперь расплачиваемся. Одеял у нас только два — правда, верблюжьи, огромные, но все равно жмемся друг к другу и дрожим, под утро нос к носу примерзает. Встретили казаха сверху: говорит, перевал закрыт. Он был на лошади, крепенькая такая, злая — завидно даже!

Если бы нашему Урхану не перебило ногу на камнепаде, шли бы сейчас налегке, как курортники. А еще говорят, что животные ближе к природе… Мы разбежались, а его достало. Видно, у геологов инстинкт развит, как у горных козлов. Да, знаешь, кого встретила в управлении? Веньку! Он сломал руку на маршруте, срослась криво, в больнице опять ломали. Говорят, будет крепче старой. Но все равно ему до весны сидеть на обработке.