Бондаренко сказал Соколову:

— Расскажи… Я для этого и пришел сюда… чтобы тут без Маши (так звали жену генерала) спросить у тебя подробности гибели моего сына.

— Я уже писал тебе, — тихо ответил Соколов. — Мне тяжело, очень сейчас тяжело, друг.

И Русаков видел, что полковнику действительно было очень тяжело.

— Я знал, что, встретив меня, ты будешь спрашивать, — снова заговорил Соколов, — и… боялся этой минуты.

Наступило тягостное молчание.

Лучи предзакатного солнца наполняли комнату золотым светом.

Генерал сказал:

— Саша был моим единственным сыном. Я так любил его…

— Он погиб с честью, — перебил его Соколов.

— Да, знаю, он не нарушил присягу. Но… я хочу услышать от тебя, понимаешь, услышать, как произошло несчастье.

— Хорошо, — глухо ответил полковник. — Как ты знаешь, гитлеровцы тогда свирепствовали в Крыму. Партизанский отряд, в котором случайно очутились вместе я и твой Саша, был окружен в южной части Яйлы. — Полковник взял лежавший на письменном столе лист бумаги и стал набрасывать на нем схему расположения отряда. — Мы находились вот здесь, среди скал, без продовольствия и боеприпасов. Гитлеровцы наседали на нас со всех сторон… Мы знали, что скоро нам помогут, выручат. Единственно, что угнетало нас, — наши раненые товарищи, которые были обречены на верную смерть.

Резкое, крупное, будто вырубленное из гранита лицо Соколова выдавало волнение. Серые его глаза, прикрытые нависшими над ними густыми бровями, пристально смотрели на генерала.

— Нужно было во что бы то ни стало достать хоть немного хлеба, спасти людей… Но к кому обратиться? Население окружающих деревень само голодало — фашисты всех обобрали до нитки. Русских арестовывали, истребляли — и гестапо и карательные отряды. Пока мы ломали себе головы над тем, что делать, Саша, твой сын, попросил разрешить ему попытаться пробраться в долину и там, у верных людей, достать хлеба для раненых.

Генерал опустил голову.

— Дело в том, — продолжал полковник, — что у нас в отряде был один партизан из местных жителей, молодой человек лет двадцати, высокий, сильный. Звали его Али Каримов. До войны он учился в одном из московских вузов. Война застала его в Крыму, у родных. На фронт он почему-то так и не попал, но когда фашисты ворвались в Крым, ушел к партизанам. После того как отряд Карпенко наскочил на засаду, Али вместе с несколькими уцелевшими партизанами пробрался к нам, воевал с нами плечом к плечу, часто ходил в разведку и всегда приносил ценные сведения. Он первым сообщил, что немцами сформирован новый карательный отряд во главе с предателем Абдуллой Османовым. Отряд этот состоял из уголовников. Много наших людей погибло от их рук. Говорили, что главарь банды — молодой парень, сын человека, владевшего в прошлом огромными виноградниками в Крыму. Одно время немцы бросили карателей Османова на ликвидацию партизан под Феодосией, а затем бандиты полезли против нас. Это они помогли гитлеровцам окружить наше убежище. Али Каримов часто скрежетал зубами, рассказывая нам о преступлениях бандита Абдуллы Османова, и жалел, что тот до сих пор не попал к нему в руки. А что бывало с попадавшими к нему в руки карателями из того же отряда Османова, мы знали: их Али собственноручно уничтожал. Саша сдружился с Али, иногда вместе с ним ходил в разведку, а однажды во время стычки с бандой Абдуллы Османова Али своим телом прикрыл Сашу. После этого случая дружба Саши и Али стала еще теснее, и вот Саша пришел к нам и сообщил, что среди местных жителей имеется много людей, преданных Советской власти, тайно сочувствующих нам, и если бы мы смогли установить с этими людьми связь, можно было бы получить у них немного хлеба для наших товарищей, находящихся в тяжелом состоянии. Идти на это дело одному Саша считал слишком рискованным. Сопровождать его вызвался Али. Посовещавшись, мы решили все же воздержаться пока от их предложения. Оба они ушли от командира огорченные. «Поверьте, — говорил нам Саша со слезами на глазах, — не могу же я сидеть тут сложа руки и спокойно смотреть, как умирают от голода мои боевые друзья!» А друзей у Саши — весь отряд, партизаны любили его за чистую душу, за горячее сердце. Саша ушел дежурить в наш полевой госпиталь, а потом, ночью, куда-то исчез. Нашли его записку командиру, в которой он сообщал о том, что вместе с Али идет в долину за хлебом для товарищей. Он просил не беспокоиться и заверял, что через день вернется. Решили мы серьезно поговорить с Сашей… Но прошел день, другой, прошло четыре дня, а Саши все не было. Больше мы его не видели…

Полковник умолк. Бондаренко всем телом тяжело подался в его сторону.

