Для сокращения пути бросили тропу и вступили в заросли высокого рододендрона. Они так густы, что нам приходится долго путаться и кружить в поисках прохода. В этих непролазных чащах, по словам Григория Ивановича, поросята диких свиней спасаются от волков.

Снова следы дикого кота. Он охотится на кустарниковых полевок; об этом говорит разрытый котом мышиный ход в снегу.

На выгревах все горячее припекает солнце. Все чаще тяжело падают с ветвей мокрые снежные комья. В воздухе летают бесцветные бабочки и долгоножки. То там, то здесь под прикрытием сугроба на оттаявшем клочке черной дымящейся земли ярко зеленеет тонкий стебелек молодого растения. Кажется, что он пробивается сквозь снег и растет на глазах…

Рано утром я выехал верхом из Даховской на Гузерипль.

Земля за ночь затвердела, как железо. В морозном воздухе далеко разносится цоканье копыт. Начинает пригревать солнце. Синеватая корка, льда на лужах и выбоинах по тропе оттаивает, прогибается под ногами коня и с хрупким хрустом раскалывается на слюдяные треугольники и звезды. С крутых гранитных стен ущелья падает сверкающий дождь капели. По мельчайшим трещинам, тихо журча, словно разговаривая между собой, стекают тысячи ручейков.

Все горячее солнце, все звонче говор ключей. Пенясь и гремя, с гор бегут мутные потоки раскованной солнцем воды. На черных, как бархат, проталинах остро и радостно вспыхнули голубые, золотисто-желтые, красные огоньки первоцветов. По-весеннему вызывающе-громко кричит сойка. Не умолкая, свистят и звенят деловито гомозящиеся в ветвях дрозды и синицы. Ударяя толстым клювом в сухой сук, выбивает быструю дробь дятел, и вдруг остановится, склонив голову набок, и прислушивается, будто дивится собственной силе. Где-то далеко в лесу стонет и рокочет дикий голубь. Однозвучно кукует кукушка.

Деревья еще голы. Но на ветках уже набухли сердцевидные, в нежном пуху почки, и от этого кажется, что леса впереди и по сторонам тропы затянуты тонкой завесой зеленого дыма. Осыпанные мелкими желтыми цветами, кусты кизила горят и не сгорают и перебрасывают пожар цветения с хребта на хребет, из долины в долину. Над кустами кизила, переливаясь всеми (красками радуги, трепещут живым облаком бабочки и мотыльки. Густо гудя, черно-желтые мохнатые шмели пронизывают воздух, как пули.

Солнце и весна наступают по всему фронту. Снег прячется за каждым камнем, припадает к каждой морщине земли. Он медленно отползает по расселинам вверх, туда, где еще все бело, где нависли подточенные солнцем карнизы и козырьки лавин, где клубятся и воют последние свирепые бураны.

На плоских речных террасах стоят спокойные большие озера. Мой конь бредет по брюхо в воде. Местами он почти плывет. Над водой, как руки утопающих, поднимаются нагие ветви кустов. В неподвижной, освещенной до дна желто-зеленой глуби мгновенными тенями проносятся стайки мальков. Сквозь прозрачное тело самых младших виден скелет и темнеет нитка внутренностей. Выпуклые золотисто-черные глаза мальков как будто прикреплены к этим нитям и потому кажутся непомерно большими. Вспугнутые мною лягушки прыгают в воду, закапываясь в ил, и каждый раз на дне взрывается клубочек мути. Парную поверхность разлива бороздит толстый серый уж. Голова его высоко поднята, и от ее гладкой чешуи, ослепительно блистая, отражается солнечный луч.

Вместе со старшим лесничим заповедника Владимиром Николаевичем Степановым мы с утра бродим по лесу, поднимаясь выше и выше в горы. Степанов — энтомолог, специалист по златкам. В Кавказском заповеднике он работает совсем недавно, но успел уже найти несколько видов златок, не известных науке.

В лесу тепло и влажно. Лиственные деревья еще совсем голы. На земле бурым толстым ковром лежат прошлогодние листья и травы. Им долго тлеть, пока они не рассыплются на мельчайшие частицы и не превратятся в жирную, плодоносную почву. Местами обнажена бархатно-черная, напоенная талой водой земля.

Здесь горят всеми огнями ранние цветы. Золотисто-желтая кавказская примула, кремовые анемоны, голубой подснежник, розовато-фиолетовый цикламен. Но и там, где все придавлено грудами покоробившейся ржавой листвы, сквозь ее толщу пробиваются к солнцу еще не раскрывшиеся, похожие на красные и синие копья чашечки цветов и нежнозеленые ростки молодых буков и пихт.

