Почему это у нас уж если бьют (немцев, французов и прочих шведов), так уж до смерти, а если лижут — так до беспамятства?

Я не хочу калечить этот цикл, и, думаю, Вы тоже не захотите.

И ещё кое-какие стихи они хотят выбросить, но я с переполоху сейчас даже не могу припомнить, какие. Я запомнила то, с чем более всего не согласна.

Кроме того, посылаю Вам мамин ответ на анкету, видимо, 1926 г., к<отор>ая м. б. пригодится Вам для предисловия, из-за биографических данных. Библиографические же данные там далеко не полные. Среди сборников тех лет не упомянуты «Стихи к Блоку», «Стихи к Ахматовой», «Разлука»³ и вообще многое упущено.

Ах, Боже мой, как я счастлива, что Вы будете писать предисловие!⁴ Вы единственный, который может это сделать — и сердцем, и умом, и знанием её творчества, и чистыми руками\ А у остальных — если сердце есть, так в голове не хватает, умишко есть, так сердца недостаёт, а о чистых руках и говорить не приходится. Чаще же всего совсем ничего «не дадено». И я злею с каждым днём. Очень хочется Вас увидеть. Когда будет минутка свободная - позовите меня, я очень Вас люблю!

Ваша Аля

Ради Бога, сообщите мне, когда и если будет какой-нб. ответ насчёт моей приятельницы. Это такой груз на моей душе!

И из прокуратуры ни ответа, ни привета уже третий год. «Пересматривается» и всё тут. Всё же нестерпимые сроки — для ещё живых людей!

В конце этого месяца должно быть заключение прокуратуры по папиному делу, видимо, посмертно - благополучное⁵.

Целую Вас и Л<юбовь> М<ихайловну>. ^{10 9}

³ Книга М. Цветаевой «Стихи к Блоку» (Берлин: Огоньки, 1922); «Стихи к Ахматовой» напечатаны веб, ее стихов «Версты. Стихи» (Вып. 1), а также в сб. «Разлука. Книга стихов» и «Психея. Романтика».

⁴ Предисловие И Г. Оренбурга «Поэзия Марины Цветаевой», предназначенное для первого посмертного советского сборника стих. М. Цветаевой, было напечатано как вступительная статья к публикации ее стих, в сб. «Литературная Москва» (Сб. 2. М., 1956) с редакционным примечанием: «Публикуемая статья Ильи Оренбурга будет напечатана в качестве предисловия к однотомнику стихов Марины Цветаевой, подготовленному к печати Гослитиздатом».

⁵ Определением Коллегии Верховного Суда СССР от 22 сентября 1956 г. С.Я. Эфрон-Андреев был полностью реабилитирован.

Е.Я. Эфрон и З.М. Ширкевич'

1 августа 1956

Дорогие мои, пишу вам вечером, уже лежа, поэтому заранее извиняюсь (т. е. прошу извинения) за то, что коряво получится. Всё очень хорошо — занятный старый дом (3 комнаты, из к<отор>ых 1 очень большая, кухня, обитаемый чердак, 2 террасы), великолепный запущенный сад, густо заросший розами, флоксами, лилиями, настурциями, причём среди «культурных» цветов на равных правах растут и полевые... из деревьев липы, дубы, берёзы, ивы, орешник. Заросли сирени и жасмина, уже отцветших, и в самом саду и овраги, и лужайки, и всё это над своевольно и вместе с тем мягко вьющейся и льющейся Окой. Чудесные виды - холмы и долины, поля и пойменные луга, ещё не выкошенные, по обилию и разнообразию цветов и красок напоминающие альпийские луга моего детства (вернее — отрочества). Постепенно входит в меня вся эта красота, постепенно и тихо проникаюсь сознанием, что она, красота эта, вырастила, вскормила и вспоила маму и что крепче, чем все Италии и Франции, вошла в её творчество именно эта, русская, тарусская, сила и прелесть. Вот она, её бузина, и вот они, её деревья и облака, и её глаза, зелёные и ясные, как отражение ив в серебряной Оке.

Жила маленькая мама² совсем неподалеку от теперешнего домика В.И. и ходила по воскресеньям в церковку, где теперь пекарня.