— Что ж было потом? — проговорил он сдавленным голосом.

Полковник продолжал машинально чертить ненужную уже теперь схему.

— Через несколько дней нам стало известно, что Саша вместе со своим другом Али попал в лапы немцев. Сперва их допрашивали в гестапо, потом передали Абдулле Османову.

— Дальше, дальше, — почти беззвучно шептал Бондаренко.

— Бандиты согнали окрестное население в село Покровское, и… там, на площади, Саша героически погиб.

Генерал встал с кресла. Лицо его, казалось, окаменело.

— Я хочу знать подробности, — сказал он сурово.

— Бандиты хотели запугать партизан, — опять глухо, через силу заговорил полковник. — Сашу… распяли. Сначала распяли, а потом… сожгли живым.

Генерал пошатнулся. Русаков бросился поддержать его, но он вдруг выпрямился во весь рост и странно спокойным голосом приказал:

— Дальше.

Полковник поднял голову и вопросительно посмотрел на генерала.

— Ты не все рассказал мне, — сурово сказал Бондаренко. — Ты не сказал мне, кто командовал тогда бандитами и что стало с Али Каримовым.

— Казнью распоряжался Абдулла Османов… А… Али, друг Саши, оказался… на самом деле это был…

— Кто же он был на самом деле? — почти вскричал генерал Бондаренко.

— Абдулла Османов.

— Что?! — генерал гневно смотрел на Соколова.

— Да, это был он…

— Где этот бандит теперь? — спросил генерал.

— По нашим сведениям, он бежал вместе с немцами, был завербован американской разведкой, позднее перебрался в Стамбул, к туркам, — ответил Соколов.

Молчаливые возвратились Соколов и его помощник в гостиницу. Полковник долго стоял у открытого окна, курил. Русаков снова и снова вспоминал его рассказ о героической смерти Саши Бондаренко, пытался представить себе предателя Абдуллу Османова.

— Спать, — скомандовал Соколов.

Но сон не шел к ним. Русаков видел в темноте огонек папиросы в зубах своего начальника, слышал шум ветра за окнами — после захода солнца погода неожиданно изменилась, небо покрылось тучами, было похоже на то, что дело шло к дождю.

Зазвонил телефон. Русаков поднял трубку и услышал голос Бондаренко.

— Вас спрашивает генерал, — сказал он полковнику. Русаков не слышал, что именно говорил генерал, весь разговор продолжался какие-то доли минуты.

— Да, да, — ответил Соколов, — конечно. Хорошо, — и включил свет.

— Одевайтесь, быстро, — приказал он помощнику. — Машина, наверное, уже у подъезда. Дорога каждая минута.

— Разрешите спросить, что случилось? — обратился Русаков.

— Мы примем участие в операции… Получено сообщение о том, что в районе Большого Гая с неизвестного самолета сброшены парашютисты.

У здания областного Управления государственной безопасности к ним в машину подсел генерал Бондаренко. Следом двинулись в ночную темь грузовики с солдатами.

— На помощь не мешало бы привлечь колхозников, — сказал полковник Соколов, обращаясь к генералу.

— Я это и сделал, — ответил Бондаренко. — В селениях, расположенных поблизости от Большого Гая, объявлена тревога, и люди, наверное, уже направились к лесу.

Генерал посмотрел на светящийся циферблат своих часов и спросил шофера:

— За час доберемся?

— Доберемся, — уверенно ответил тот.

Действительно, не прошло и часу, как они очутились на опушке леса, вставшего перед ними огромной темной массой. Слегка накрапывал дождь. Русакову впервые приходилось принимать участие в такой операции, и она увлекала его.