Кто-то толкнул его сзади. От неожиданности Рэн вздрогнул. Он повернулся, чтобы спросить, в чем причина. Но вместо одного человека увидел толпу, которая окружила его сзади и спереди. А рядом с ним нога в ногу шел человек, неся на своих плечах тяжелый крест. Это было лицо искупителя, и оно, залитое потом, было обращено к нему. Не было на его лице той усталости, не сдавался он. Был полностью наг перед всеми и молчал. Тишина была вокруг, лишь три женщины, похожие друг на друга, сопровождали его и плакали. Обратились его глаза на Рэна, смущая его своим взглядом. Стыдно ему стало перед этим человеком, замер, ничего не понимая. Он был тем, кого не раз изображал на холсте. Было время, когда презирал его, а после понимал, что тот — свят. Молился тихо, прося о прощении. Теперь же смотрел прямо на него, молчал, желал помочь. Тогда тот улыбнулся ему и что-то прошептал на своем родном языке, но Рэн не понял. Божественный язык, которым когда-то владели предки, Адам и Ева, был забыт. Рэн не заметил, что рука его была протянута. Так и осталась после разговора с Евой. Его смущала игра времени и пространства. Вначале не было людей, кроме него. Потом Адам и Ева. Сейчас толпа народа, которая все время что-то твердила, обвиняла и защищала. Будто сами были судьями и вершили процесс.

Вкусил человек запретный плод, крикнув в тот час: «Отче! Прости им, ибо не знают, что делают». Второй раз он вкусил плод и обвел языком свои губы. Жажда мучила того, кто вел за собой толпу зевак. Слеза появилась на глазах у Рэна, но он лишь улыбнулся. Нельзя было проявлять ни малейшей слабости. Так было решено тем, кто благословил крестоносца на этот путь. Дорога эта, тернистая и каменистая, покрывалась кровью, текущей из ступней ног. Тогда Рэн заметил, что и его ноги тоже кровоточат. Закатал сейчас же брюки свои до колен, взглянул на путь. Ему захотелось самому понести этот грех на своих плечах. Тело у него было сильное, а душа легкая. Чист он был, потому, как не совершал никакого преступления и не по своей вине попал в заточение. Кто-то отнял счастье у него, чтобы после вновь вознести. Был он наравне со своим братом, потому и мог нести крест. Попросил разрешить помочь, и его просьба была удовлетворена. Тотчас возложил на себя тяжесть, ибо на нем были все грехи людские.

Ева сидела на металлическом шаре, который качался, и своим колебанием рисовал подобие цветка. Она смотрела на Рэна обвиняющим взглядом, а потом глядела на восток и о чем-то тосковала. Он захотел проследить за ее взглядом, но там вдали ничего не увидел. А меж тем шла толпа за ним, никто больше ничего не говорил. Но было мрачно вокруг: солнце и луна скрылись и больше не светили. Не было звезд, лишь одни тучи собрались на небе, и стало душно. Думалось, разойдутся. Но этого не случилось. Путь был долог, но конец с каждым сделанным шагом приближался. Наконец, измотанный, он добрался до вершины горы. Дошли и все до того места, где должны были распять. Но не хотел Рэн сам принимать смерть и отдал тому, кто должен был умереть за грехи людские. Человек этот посмотрел на него и странной улыбкой одарил его. Было в этом лице нечто от искусителя, владеющего магнетическим свойством сковывать взглядом и облагораживать того, кому дано узреть его красоту. Стоя друг напротив друга, они заметили, как опустились все на колени, и зазвучал мелодичный хор голосов. С двух сторон к этому кресту приближались люди: с правой были мужчины, а с левой женщины. Несли они в своих руках свечи. Их было ровно шестнадцать: восемь и восемь. Объедение двух противоположных вечностей: Солнца и Венеры.

И положили на крест плоть. Гвозди вонзились в тело. Тело было божественно красиво, хотя и было худым. На мудрость обратил внимание Рэн и промолвил: «Вот твое подобие». Не тело создано по подобию Бога, а разум. И именно человек до грехопадения мог отличить истину от лжи, а не добро от зла. Некая женщина подошла к ногам распятого и назвала его Иешуа. Был он сыном Яхве, и невозможно было отнять святости у него. И все подходили к отроку Всевышнего, преклоняли колени перед ним, добрым словом вспоминая все те его деяния, которые успел совершить при жизни своей. Добр был он ко всем. В вечность уходя, давал совет тем, кому еще пришлось бы увидеть мир тот, из которого были изгнаны. Рэн посмотрел на восток, но Рая не увидел. Тогда подозвал его Иешуа к себе, чтобы указать путь. Но не успел ничего промолвить. Один из воинов копьем пронзил его грудь и тот умер с открытыми глазами. Иешуа смотрел на восток. Казалось, что Душа опустилась на землю и ступила по тропе, держа путь туда, где был Рай. Рэн взглянул ей вслед, но ничего не увидел. Задумался, не знак ли подают ему.

