На рассвете ворона, спавшая в плюще, что обвивал падуб, увидела новый труп, висящий среди хорьков и ласок, которые некогда вбежали в дренажную трубу с одного конца, но никогда не выбежали с другого. Ворона сказала «а-а-а-а!» и, взлетев на дерево-виселицу, выклевала выдренку глаза.

С наступлением дня выдра с двумя детенышами была уже далеко от леса; они добрались до новой заводи, глубокой, темной и почти неподвижной. Подплыли к островку, где росли козья ива и молодой ясень, а на верхушках деревьев раскачивались плотики из небрежно переплетенных тонких сухих веток — гнезда вяхирей. Когда выдра вышла из воды, голуби уже не спали и ворковали с голубками. У одного конца островка росла зеленая осока; зимние паводки нанесли сюда прутья и корни, и выдры подлезли под них. Мать вытоптала посреди осоки местечко, нагрызла на подстилку стеблей, а немного позднее, услышав поблизости кряканье, бесшумно погрузилась в воду. Ее голова показалась возле гнезда камышницы; самочка неуклюже взлетела с шести больших яиц, коричневых, словно кудрявые соцветия осоки, и испещренных черными пятнами. Выдра отнесла их к детенышам одно за другим, и те разбили яйца и высосали их, а потом стали играть скорлупками. Порой Тарка переставал играть и принимался скулить — болела ссадина на макушке. Тогда мать вылизывала ранку, умывала его всего, с ног до головы, и он засыпал. К тому времени, как она сама умылась и выкусила свинцовые дробинки из шерсти, уже взошло солнце.

В гнезде было тихо, минуты текли вместе с солнечным светом. Поденки, чьи крылышки похожи на тончайшие прозрачные листочки, вылуплялись из куколок, плавающих в воде, и начинали свой танец над заводью в тени. Шелестя яркими крыльями, их ловили пунцовые, голубые и ярко-зеленые стрекозы. Мир и покой царили в затоне, где расходились круги от играющей рыбы, а волнистое зеркало реки отражало деревья и небо, и серых горлиц меж зеленых побегов ясеня, и полевок, грызущих сладкие корни на берегу. Вот закричала камышница — в сопровождении своего первого выводка она выплыла из-под куста боярышника, нависшего над водой; косые лучи солнца освещали труху прошлогодних листьев, которая стелилась по дну как дым. Выдра слышала все голоса дикой жизни, в то время как лежала без сна, думая о погибшем детеныше. Выдрята еле слышно посапывали, лишь изредка ноздри их трепетали и дергались лапы — казалось, они бежали во сне.

Когда Тарка проснулся, он увидел среди веток ясеня чей-то насмешливый глазок. Тарка вытянул голову и фыркнул, глазок исчез. Из гущи ветвей донеслось звучное «тиканье».

Услышав его, синичка-лазоревка, выискивающая зеленых гусениц на листьях прибрежного боярышника, перелетела на островок и запиликала возле крапивника. Подружка синицы сидела в гнезде из мха и перьев в дупле пня, прикрывая крыльями тринадцать птенцов, а подруга крапивника грела своих восемь птенчиков в сплетенном из травинок шаре, спрятанном сбоку в стоге сена. Оба гнезда находились на расстоянии нескольких сотен взмахов крыльев от островка, однако когда самочки, обе меньше пальца человека, услышали зов своих сородичей, они покинули птенцов и поспешили к ним. Их тревожные крики послужили сигналом для всех птах. С полей прилетели дрозды. Высвистывая свою звонкую, замысловатую песенку и подергивая хвостиками, они сели на ветки над головами выдр. Вскоре на деревьях собралось множество мелких птиц; их разноголосый хор привлек внимание шести птиц покрупнее, которые плавно взмыли с берега одна за другой. Эти веселые и дерзкие птицы всегда стремились туда, где была суматоха, а нередко и сами являлись ее причиной. Подняв хохолки и выпучив светло-голубые глазки, шесть соек издавали пронзительные, резкие звуки, словно где-то с треском рвали парусину.

Выдрята лежали спокойно, но выдра подняла голову. Она и раньше встречала соек и знала, что иногда настойчивый крик этих нарядных родственниц ворон привлекает внимание человека. Около получаса она была в тревожном ожидании, готовая укрыться с детенышами в спасительной воде, если крики соек участятся, указывая на приближение человека — самого главного врага.

Птицы проголодались. Увидев, что выдры не обращают на них внимания и не причиняют вреда, улетели обратно крапивники, синички и красногрудки — так в Девоншире называют зарянок. Сойки остались, но, когда, охотясь за дикими голубями, на деревья спикировал ястреб-перепелятник, они снялись с веток и вместе с двумя воронами, присоединившимися к ним, скопом напали на ястреба.

