Здесь и сейчас.

Тогда и сейчас.

Начало и конец «сейчас».

Именно это я нацарапал на клочке бумаги, где прежде уже вывел «Эми Беллет» и записал телефон моей новой нью-йоркской квартиры. Слова были похожи на какое-то название. Может, и станут названием. Или все-таки стоит пойти напрямик и назвать книгу «Мужчина в памперсах»? Книгу о человеке, который знает, что принесет ему невыносимую боль, и все-таки отправляется туда, к ней.

Следующим утром мне позвонили из урологической клиники, поинтересовались, все ли в норме, нет ли каких-то изменений в самочувствии, например лихорадки, болей или еще чего-то необычного. Нет, самочувствие прекрасное, ответил я, но недержание, насколько могу судить, осталось на прежнем уровне. Спокойная и внимательная медсестра посоветовала мне быть терпеливым в ожидании признаков улучшения, вполне возможно, они и проявятся, иногда это бывает даже недели спустя после инъекции. Напомнила, что для получения желаемого эффекта в некоторых случаях приходится прибегать ко второй, а то и третьей инъекции, причем ежемесячное повторение процедур на протяжении трех месяцев не представляет никакой опасности. «Сужая выходное отверстие, мы даем вам хороший шанс на частичное или полное сокращение непроизвольных выделений. Пожалуйста, держите с нами связь и обо всем сообщайте доктору. И независимо от симптомов зайдите к нам в течение недели. Пожалуйста, мистер Цукерман, очень вас просим».

Необходимо было немедленно избавиться от идиотских, пустопорожних фантазий о новом рождении, взять в гараже за углом машину и, не теряя времени, отправиться на север, домой, где я быстро сумею вернуть свои мысли в должное русло и подчиню их трудностям создания художественной прозы, занятию, не оставляющему места розовым мечтам. Если чего-то нет, приходится без этого обходиться. Тебе семьдесят один год, и этим все сказано. Дни тщеславного утверждения «я» позади. Не соглашаться с этим просто глупо. Незачем лезть во внутренний мир Эми Беллет или Джейми Логан, незачем лезть и в свой собственный: это та же нелепость. Процесс самопознания давно закончен. Все эти годы я не был глупым дитятей и узнал даже больше, чем следовало. Перевалив за шестьдесят, я не отводил глаз в сторону, не скользил по течению, не отворачивался, скрывал, насколько возможно, свой страх, и, если мне суждено создать еще что-то, я справлюсь с этим без известий о терроризме, «Аль-Каиде», войне в Ираке или переизбрании Буша. Куда разумнее избегать негодующих, истеричных перемываний подробностей кризиса. В годы Вьетнамской войны все это поглотило меня целиком, и стоит мне поселиться в городе, как я снова уйду в это с головой, а возбуждение, неминуемо приходящее вместе с чувством причастности, исподволь разрушает и в конце концов делает тебя разбитым, плохо соображающим неврастеником, и, без сомнения, это одна из причин, заставляющих Джейми Логан стремиться к бегству.

Или минувшие несколько лет убедили ее в неизбежности второго адского захода «Аль-Каиды», захода, который покончит и с ней, и с Билли, и с тысячами других? Не мне было судить, права она или чудовищно сбита с толку (как, судя по всему, считал ее молодой, терпеливый, разумный муж) и не оправдает ли бен Ладен ее предчувствий, подставив меня, решившего поселиться здесь, в городе, под удар, куда более страшный, чем растерянность Рипа ван Винкля. Как человек, отличавшийся в свое время повышенной чувствительностью, а потом добрый десяток лет проживший в полной изоляции, я отучил себя отзываться на каждый импульс, задевающий мои нервные окончания, и все-таки всего лишь несколько дней назад я приехал сюда, в Нью-Йорк, неожиданно уступив побуждению, которое, возможно, обернется глупейшим из всех когда-либо мною управлявших.

Отель. Моя комната. Телефонный звонок. Звонивший представился другом Джейми Логан и Билли Давидоффа. Знаком с Джейми со времен Гарварда: она была двумя курсами старше. Свободный журналист. Ричард Климан. Пишет статьи о литературе и новостях культуры. Публиковался в воскресных номерах «Таймс», в «Взнити фэр», «Нью-Йоркере» и «Эсквайре». Свободен ли я сегодня? Он хочет пригласить меня на ланч.

