— И куда только запропастилась эта девчонка-корреспондентка? — со злостью спросил майор.

— Осмелюсь заметить, фрейлейн, возможно, ещё не готова.

Майор вскочил с места, надел шинель и, вытащив пистолет из кобуры, выскочил из бункера.

«Аахен, первый крупный германский город, перешёл в руки противника. Бои идут уже на немецкой земле. В будущем это будет восприниматься как нечто само собой разумеющееся, особенно на Восточном фронте», — думал майор. Затем его мысли перескочили на другое, касающееся только его. «Сегодня же надо положить конец шантажу со стороны этой журналистки, всё равно каким образом, по надо».

Дослав патрон в патронник, майор сунул «вальтер» в карман.

Навстречу ему шёл капитан Найдхард.

— Господин майор, вы должны подписать кое-какие бумаги… — И он протянул Браму папку.

Брам невольно подумал о том, что никто другой не осмелился бы сказать ему, что он «должен» что-то сделать. Найдхард же мог позволить себе такое. Он делает всё возможное для того, чтобы верно служить фюреру. Его мышление так же ясно, как и его взгляд. У него почти квадратное лицо, и он свободно может позировать любому скульптору, если тот задумает лепить с него солдата, который твёрдо верит в победу германского оружия…

Спустя несколько дней Генгенбах уже прибыл на новое место службы. Бетонные бункера Западного вала, сильно пострадавшие от бомбардировок в сороковом году, были кое-как приведены в порядок, хотя находились далеко не в том состоянии, когда их можно было бы считать полностью боеспособными. Однако всякому было ясно, что тяжёлые танки противника, появившиеся на шестом году войны, можно было уничтожить только тяжёлыми зенитками, а не тридцатисемимиллиметровыми снарядами образца сорокового года. А все бункера Западного вала были построены с расчётом именно на такой калибр.

Строительная рота, в которую направили Генгенбаха, располагалась в двух больших сараях. Она состояла из политических, из уголовников, которые по той или иной причине были лишены судом гражданских прав, и из профессиональных строителей. Политические были приговорены за разные преступления к различным срокам заключения с лишением политических прав. Уголовники, как и политические, должны были проявить «особые качества», для того чтобы снова стать полноправными гражданами.

До передовой было не более четырёх километров. Строительная рота должна была строить укрытия, укреплять их, совершенствовать, минировать местность перед ними, — короче говоря, сделать Западный вал серьёзным препятствием на пути противника.

Командир строительной роты обер-лейтенант Зейдельбаст, губы у которого были настолько узенькими, что их почти совсем не было видно, подгонял солдат днём и ночью.

— Наступил самый ответственный момент для вас! — говорил он им. — Фюрер гордится каждым своим заблудшим сыном, который сложит свою голову за нацию. Из вора Паулюса, например, должен выйти примерный солдат Паулюс, вот так-то, господа!

Генгенбах чувствовал, что его не выпускают из поля зрения, тайно следят за ним. Разжалованный офицер! Тут что-то нечисто. Историю его здесь, конечно, хорошо знали, но вряд ли верили всему. Политическим здесь не доверяли и держались от них в стороне.

Герхард Генгенбах вытянул уставшие ноги. Две печки, сделанные из пустых бочек из-под бензина, горели вовсю, однако в помещении было довольно холодно, так как сквозь щели сарая сильно дуло. Соломенные матрасы были тощими, да и вообще здесь было одно старьё.

— Эй ты! Обер-лейтенант! — окликнул кто-то Генгенбаха.

Герхард повернул голову. Говорил сосед, от которого его отделяли какой-то узел с бельём, лопаты, крючья, каски, Сосед находился почти в темноте.

— Повернись ко мне!

Фамилия соседа была Цимерман. Это был парень с огромными руками, похожими на лапы. Он часто хвастался тем, что имеет семь судимостей.

— Ты чего-нибудь кумекаешь в ориентировании на местности, а? По компасу можешь ходить?

— А почему бы и нет?

— Тогда ты нам нужен.

— Зачем? И кому это вам?

Уголовник отвернулся от Генгенбаха и посмотрел на длинный стол, сколоченный из грубо отёсанных досок. На этом столе ели, играли в карты, чистили оружие.