И снова в зеленом убежище воцарилось спокойствие; в полуденной тишине безмятежно ворковали горлицы. Весь день над островком мерным шагом двигалось солнце. Но вот вершины холмов запылали огнем, тени поднялись с вод, поползли вверх по стволам деревьев и растаяли в вечернем полумраке. Над полями проплыла белая сова, одна из сотен сов, что огромными ночными бабочками облетали дозором пастбища и пашни, орошаемые Двумя Реками. Распустив крылья веером, она плыла над мышиными тропами среди цветов и полевицы, откуда взлетали комары-долгоносики. Донеслось рокочущее «урррр…» и резкое «уик…уик» козодоя, полетело сквозь низкий туман, над которым поднимались растрепанные головки кукушкина цвета и затвердевшие семенные коробочки сусака. Перестали, наконец, махать и хлопать крыльями голуби и пристроились на ночлег в ясеневых ветвях.

В воду плюхнулась капля, вторая, третья — это выдра подняла голову из реки; она поджидала, не трепыхнется ли где плавник, не плеснет ли хвост рыбы. Набрав в легкие воздух, она бесшумно двинулась к другому концу островка, где после принесенных юго-западным ветром дождей и разлива реки образовалась промоина. Здесь паслось семейство выросших уже камышниц. Нырнув под них, выдра увидела лапки и смыкающиеся с ними отражения — темные силуэты на более светлой поверхности заводи. Она схватила одну из птиц и утащила под воду; убив ее несколькими укусами, поспешила к выдрятам, выставив из воды нос, глаза и усы. Детеныши уже ждали ее и при виде добычи подбежали и вырвали камышницу у матери из пасти; поставив лапы на мертвую птицу, они с урчаньем раздирали ее на куски. Когда выдра вернулась к промоине, камышницы уже исчезли; она нырнула и стала искать рыбу.

Поздно ночью мать с выдрятами вернулась в лес и принялась свистом звать оставленного детеныша. Она не знала, что он мертв, просто чувствовала, что ей его не хватает. Выдриха бежала, опустив нос к земле, и свист далеко разносился в тишине ночи; время от времени, когда горе особенно ее донимало, она останавливалась и начинала скулить. Петух, спавший на яблоневой ветке возле сторожки лесника, услышал ее и закукарекал, разбудив пса в будке; пес залаял, будя хозяина. Лай прогнал выдру из лесу, и к концу ночи, когда семейство добралось до большой реки, погибший детеныш был забыт.

Много дней подряд они охотились и играли среди высоких лесистых холмов, меж которыми змеей извивалась и петляла река. Когда в сумраке ночи на небе повис узкий серпик луны — четвертый по счету, который увидел Тарка, — выдренок мог уже проплыть под водой тридцать ярдов, не высовывая носа, чтобы перевести дыхание. Однажды его сестренка поймала большую форель, пригнанную матерью против течения, и, когда она тащила трепыхавшуюся рыбу на камни, Тарка схватил форель повыше хвоста. Сестра ляскнула на него зубами, выпустив рыбу, и Тарка поволок ее прочь. Сестра прокусила темную, в красных крапинках кожу форели, и так, дергая каждый к себе, они разорвали ее на части и съели, держа в лапах и чавкая. А ведь раньше они обычно заглатывали рыбу не жуя. При малейшей угрозе, что другой выхватит у него кусок, каждый выдренок быстро отворачивался; очень скоро от форели остался лишь огрызок хвостового плавника.

Когда они наелись, «гиррканье» умолкло; наступила пора играть. Напившись, Тарка шаловливо цапнул сестру за голову и, словно приглашая поймать его, помчался по мелководью к заводи. Он плыл, стараясь загребать только задними лапами, как это делала мать, когда не гонялась за рыбой, но стоило сестре оказаться так близко, что она могла дотянуться до кончика его хвоста, как он пускал в ход все четыре ноги и одним движением своего «руля» поворачивал на сто восемьдесят градусов. При одном из поворотов сестра поймала его, и они принялись «кататься», дрыгая лапами, как котята, и притворяясь, что сейчас загрызут друг друга. Старый Ног, самая мудрая цапля в долине Двух Рек, опускаясь на берег заводи, услышал, как лопаются на воде пузырьки. Он смотрел, не отводя глаз, готовый взлететь, если появится опасность. Вот закрутилась воронка и показались два темных гладких тела, свившихся клубком. Ног ждал. Клубок подкатился ближе. Опустив голову с острым клювом — роговое копье на длинном, скрытом узкими перьями древке, — Ног зашел по колени в воду. Но не успел он погрузить свое «копье», которое пронзило не одного угря, не одну водяную крысу, как в ярде от него возникла голова выдры. Услышав ее резкий свист, выдрята расцепились и ушли на глубину. Цапля с хриплым прерывистым клекотом испуга и гнева сорвалась с места и медленно замахала крыльями, вобрав голову в тощие плечи и вытянув назад ноги. «Кра-арк!» — прокричал Старый Ног, направляясь на другое рыбное угодье.