Там, где распяли Иешуа, был дивный сад. Рэн в скором времени остался совсем один в аллее, где расцветали дивные цветы, имена которых разве что написаны в энциклопедии. Его взгляд остановился на одном из них. «Интересно, как называется этот цветок?» — спросил Рэн. Это была геликония — цветок молодости, красоты и долговечности. Он хотел сорвать его, но что-то остановило. Сорвать означает отнять жизнь. Впервые в своей жизни стал ценить каждую травинку, которой дано было существовать. Прилив чувств он ощутил ко всему этому и был он сопричастен творению мира. Слияние с природой. Чистый воздух, аромат свежей травы и пение птиц заставили его улыбнуться. Посмотрел вокруг и увидел, что никого нет. Он был один, стоял на своих ногах, а земля была тверда. Ничего не двигалось. Может, в этот миг, когда из виду исчез маятник, им стал он. Времени вовсе не существовало. Захотелось лечь на траву и отдохнуть считанные секунды. Так и поступил. Трава щекотала его руки и ноги, иногда колола и заставляла встать и продолжить путь. Образовавшиеся раны исчезали, боль в ногах проходила. Отдых приносил новые силы. Ему еще многое нужно было понять и осознать. Так было решено им, а может быть, и кем-то другим.

Неподалеку от этого места было здание, похожее на готический собор. Было видно, что архитектор всячески старался отказаться от традиционности и исторического декора. Видны были и отголоски Hi-Tech: максимальная функциональность, прямые линии и простые фигуры, широкое применение стекла, пластика, металла. И все же, этого было недостаточно, чтобы причислить здание к эпохе позднего модернизма. Смешение стилей, получение нового — то, что может быть в ближайшем будущем. Рэн твердыми шагами вошел в здание и стал подниматься по винтовой лестнице, которая тянулась с первого этажа до самой крыши. Лестница составляла композиционный центр, как это могло быть в одной из башен-колоколен Гауди. Главным несущим элементом в конструкции были колонны, как будто сделанные из больших нетающих кусков льда, спиралевидно обвитых ядовитыми растениями. С потолка вместо люстр свисали огромных размеров цветы, похожие на подсолнухи. И все же не было того шика, который присущ архитектурным сооружениям Гауди.

Рэн поднимался вверх, пока не услышал голоса, которые доносились из самой близкой ему комнаты. Беседовали двое на непонятном языке. На цыпочках подошел к приоткрытой двери, через щелку стал смотреть внутрь. Ничего не было видно, приходилось лишь догадываться о том, что там. Этого было недостаточно, вначале попробовал бесшумно приоткрыть дверь, потом пришла непонятная уверенность, он распахнул дверь и увидел то, о чем не мог даже мечтать. Двое, которые увлеченно занимались своим делом, были Джон Ди и Эдвард Келли. Они говорили на непонятном языке. На этом языке говорил Адам, на нем он давал имена всему тому, что видел. Рэн слышал именно этот язык, понимая, что ничего не понимает, и если бы даже попытался выговорить какое-то определенное слово, ему бы вряд ли это удалось. У Рэна было так много вопросов к ним. Эти вопросы не давали ему покоя на протяжении многих лет, которые он потратил на изучение четырехмерного пространства. Ему захотелось заговорить, спросить о четырех сторожевых башнях, которые есть ангелы, охраняющие нашу Вселенную с четырех сторон. Порывался задать вопрос о «Monas»… Но он не смог отважиться помешать им, боялся показаться наглым и глупым. Он ворвался в чужое пространство и, как невоспитанный малый, не умеющий контролировать свои рвущиеся изнутри эмоции, должен был задавать вопросы, на которые они и так уже давно дали ответы, которые он не смог понять. Ему все же хотелось с ними заговорить, но не мог. Не знал, с чего начать. На мгновение задумался: как представиться, объяснить кто он, как попал в прошлое? Хотя нужно ли было бы им это объяснять? Оставалось одно — прислушиваться к их разговорам, стараясь вникнуть в слова. Но безрезультатно. Он только мог приписывать определенный смысл выражению их лиц, которое менялось от печали к радости, от ликования к унынию.