— Не слишком ли много ты захотел сразу узнать? Ты нужен двум людям на время одной небольшой прогулки.

— У меня нет никакого желания гулять.

— Глупый ты. Они хотят дать дёру…

Генгенбах почувствовал, как его бросило в пот. Бежать с двумя уголовниками? Перспектива не очень завидная.

— Они хотят дать дёру, — слово в слово повторил он слова уголовника. — И я им для этого нужен?

— Ты умеешь владеть оружием… Через столько испытаний прошёл. Даже хотел укокошить собственного командира. Наше тебе уважение за это! Именно поэтому нам нужен ты, а не какой-нибудь политический слизняк.

— А как вы себе представляете этот побег?

— Очень просто. В два часа ты вместе с одним человеком должен быть на условленном месте. Между кухней и сараем вас будут ждать двое других.

— Ну а дальше?

— Твоё дело вовремя прийти в указанное место, остальное тебя не касается.

Генгенбах понял, что от него, по-видимому, хотят отделаться, то есть, попросту говоря, застрелить его. Зейдельбаст, видимо, имеет указания ставить неугодных людей к стенке, а для этого нужен предлог.

— Вы можете найти более подходящего человека, — сказал он.

— Другого нам не надо, — усмехнулся Цимерман. — К тому же «старички» привыкли держаться вместе.

— Выбрось из головы эту мысль! — сказав это, Генгенбах повернулся на другой бок.

— Так дело не пойдёт. Теперь ты знаешь о нашем плане. — Это прозвучало как серьёзное предупреждение.

— Я о нём уже забыл.

— Лучше послушайся нашего совета. — Голос из темноты угрожал. — Когда они окажутся в безопасности, ты один будешь соучастником. Остальное додумывай сам. А если что не удастся, вся вина ляжет на тебя одного. Тебе известно, что это значит?

Генгенбах снова посмотрел в сторону собеседника. Глаза Цимермана блестели, как у хищника, в клетке которого оказалась жертва.

— Когда и где?

— В три часа. Значит, ты согласен?

— Нет. Дай мне поспать спокойно. В два часа я заступаю на пост. — И Генгенбах с головой закрылся старым одеялом. Обычное самообладание не покинуло его и на этот раз. Однако он не мог предвидеть всего, что готовил ему Цимерман.

«Выходит, Цимерман один из них. А кто же тогда другой? И где они встречаются? А что, если обо всём доложить командиру роты? Но этим я ничего не докажу. А что, если подключить к этому делу политических? Нужно будет в половине двенадцатого встать», — подумал Генгенбах и заснул крепким сном.

Барвальд внимательно прислушался. Каждую ночь происходили какие-то таинственные передвижения войск, но ничего нельзя было увидеть. Как только наступала темнота, со стороны Рейна слышался шум моторов. Машины шли в сторону фронта. Утром всё успокаивалось. Судя по всему, в этом районе готовилось нечто грандиозное: то ли командование стягивало крупные силы для отражения наступления американцев, то ли само готовилось к наступлению.

Ели густо присыпаны снегом. Через час сменять посты. Барвальду казалось, что он давным-давно служит в этой строительной роте штрафной девятьсот девяносто девятой дивизии. Он снял очки, которые так не шли к его физиономии в каске, и платком вытер лицо.

«Любопытно, как сейчас выглядит Берлин? Окна заклеены крест-накрест полосками бумаги. Шторы спущены. Все служащие отправлены на фронт. Интересно, стоит ли мой дом или его уже разбомбили?»

Заступив на пост, Барвальд патрулировал по дорожке, что проходила за зданием канцелярии. Расхаживая взад и вперёд, он немного волочил правую ногу, которую ему повредили в Красном Веддинге. В то рождество ему исполнилось сорок два года. За год до этого мать Руди Бендера арестовали и посадили в Моабит, там она и умерла. У неё на квартире гестаповцы нашли рецепты, которые Барвальд ей выписывал. Его вызвали на допрос, потом отпустили домой, а затем вернулись и поинтересовались, не знает ли он Клавдию Занден. Возможно, и она была его пациенткой? По картотеке удалось установить, что в сорок третьем году он выписывал ей больничный лист по причине воспаления жёлчного пузыря.