Городок маленький и разлатый, провинциальный до умиленья и весь не только «до», но и совершенно «вне» революционный. Боль-шая-пребольшая мощёная розовыми булыжинами площадь, окружённая двухэтажными купеческими домками с каменным фундаментом и деревянным верхом, лабазами и «домами с мезонином». В окнах необычайно цветут белые «невесты» и домовитая герань. Собор, в котором служил дядя И.В. Цветаева, Добротворский³, хоть и превращён в клуб, но всё равно упорствует, и сквозь все наслоения облупленных стен проглядывают неувядаемые богородицы и чудотворцы. Уцелел и двухэтажный домик Добро-творских⁴, и серебряное от старости жильё хлыстовок⁵. Людей везде немного, это так успокаивает после московских полчищ и столпотворений. В самом дедушкином имении, где теперь дом отдыха, ещё не была, пойду туда с

В.И., к<отор>ая обещает всё показать и рассказать.

Валерия Ивановна Цветаева

В.И. очень мило встретила нас, очень гостеприимна и внимательна, хоть и не без цветаевских вообще и лично своих странностей. К лично её странностям можно отнести... козу, находящуюся «на вооружении» в её хозяйстве. Это совершенно идиотская животина, а молока с неё, как с козла. Сейчас 12 часов, свет вот-вот погаснет, и потому закругляюсь. Целую вас крепко. Как Зинина лапка, заживает ли? Не скучаете ли без меня? Наверное, да, я ведь в свободное время бываю очень милая. Только свободного времени-то нет! Аде тут очень нравится <...>.

Ваша Аля

Ада целует вас.

' Письмо написано из Тарусы, куда А.С. пригласила погостить Валерия Ивановна Цветаева. В дальнейшем А.С. называет ее В.И.

² Цветаевы снимали дачу под Тарусой с 1892 по 1910 г.

³ Дядя И. В. Цветаева Александр Васильевич Цветаев (1834-1898) и его зять Зиновий Алексеевич Добротворский, - оба священники. Сведений о том, что А.В. Цветаев или З.А. Добротворский служили в тарусском соборе, обнаружить не удалось.

⁴ Речь идет о доме двоюродной сестры И.В. Цветаева Елены Александровны Добротворской (1857-1939?) и ее мужа Ивана Зиновьевича Добротворского (1857-1919?). И.З. Добротворский - «земский врач, энтузиаст своего дела, отдавший смолоду [с 1881 г.] и до самой смерти всю силу Тарусе. Каменная больница (стационар) - это детище Ивана Зиновьевича, при нём выстроена...»(Цветаева В.И. Записки. Воспоминания. - РГАЛИ. Ф. 1190. Оп. 1, Ns 11. Л. 93).

⁵ См. о «хлыстовском гнезде» в автобиографической прозе М. Цветаевой «Хлыстовки. Кусочек моего раннего детства в гор. Тарусе» (впервые опубликована в парижском журн. «Встречи» (1934. № 6); в СССР - под названием «Кирилловны» в альманахе «Тарусские страницы» (Калуга, 1961)).

2 сентября 1956

Милая Вера Фёдоровна, мне Маша Тарасенкова передала Ваши добрые слова, а также Вашу просьбу прислать Вам для альманаха² что-нибудь из маминой прозы и стихи об искусстве.

Помню, Анатолий Кузьмич посылал Вам полученных от меня «Хлыстовок» и, кажется, ешё что-то из детских воспоминаний. Что именно? Думаю, что смогу подобрать что-нибудь третье, тоже о детстве, небольшое. «Чорта»³, о котором говорила Вам Маша, мне бы не хотелось сейчас печатать, ещё жива старшая мамина сестра, Валерия, которой в «Чорте» отводится почётное, но не почтенное место, и очень многое там может её жестоко обидеть. Ах да, вспомнила, у Вас есть «Открытие Музея»⁴, да? Вот это хорошо бы напечатать. Только это не воспоминания «детства», а юности её. В 1913 г., в год открытия музея⁵, уже я родилась на свет. Что Вы хотели бы? Воспоминания детства или воспоминания вообще? И в каком объеме?

Теперь насчёт стихов об искусстве. [Ни] такой темы стихотворной у мамы нет, ни такого цикла. Есть отдельные стихи, в которых эта тема звучит, но их мало, и я боюсь, что такое объединение нескольких, очень немногих стихотворений разных лет может оказаться искусственным. Вот что я могу Вам предложить взамен: подобрать из её, в основном никогда и нигде не печатавшихся, записных книжек мысли об искусстве. Можно было бы присоединить и отрывки из её статей об искусстве. Мне кажется, это было бы в высшей степени интересно - с прозой её у нас совсем незнакомы, стихи же начинают появляться на свет божий.