Дядя Михаил всю жизнь прослужил в армии, воевал всю Великую Отечественную, достиг звания генерал-лейтенанта.

Отец наш был героем. Но мы видели в нем другого человека — простого и доброго.

Была у нас маленькая собачка — Джек. Отец, несмотря на занятость, всегда находил время для Джека: хоть ночью, а погуляет, поиграет. Однажды, когда отец работал уже директором треста совхозов, он ваял с собой Джека в дальнюю поездку, где тот неожиданно потерялся. Вернулся отец на второй день — нет собаки. Прошло, наверное, с полмесяца, и Джек, израненный, измученный, преодолев сто километров по выжженной, безводной степи, пройдя весь город, нашел свой дом.

1933 год в Поволжье выдался засушливым, неурожайным. Голодное время. Трудные дни наступили и в нашей семье. Кормить Джека, хотя он был и невелик, было нечем. Мать, глядя на вечно голодную собачку, не выдержала и однажды, когда отец ушел на работу, сказала брату: «Иди и отдай кому-нибудь Джека. Вот тебе три рубля впридачу».

Сам я не помню, но старшие сестры мои рассказывали, будто я весь тот день простоял у окна — не ел, не пил, ждал брата.

И бедная мать не могла простить себе, что решила избавиться от собаки.

К вечеру, когда на улице совсем уже стемнело, я первым увидел: тайком по улице крадется Женька, и за поводок тянет Джека.

Вошел, опустил голову и протянул матери три рубля.

Как же все обрадовались! И больше всех, наверное, отец.

Маленький, с ошейником, Джек наш спокойно бегал по улице. Но однажды его, не разобравшись, схватили как бездомного собаколовы. Кто-то из соседей успел крикнуть матери: «Джека вашего в клетку посадили, сейчас увезут. Где Пахом?» Мать растерялась: «Дома, он спит». Услышав шум, отец выглянул в окно — клетка уже трогается. Со второго этажа без раздумья спрыгнул он вниз, вывернул булыжник из мостовой и ударом сбил замок. Забрался в клетку, нашел Джека, забившегося в дальний угол, вытащил его и, пригрозив собаколовам, унес собачку домой.

Почти через 50 лет оказался я снова в Саратове, где произошла эта история. Пригласили меня саратовские строители поделиться опытом работы. И вот уже поздним вечером, освободившись от дел, не самым отъездом, пошел я искать улицу и дом. жили в те далекие тридцатые годы. Улица называлась Вольской, а номера дома я не помнил. Шёл, оглядываясь по сторонам, и вдруг — наш дом, точно, он! Посмотрел я на окно второго этажа. Высоко! старый — потолки, наверное, под три с полов: метра, да еще с полуподвальным этажом: Так что, по нынешним меркам, отец выпрыгнул за Джеком с третьего этажа. Не каждый решится на это!

Как семенную реликвию храню фотографию, оставшуюся с детства. На ней мы сняты с Джеком. Прожил он у нас 15 лет.

Любовь к животным — это сохранилось у меня на всю жизнь. И когда впервые получил квартиру, у нас сразу же появился ласковый пес Бим.

Одно из ярких детских воспоминаний — купание в ледяной Волге.

Как назвать это — шалостью, лихачеством? Скорее тут было другое: так вырабатывался характер. Не слишком приятно лезть в ледяную воду. Но лезли. Причем не для публики, не напоказ — нас никто и не видел. Просто хотелось проверить себя: смогу ли?

Довоенная Волга не похожа на нынешнюю: извозы, грузчики. Были здесь свои силачи. Слава о них гремела по всей Волге.

Мы часами смотрели, как работали грузчики, но были не только зрителями. Волга — река-труженица, и работали на ней настоящие труженики. Грузчики объединялись в артели — разгружали пароходы и баржи. Иногда и нам, мальчишкам, доверяли носилки, и мы что-то таскали: гравий, песок, другие строительные материалы, а главное, были счастливы, что нам оказывают доверие. Волга и труд на ней притягивали ребятишек как магнит.

Мы росли в атмосфере подвигов. Папанинцы и челюскинцы, Валерий Чкалов и Марина Раскова… Все газеты тогда печатали рассказы о героях. Но воспитывала нас Волга.

