Пляж закончился и мы пробирались часа полтора по тростнику. Я просвящал мою спутницу о топях Камарга на юге Франции, напоминал ей о чудесных сценах из фильма Клода Лелуша «Мужчина и женщина», снятых в тех местах, проводил аналогии между ними и нами, но ничего не помогало. У попутчице помутнели глаза и повисли руки, как у давно пойманной рыбы. Я снова загнал её в бушующие волны для релаксации, но она едва не утонула.

Когда солнце клонилось к закату и мы, наконец, вышли из зарослей тростника перед нами открылся божественный вид лагуны с белыми домишками рыбаков. Ходу до этого городка оставалось часа на два. Это если трусцой. Шатким шагом можно было протелепаться все три часика и придти туда ночью, распугав местных жителей. Но о возврате теперь не помышляла даже моя спутница. Она даже не смотрела в обратную сторону. Там всё равно ничего не было видно. Передохнув на скамеечке мы собрались с силами и совершили отчаянный марш бросок.

Как получали заслуженные награды марафонцы в Греции, после того как погиб их собрат принеся дурную весть, так и мы вдохнули вечерний бриз, вступив на набережную этого вожделенного городка с терпким названием Камбрилс. Вдоль набережной выстроился ряд белых двухэтажных домиков рыжими черепичными крышами. В порту ютились яхты и лодки. По широкому песчаному берегу носились радостные дети и собаки. Прямо перед нами на самом берегу расположился ресторанчик «Рыбацкая деревня» и звал нас своими деревянными столами и лавками, под тростниковыми, распущенными ветром, крышами. Приветливый повар забормотал что то на испанском, приглашая нас присесть и выпить белого вина. Так мы и сделали. Вино было искристым, лангусты нежными, фрукты сочными, а кофе ароматным. Мы пришли в себя и обнявшись, любовались бегающими по пляжу собаками до самой темноты. Хозяйка одной из них, коричневого спаниеля Роник, объяснила нам на пальцах с испанским акцентом, что домой в Салоу можно вернуться за полчаса на автобусе по шоссе, которое идёт вдоль берега моря. Остановка возле нашего отеля называется «Ресторанчик «Рыбацкая деревня».

Сирень распускала свои почки и издавала нежный аромат. Наступали Первомайские каникулы, оставшиеся в подарок от родителей, от тех, кто штыками завоевал советскую власть, с "катюшами" испепелили фашистов и полегли с миром в землю своей многострадальной Родины, так и не дождавшись земного благоденствия. Теперь их дочки не знали куда себя подевать целых десять дней с 1-го по 9-ое мая и кому показать обновки с вещевых рынков. Приоткрывшиеся двери в безбрежный, полный приключений и наслаждений капиталистический мир, сильно расширяли праздничное меню пост-совковой интеллигенции. Салат «мимоза» под виски польского разлива, копание грядок на садовом участке и концерт в БКЗ «Октябрьский» теперь могли быть украшены путёвкой в многозвёздочный отель где-нибудь на морских побережьях Турции, Египта или Греции с опцией «всё включено».

Именно в тот момент, когда я мучительно искал достойного применения этим завоеваниям своих отца и матери, прямо на Невском проспекте меня обхватил за бока какой-то здоровенный плюшевый мишка и буквально затащил в туристическое агентство. Миловидная внучка в трикотажной красной шапочке по сходной цене предлагала горящие путёвки на остров Крит с посещением «вулкана любви» — Санторини. Я был настолько готов заглотить эту наживку, что уговаривать меня было не нужно.

Ещё в самолёте я приметил одну туристку, сильно побывавшую в употреблении, но ещё очень смазливенькую. Поэтому, когда на третий день греческого вояжа я спустился к бассейну в своём длинном халате и, окунувшись, сел за столик выпить утренний кофе, сразу заметил её в компании трёх соотечественниц. Они беззастенчиво обсуждали меня с видом присяжных заседателей. Сразу было видно, что это выращенные компартией активистки типа "неразлейвода". Они привыкли за годы советской власти жить и передвигаться втроём, особенно в местах скопления враждебных буржуазных элементов. Столики наши стояли в такой близости, что не было нужды подходить к ним, чтобы завязать разговор.

— Как вам греческое море, девушки — произнёс я заготовленный штамп.