— Что вам нужно? — в упор спросил я.

— В настоящее время я пишу об одном вашем старом знакомом.

Если в прошлом я и умел осаживать журналистов, то теперь полностью утратил этот дар. То, что он так легко до меня добрался, тоже не радовало, напоминая о болезненных обстоятельствах, послуживших когда-то первопричиной моего отъезда из Нью-Йорка.

Не утруждая себя объяснениями, я просто повесил трубку. Климан перезвонил буквально через секунду.

— Простите, нас разъединили, — сказал он.

— Нет, я просто повесил трубку.

— Мистер Цукерман, я пишу биографию Э. И. Лоноффа. Попросил Джейми дать ваш номер, так как знаю: вы были с Лоноффом знакомы и переписывались в пятидесятых. В годы своей писательской молодости вы им восхищались. Сейчас я немногим старше, чем вы тогда. Не подаю таких блистательных надежд, как вы в то время. Пишу свою первую книгу — к тому же нон-фикшн. Знаю свои недостатки, но знаю и свои достоинства. Хочу отдать книге лучшее, что во мне есть. Можете позвонить Джейми, и она подтвердит…

Ну уж нет! Позвонив Джейми, я предпочел бы выяснить, какого ляда она выдала мистеру Климану мои координаты.

— Меньше всего Лонофф жаждал обзаводиться биографом, — отрезал я. — Ему не хотелось, чтобы его обсуждали. Или чтобы о нем писали. Он хотел оставаться частным лицом. Желание безобидное, в большинстве случаев это происходит автоматически и, безусловно, заслуживает уважения. Послушайте, он умер сорок с лишним лет назад. Его никто не читает. Никто не помнит. О нем почти ничего не известно. И его биография будет построена на домыслах, а значит, неизбежно станет ложью.

— Но вы читаете его, — возразил Климан. — И даже говорили о его творчестве на ланче со студентами, членами «Общества печатки». Я был тогда второкурсником. Вы разъясняли, какие из его рассказов нужно прочитать. Я попал туда, потому что меня пригласила Джейми — она была членом общества. Помните «Общество печатки», клуб искусств, где мы завтракали за общим столом, а потом перешли в гостиную, помните? Накануне у вас было чтение в Мемориал-холле, а потом кто-то из студентов пригласил вас позавтракать с нами на другой день, перед отъездом, и вы согласились.

— Не помню, — солгал я, хотя на самом деле помнил это выступление, последнее перед операцией на простате и, как потом оказалось, вообще последнее. Вспомнил по описанию Климана даже ланч, вспомнил в связи с брюнеткой, которая сидела на дальнем конце стола и не сводила с меня глаз. Это наверняка была двадцатилетняя Джейми Логан. На Западной Семьдесят первой она сделала вид, что мы никогда не встречались, но это было не так, и в тот раз я ее, безусловно, выделил. Что бросилось в глаза? То, что она была самой хорошенькой? И этого бы хватило, но еще привлекала невозмутимая сдержанность, сквозившая в спокойном молчании, которое можно было бы расценить как застенчивость, не дающую говорить на публике, если бы эта «застенчивая» девица не смотрела на меня в упор, провоцируя следовать ее примеру.

— Вы цените его по-прежнему, — продолжал Климан. — Я это точно знаю, так как всего лишь вчера вы купили скрибнеровское издание его рассказов в матерчатом переплете. В «Стрэнде». Мне рассказала подруга, которая там работает. Для нее было событием увидеть вас.

— Заключительная ремарка тактически неверна, Климан.

— Но я не тактик, я энтузиаст.

— Сколько вам лет?

— Двадцать восемь.

— И что за игру вы ведете?

— Что движет моими поступками? Я сказал бы — любовь к изысканиям. Меня подталкивает любознательность. И это отнюдь не всегда нравится окружающим. Это уже оттолкнуло вас, мистер Цукерман. Но, отвечая на ваш вопрос: важнее всего для меня любознательность.

Что это — простодушная несносность или несносное простодушие? Или просто молодость и напор?