Летом ходили черные от загара, случалось, дрались: детство есть детство…

Школа наша была небольшая, в перемену всех отправляли на улицу, чтобы не шумели. Но все-таки, мне думается, у нас было больше свободы, чем у нынешних школьников. Даже зимой, когда мы оставались в помещении, играли, например, в «кавалерию» — садились друг на друга верхом и сшибали «противника». Конечно, от учителей нам доставалось, но тишина в школе никогда не была самоцелью.

Родители нам ничего не запрещали без надобности. И я, мальчишка, был вполне свободным, самостоятельным человеком: ходил, куда хотел, мне доверяли. Мать не боялась, когда я отправлялся ночью на рыбалку. Никакого надсмотра, никакой мелочной опеки и боязни, что улица «затягивает», улица «портит», — полная самостоятельность.

Может, это и помогло мне выработать качества, потребовавшиеся потом во взрослой жизни, когда я стал бригадиром и обязан был принимать самостоятельные решения. Для того чтобы проявлять инициативу и рисковать во взрослой жизни, надо подготовиться к этому в детстве.

Порой, конечно, наше лихачество граничило с бравадой. Мы прыгали весной с льдины на льдину, и однажды при таком прыжке я потерял валенок. Пришел домой — одна нога босая. Валенок потерять — по тем временам чрезвычайное происшествие, но мать лишь укорила меня. Не помню, чтобы в детстве меня ругали и тем более ударили, разве что упрекнут… Верили, что ничего подобного со мной больше не повторится. Разве мог я после этого не оправдать доверия отца и матери!

Материнское воспитание основывалось на интуиции, на крестьянской догадке. Она никогда детей не ругала — добротой достигала большего.

Одевалась мать всегда просто. Вообще потребности ее были более чем скромные. Но очень любила театр. Слушала классические оперы, видела лучшие наши балеты, драмы. Как бы отец ни был занят, но в театр, когда мы жили в Саратове и Сталинграде, они ходили почти каждое воскресенье. К искусству приобщали и нас, детей.

Дома мы семьей обсуждали спектакли и первые советские кинофильмы. До сих пор помню рассказ матери о просмотре «Чапаева». Собрали в зал чапаевцев, и кто-то из бывших военных не выдержал, когда стали стрелять в Чапаева из пулемета: выхватил наган и разрядил в экран всю обойму. Демонстрация картины на время прекратилась.

Жизнь становилась лучше. Во всем чувствовался подъем. Страна постепенно выходила из разрухи, люди верили, что через какое-то время все наладится и мы заживем счастливо. Тридцатые годы, незабываемое время первых пятилеток…

И вдруг в нашей, семье все круто изменилось. Нелепые и трагические обстоятельства прервали мое короткое детство. Но я устоял, не сломился и стойко перенес все жизненные испытания и лишения, выпавшие на мою долю. Пришло время, семье и народу было возвращено честное имя красного командира Пахома Серикова…

Что самое главное я вынес из детства? Стремление ощущать себя личностью. Наверное, это шло прежде всего от отца. Он воспитал во мне чувство собственного достоинства. Мысль его была проста и понятна: все на нашей земле рождены равными, имеют равные права и возможности, а значит, все зависит от самого человека.

…Война началась для нас неожиданно. Фашисты, используя свое превосходство в танках и самолетах, продвигались все ближе и ближе к моему родному городу. Но что немцы могут прорваться к самому Сталинграду, никто не думал всерьез. И даже когда в донских степях развернулось грандиозное сражение и над городом как первые предвестники приближающегося фронта стали ежедневно кружиться немецкие «рамы» — самолеты-разведчики, — жизнь в Сталинграде шла своим чередом. Город не эвакуировался. Работали, как обычно, предприятия, учреждения.

И вдруг — прорыв! День 23 августа мне запомнился тишиной. В театре выступала Клавдия Шульженко. Огромная толпа людей пыталась попасть на ее концерт. Лида, моя сестра, должна была идти в армию, и концерт давали для таких же, как она, девушек, надевших военную форму. Шульженко пела «Синий платочек».

Спокойная, хотя и прифронтовая обстановка.

А к ночи началась бомбежка. К ней, конечно, город готовился, были убежища. Но немцы обрушили чудовищный по силе бомбовый удар. Сталинград пылал. Горела даже вода — полыхала нефть, которая хлынула в Волгу из разрушенных бомбами огромных резервуаров. Город превратился в руины. В небе стоял беспрерывный вой, казалось, каждая бомба летит на тебя.