Юрий пристально всматривался в каждую кочку, в каждое едва заметное возвышение, которое с каждой минутой становилось всё виднее и виднее.

Перед самыми окопами он увидел ещё один проволочный забор. Юрий боялся, что ему не удастся преодолеть его. Яркий зайчик слева от него заставил его замереть на месте: наверняка кто-то целится в него из винтовки. Советский солдат целился в него.

Юрий не мог смириться с мыслью о том, что его убьют свои же. Речь идёт не о нём одном, не только о Бендере и Хейдемане, по и о Фрице Хельгерте и тяжело раненном Шнелингере, которые надеются, что товарищи спасут их.

От того, останется он в живых или нет, во многом зависит судьба Зины, которую он так любит.

Подняв руку с винтовкой вверх, он помахал ею, чтобы привлечь внимание русских солдат, и в этот момент раздался выстрел.

Юрий бросил быстрый взгляд в ту сторону, откуда прозвучал выстрел, и тихо, вполголоса, произнёс:

— Товарищ…

В этот момент раздался ещё один выстрел. На этот раз стреляли с немецкой стороны.

Юрий отполз на несколько метров в сторону.

— Товарищи, не стреляйте! Здесь свои! Мы трое советских солдат! — громко закричал Юрий. Он приподнялся на локтях и увидел, что ствол винтовки по-прежнему нацелен на него.

— Товарищ, мы свои, понимаешь, свои!

— А где другие? — спросил его тот, что лежал неподалёку, целясь в него.

Юрий обрадованно встрепенулся:

— Они в пятидесяти метрах позади меня. Я их сейчас приведу.

Юрий отполз в сторону, не боясь, что подорвётся на мине. Рубаха липла к телу. С каждой минутой светлело, и он, естественно, превращался во всё более видимую цель.

Он полз в сторону окопов противника, не смея поднять руку, чтобы дать знак товарищам, не смея позвать их.

Он не сразу отыскал неглубокую выемку. Бендер и Хейдеман увидели его и, ничего не спрашивая, поползли за ним. Они подползли к проволочному заграждению, за которым виднелись каски русских солдат.

Юрий взял ножницы и начал резать колючую проволоку, не обращая внимания на то, что кровь текла у него из пораненной руки.

И вдруг заговорил пулемёт. Очереди казались бесконечно длинными. А Григорьев всё резал и резал проволоку.

Метрах в тридцати слева затараторил «максим».

— Иди сюда! — услышал Юрий голос русского солдата, который махал ему рукой.

Юрию казалось, что он тащит на своих плечах тяжёлый груз, но он всё же упрямо полз вперёд.

Вскоре он почувствовал, как чьи-то сильные руки подхватили его и затащили в окоп, а вслед за ним — Бендера и Хейдемана.

Небо над головой стало совсем светлым. Юрий устало закрыл глаза. На какое-то мгновение ему показалось, что он дома, на далёком Кавказе, и мать заботливо накрывает его овечьей шкурой.

Опомнившись, Григорьев тут же вскочил на ноги.

— У нас нет времени прохлаждаться. — Ведите нас скорее в наш штаб!

На него по-прежнему смотрело дуло винтовки.

— Какой ещё вам штаб? Пароль, товарищ! Если ты вообще товарищ. И предъявите ваши документы. Откуда у вас немецкие винтовки? — В голосе солдата звучит недоверие. — Увести на допрос!

В воскресенье 19 марта 1944 года войска вермахта оккупировали Венгрию. Операция «Маргаритам преследовала цель принудить венгерское правительство к верности гитлеровским Нибелунгам до последнего часа.

23 августа Румыния вышла из войны против Советскою Союза. Двумя днями позже самолёты Геринга совершили крупный налёт на Бухарест, а вслед за тем Румыния объявила войну рейху. Упредив фашистские войска, советские и румынские дивизии захватили перевалы через Карпаты.

Находившаяся в состоянии войны против Англии и США Болгария поддерживала нейтралитет по отношению к Советскому Союзу. Однако как только Советская Армия приблизилась к её границам, болгарское правительство сначала потребовало от Германии вывода её войск из страны, а затем и сама Болгария включилась в вооружённую борьбу против стран оси.

