Полковник встал и прошелся по кабинету.

— А почему арестованный не хотел дать таких показаний сразу или хотя бы немного раньше? — спросил он, круто повернувшись и остановившись против капитана.

— Он объясняет это тем, что боялся за свою семью. Не за ту, которая у него была в Краснотале, а за другую… В Западной Германии Струнников успел обзавестись новой семьей. Согласно его показаниям, у него там жена и двое детей, которые сейчас находятся на положении заложников у американской разведки.

Полковник задумался.

— Ну, все это, полагаю, со временем выяснится, — произнес он. — Думаю, в одном и очень важном пункте вы не правы. Да, да… — повторил он. — В важнейшем пункте вы не правы. Видите ли, анализируя показания арестованного Струнникова, вы не можете забыть, что его личность не внушает нам доверия, и, таким образом, инстинктивно, так сказать, ищете какие-нибудь обоснования для выводов, противоположных тем, на которые рассчитаны показания. Так ведь?

— Так, — согласился Русаков.

— Это естественно и понятно, — продолжал полковник. — Вот почему опытные враги иногда охотно дают более или менее правильные показания — они рассчитывают как раз на то, что им не поверят и следствие пойдет по ложному пути. Чтобы избежать подобной ошибки, надо при оценке искренности показаний исходить не только из отрицательного представления о личности того, кто дает эти показания, но и из всего, что мы знаем по делу. Разберемся же в том, что нам удалось пока выяснить. Нас, понятно, главным образом интересует сейчас не Струнников, а тот агент, что был с ним. Итак, во-первых, мы теперь определенно знаем, что такой человек существует, что он был сброшен над нашей территорией с американского самолета и где-то пока скрывается. Во-вторых, нам известно и такое очень важное обстоятельство, что заброска в нашу страну вражеского лазутчика была организована так, чтобы мы не могли узнать о его существовании. С этой целью ими и был использован Струнников. Все это бесспорно, но я чувствовал, что чего-то нам не хватало. Чего? Уверенности в том, что выводы о методе заброски к нам вражеского агента были именно таковы, какими они мне представлялись.

— Но теперь Струнников подтвердил это, — вставил Русаков.

Полковник усмехнулся.

— Эта часть показаний арестованного не имеет сейчас для нас большой цены, — сказал он. — Подтвердить то, о чем мы уже знаем без него, — подумаешь, большая заслуга! Он же знал с самого начала, из беседы с ним тогда в Краснотале, что мы разгадали трюк пославшей его разведки. Дело, милый мой, не в этом, а в том, что он, наверное, сам о том и не догадываясь, сообщает нам весьма важную недостающую деталь к делу о «Незваном госте».

— Какую? — спросил Русаков. — Я что-то плохо понимаю.

Соколов в упор посмотрел на него.

— Струнников не только ничего не знает о сброшенном вместе с ним парашютисте, но действительно не видел его лица и не слышал его голоса. Я абсолютно уверен, что в этой части показания арестованного правдивы.

— К чему им весь этот детектив? — спросил Русаков.

Полковник прошел на свое место и опустился в кресло.

— Детектив? — иронически произнес он. — Это смотря что считать детективом. Если под ним подразумевать необычные поступки людей, то ведь нельзя забывать, что вся грязная, кровавая работа иностранных разведок построена на чем-то необычном, проводится необычными методами; люди, которые при этом ими используются, тоже в своей тайной, предательской деятельности раскрываются не с той стороны, с которой их знают на службе, а часто и дома, а совсем с другой. Но вернемся к тому, чего вы не поняли в показаниях Струнникова… Сейчас мне ясно, что вражеский агент, засланный к нам в качестве «агента-невидимки», имеет какое-то весьма серьезное задание. Разведка позаботилась не только о том, чтобы сделать неизвестным для нас факт его выброски с парашютом в районе Краснотала, но и о том, чтобы Струнников в случае провала не мог опознать его и выдать. Понятно?

— Теперь понятно, — отозвался Русаков. Он был обескуражен.