В воздухе порхают пестрые бабочки. Вот, радостно трепеща крыльями с четырьмя радужными пятнами на каждом, пролетел большой коричнево-красный «павлиний глаз». Ему наперерез мчится желтая лимонница. Узорным парашютом плавно опускается на голубой цветок подснежника ванесса «це» альбум. Эти бабочки зимуют во взрослом состоянии и весной появляются первыми.

В сине-зеленой хвое пихт, в сквозной сетке обнаженных ветвей лиственных деревьев суетятся птицы. Звенят птичьи голоса. Шумит в вершинах сырой весенний ветер.

Сплошной ковер прошлогодней листвы прорезан черными лентами звериных троп. На податливой, оттаявшей земле видны четкие отпечатки копыт кабанов, косуль, оленей.

В нескольких шагах впереди нас раздался слабый треск, за кустом рододендрона мелькнул рыжевато-серый бок вскочившей с лежки косули. Она легкими, высокими прыжками пронеслась через поляну и скрылась в чаще, в последний раз сверкнув белым полумесяцем «зеркала».

Широкоплечая фигура Владимира Николаевича наклонилась над полуистлевшим, покрытым лишайником и мхами буковым пнем. Ножом и руками он разнимает на части шафранно-желтую, пахнущую прелью мякоть, осторожно разминает на ладони каждый кусок трухи, он ищет там жуков для пополнения своих сборов. Я ему помогаю.

Постепенно раскрывается тайна гнилого пня. Безобразный, мертвый остаток когда-то шумевшего зеленой листвой могучего дерева, оказывается, и сейчас полон жизни. В его трухе находят приют и пищу сотни живых существ. Он похож на многоэтажный дом. Первый этаж, если «спускаться» сверху вниз, населен крупными, покрытыми черной блестящей броней жужелицами, пестрыми пятнистыми усачами-дровосеками, отливающими золотом и серебром златками. Эти жуки зимуют взрослыми.

Прелая мякоть внутри холодна, и жуки еще не проснулись. Они лежат окоченелые, словно трупы, подогнув под себя скрюченные лапки. Только отысканный нами щелкунчик, когда его брали, подпрыгнул на ладони и издал скрипучий «крик». В следующем «этаже» ютятся нежные личинки и гусеницы. Еще глубже, в самой сердцевине пня, лежит огромный, совершенно голый, черный слизняк — паралимакс. Наконец почти у самой земли, в корнях, шныряют уховертки и сороконожки. Здесь же во всех направлениях прогрызены лесными мышами и полевками ходы, в них разбросаны косточки черешни и разных других ягод, скорлупа орехов и шелуха семян, все, что осталось от зимних мышиных запасов.

У жуков-короедов сейчас как раз вылет. Кора на стволах деревьев испещрена тысячами совершенно круглых отверстий, будто простреленных дробью. Некоторые из них так малы, что их едва видно. Это выходные отверстия перезимовавших и теперь вылетевших короедов. В лучах теплого солнца кружатся и танцуют, собравшись в прозрачные облачка, миллионы крошечных крылатых жуков. Их замечаешь лишь тогда, когда они в стремительном полете, как острые песчинки, ударяют в лицо.

Владимир Николаевич кладет насекомых в стеклянную банку с эфиром и снова перебирает труху слой за слоем.

Время от времени приостанавливаясь для пополнения коллекции, мы поднимаемся к вершине Филимоновой Лысины. Вокруг раскинулся суровый горный пейзаж. На темном фоне пихт громоздятся синие камни осыпей. На изъеденной ветром и дождями шероховатой поверхности камней переплетаются розово-голубые и изумрудные узоры лишайников-ягелей и мхов.

Круто вниз на южной стороне осыпей обегает просторная, залитая солнцем поляна зимнего пастбища, поросшая высокой ярко-зеленой овсяницей. В траве стелются длинные стебли колючего ожинника. Всюду светятся разноцветные глазки примул, анемон и подснежников. Пихты на вершине — старые, морщинистые, с тяжелыми иссиня-черными кронами. Стволы и ветви деревьев оплетены омелой, плющам, ломоносом и косматой уснеей. В теневых местах и ложбинах лежит снег. Он затянут какой-то паутиной и плесенью и присыпан древесной трухой и иглами хвои. В голубом безоблачном небе поднимаются белые громады Тыбги и Джемарука. С гор дует пронзительный ветер.