Они защебетали все сразу, так что я ничего и не понял. Да мне это было и не нужно. Я знал прекрасно, что море отличное, пляж из мелкой гальки, катера, яхты, омары в ассортименте. Это был маленький курортный городок Геркуланос, каких много на Крите и которые своим уютом обволакивают, как домашние тапочки. Или халат.

— А что это вы в столовую спускаетесь в халате — съязвила мне та из подруг, которой лучше было бы самой утопиться в море. Она вела себя с той имперской наглостью, которую воспитали в совках уроки патриотизма. Она больше других ждала импортного курортного романа и искала его согласно своим представлениям о привлекательности и соблазне.

— А вам в шортах в столовку не стыдно ходить? — сказал я и подумал, что можно было бы ещё пройтись и по их расползшимся фигурам, но остановился. При этом я заговорчески подмигнул той, которая была симпатичнее остальных подружек и встретил одобрение в её взгляде. Ввязываться в совковую коммунальную распрю на греческом курорте не входило в мои планы и я поспешно покинул поле бойни. Тем более, что надо было собираться на экскурсию в Ираклион.

Насмотревшись взахлёб минойской архитектуры и мозаики, я присел перекусить и выпить вина в ресторанчике на берегу. Обсасывая хвосты креветкам, я любовался стенами старого порта с мачтами парусников. За портом возвышались громады современных теплоходов, так диссонирующими со старинной архитектурой. Официант объяснил мне, что эти паромы каждый вечер отплывают в Афины и возвращаются на следующий день. Мне не так хотелось посетить Афины, как испытать то чувство, которое, наверное, и есть свобода, когда ты делаешь то, чего пожелал в эту минуту и это в твоих силах. Я купил билет в спальную двухместную каюту и пошёл любоваться закатом с шестой палубы этого океанского монстра.

Рано утром в полной кромешной темноте мы причалили в порту Афин. Надежда увидеть Акрополь в лучах восходящего солнца с палубы подплывающего корабля растаяла в ночной предутренней мгле. Но уже через считанные минуты сахарнобелые с красной обливкой Афины лежали у моих ног. Подъехавший на пролётке кучер предложил мне за тридцать долларов утреннюю прогулку вокруг Акрополя и повёз меня по узким улочкам к олимпийскому стадиону.

Широкий проспект был забит машинами, но это ничуть его не смутило и он отчаянно погнал кнутом свою кобылку под колёса мерседесов. Я восседал на коляске, возвышаясь над стоящим потоком автомашин, как индийский раджа на слоне и мечтал только о том, чтобы с правительственным кортежем не появился друг моей юности Володя Путин в ранге бессменного президента России и я не помешал ему своей экскурсией вершить мировую политику. Он бы мне этого не простил. Впрочем, как и всего остального.

Вернувшись к Акрополю, я выпил чашечку чёрного кофе в знаменитом афинском кафе и окончательно отошёл от ночного кошмара. Не испытываю я покоя, путешествуя на летающих и плавающих саркофагах с небоскрёб величиной. И аппетит у меня возникает не тогда, как у многих, когда я поднимаюсь на их борт, а когда благополучно схожу.

Громада утёса, на котором возвышался Акрополь, белокаменный город на склоне холмов, синее море вдали и узкие, тенистые улочки, позволяющие хоть немного укрыться от палящего зноя, напомнили мне уроки географии и истории в средней школе. Я потоптал своими ступнями мифы древней Греции, посидел на скамьях античного театра, освежился в струях фонтана и спрятался от солнца в музеях Акрополя. К вечеру маленький быстрокрылый самолётик вознёс меня к небесам и переместил в Ираклион, ставший родным и знакомым. Стрёкот цикад быстро убаюкал меня и погрузил в безмятежный критский сон.

Окно моего номера выходило в оливковый сад. Вдали синело море. Белел одинокий парус. Утренний бриз звал к приключениям. Гостиница была маленькой и уютной и находилась довольно высоко в горах. Вечерами я чередовал прогулки вдоль моря, где от разодетой толпы туристов, снующих по променаду и перебегающих от одного кафе к другому, рябило в глазах, с прогулками в горные селения с их благостной тишиной, неспешной атмосферой ресторанчиков, ленивыми официантами и прекрасной панорамой на море и оливковые сады. Собеседницу в этих местах найти было не трудно, но меня больше прельщала та тишина, которую я обретал в одиночестве.