— Ну, ну, не унывайте, — ободрил его полковник. — Вы на чекистской работе недавно, опыт придет со временем. По-моему, дело это сложное. «Невидимку» мы должны найти и обезвредить. Вынырнет же он где-нибудь! А как только нос покажет — тут ему и конец! Теперь перейдем к другому — доложите о случае на Дмитровском шоссе. Как идет операция?

Русаков подробно рассказал о замеченной постовым милиционером встрече двух мужчин на шоссе, о странном поведении владельца коричневой «Победы» инженера Силина, о найденных в придорожной траве обрывках записки и посещении пассажиром такси заводского поселка в поисках несуществующего гражданина Стрекопытова.

— Придя вслед за незнакомцем на станцию Лианозово, — докладывал Русаков, — домашняя хозяйка Лебедева обратилась к уполномоченному органов государственной безопасности и сообщила о своих подозрениях. За незнакомцем было установлено наблюдение. Он купил билет до Москвы, сел в вагон первого же электропоезда и уехал. В Москве неизвестный нанял такси и направился к центру. Здесь он вышел из автомобиля и пешком отправился к зданию, в котором помещается одно иностранное учреждение. Удалось установить, что человек этот занимает там солидный пост.

— Вы узнали фамилию любителя путешествий? — осведомился полковник.

— Да, его фамилия Шервуд… Хью Шервуд.

— Вот как? — полковник забарабанил пальцами по столу. — Очевидно, резидент. Ну что ж, на этот раз он съездил плохо. Неудачная поездка, прямо скажу: не трудно догадаться, что она была совершена с единственной целью — встретиться с человеком, именующим себя Силиным, и передать ему какой-то приказ. Что удалось узнать о Силине?

Русаков развел руками.

— Ничего.

— Как так? Почему?

— Силиных в Москве оказалось много, но среди них не обнаружен тот, которому Шервуд передал записку на Дмитровском шоссе.

— Та-ак… — произнес Соколов. — Значит, липа?

— Да, документы, которые он предъявил милиционеру, были фальшивые. Тогда мы стали искать машину с номером 30-40. Нашли. Но и машина оказалась совсем другая, выкрашенная в серый цвет. Это персональная машина, прикрепленная к одному из руководящих работников Министерства угольной промышленности. Тогда мы стали проверять, где и когда была отмечена коричневая «Победа» с номером 30-40. Вот тут и выяснилось интересное обстоятельство: оказалось, что именно эта машина систематически появлялась на окраине Загорска, у домика, принадлежащего некоему Ухваткину.

Русаков увидел, как полковник оживился и удивленно вскинул вверх свои мохнатые брови.

— Ухваткин? — протянул он. — Как его зовут? Не Василий Иванович?

— Так точно, Василий Иванович.

— Ну, докладывайте, докладывайте, — приказал полковник.

— Ухваткин — человек одинокий. Семью он якобы потерял в Ленинграде, во время блокады… работает в артели «Труженик» разъездным фотографом — разъезжает по стране, главным образом по сельским местностям, и убеждает граждан сфотографироваться у него, обещая выполнить заказ отлично и быстро.

— И многие у него фотографируются?

— Еще бы! Приедет в какую-нибудь деревню со своим фотоаппаратом, как-никак столичный фотограф, — улыбнулся Русаков.

— Так… Давайте дальше.

— Домик маленький, скрытый зеленью, в сторонке от других. Уютное местечко. И вот сосед Ухваткина, инвалид Отечественной войны Петухов, бывший танкист, заметил, что у домика Ухваткина нет-нет да и появится коричневая «Победа» номер 30-40 с бледнолицым, сутулым мужчиной за рулем. По-видимому, это тот же самый человек, который встречался с Шервудом на шоссе.

— Интересно, — заметил Соколов.

— Петухов обратил внимание на одно обстоятельство, — продолжал капитан. — Обычно через день-два после посещения его человеком, разъезжающим в «Победе», Ухваткин уезжал в командировки.

— Совпадение, конечно, не случайное, — сказал полковник.

— Но последний раз Ухваткин уехал из Загорска лишь через неделю после очередного посещения его агентом.