В конце августа соединения вермахта буквально наводнили Словакию с тем, чтобы хоть как-то спасти режим Тиссо от гнева собственного народа. Словаки взялись за оружие. Центром Словацкого восстания стала Баньска-Быстрица, расположенная в ста тридцати километрах севернее Будапешта.

В конце сентября на венгерской территории разгорелись бои за город Сегед. А спустя неделю войска Советской Армии начали в Южной Венгрии наступление на широком фронте. Фельдмаршал-лейтенант жандармерии Габриэл Фараго (разумеется, с ведома правителя Венгрии адмирала Хорти) выехал в Москву для переговоров.

В воскресенье 15 октября ровно в тринадцать часов по будапештскому радио было зачитано воззвание Хорти, в котором говорилось о том, что немцы, втянувшие Венгрию в войну, грубо нарушили её суверенитет, заняв всю страну. Учитывая этот факт, венгерское правительство намерено заключить с противником временное перемирие.

Затем между Хорти и специальным уполномоченным фюрера начались переговоры, в ходе которых адмирал высказал сожаление о содеянной им «глупости» и попытался «исправиться».

Буквально на следующий день к Хорти прибыл гитлеровский посланник и заявил:

— Глава венгерского военного правительства генерал-полковник Лакатош сообщил мне о вашем желании остаться под защитой рейха. По поручению правительства рейха я имею честь сообщить вам, что ваше желание выполнено.

Спустя несколько часов Хорти подписал собственную отставку. Главой нового правительства был провозглашён руководитель партии «Скрещённые стрелы» Салаши, в основе политической программы которого лежала политика продолжения войны на стороне великой Германии. Салаши обещал своим воякам за каждый подбитый или уничтоженный советский танк довольно приличный земельный участок.

Советский фронт неудержимо продвигался с юго-востока на северо-запад, всё плотнее затягивая кольцо окружения вокруг Будапешта, в парламенте которого Салаши принёс присягу на верность, назвав себя фюрером нации.

Польский и словацкий народы тем временем успешно сражались за своё освобождение от гитлеровских захватчиков. Активные действия партизан ускорили отход гитлеровских войск с территории Албании. Югославские патриоты самостоятельно освободили часть своей страны. Плечом к плечу с советскими солдатами они выгнали фашистов из Белграда, а затем обратили свои усилия на уничтожение гитлеровских войск на венгерской: земле.

Ночью Герхарду Генгенбаху и Эрвину Зеехазе удалось по радио послушать сводку Советского информбюро. Оба считали, что их дивизию в любой момент могут перебросить на Восточной фронт для того, чтобы заткнуть одну из брешей. До их отъезда оставалось ещё двенадцать часов, и они надеялись, что Альтдерферу не придёт в голову идея проверить более подробно, зачем ж по чьему приказанию они направляются в эту поездку. Он сразу понял бы, что они замышляют, так как вряд ли в Будапеште есть тыловые службы, в которых можно достать запасные рации.

Генгенбах хотел послушать сводку последних новостей, чтобы сделать соответствующие выводы перед отъездом. Через полтора часа за ним должен был зайти Зеехазе.

«В бою под Аахеном больших изменений в обстановке не произошло…» Это сообщение уже не интересовало Генгенбаха, но следующее насторожило его: «На участке между Будапештом и Токаем русские войска со вчерашнего дня заметно сбавили темп наступления. Большевики потеряли…»

В дополнительной сводке вермахта говорилось: «В районе восточнее Будапешта соединениям сухопутных войск и войскам СС удалось, несмотря на превосходство противника в живой силе, отбить все попытки…»

«Чёрт возьми! — подумал Генгенбах. — И как раз в это пекло мы лезем. Хотя, кто знает, быть может, именно там и будет легче перейти линию фронта».

Своего денщика обер-лейтенант отпустил на педелю в отпуск, и теперь его замещал ефрейтор Майснер, поэтому Генгенбах надеялся, что его никто не станет искать, что его исчезновения некоторое время просто не заметят.