Игуменья повела его в монастырь и, остановившись пред дверью кельи схимницы, указала ему, куда он должен войти, и, поклонившись удалилась.

Без обычного монастырского стука патриарх отворил дверь.

Белый его клобук с огромным алмазным крестом и две панагии, осыпанные драгоценными каменьями на груди, придавали ему, при высоком его росте и его мужественном лице, особый величественный вид.

Никон вступил в келью истинным патриархом всея Руси, и взорам его представилась небольшая комната в одно окно, простой образ с лампадкой, ложе без подушки и покрывала, небольшой столик у окна и деревянные два стула.

Схимница с густо закрытым покрывалом стояща посреди кельи, и когда он появился в дверях, распростёрлась по земле, сделала три поклона и подошла под его благословение.

   — Не тебе, моя дочь, — сказал Никон, — подходить под моё благословение, а мне под твоё.

   — Я ничтожная раба и богомолка твоя, святейший патриарх; что за причина твоего пришествия ко мне?.. Я давно отказалась от мира.

Патриарх благодарил её за то, что она допустила его в свою келью, причём передал ей поклон царя.

Услышав, что царица в надежде, Наталья обратилась к образу, сделала несколько поклонов и, поднявшись, произнесла вдохновенно:

   — Родится у царицы дочь...

Сказав это, она как бы от усталости и волнения присела, указав патриарху другой стул.

Никон передал ей свой разговор с царём о тех исправлениях в церковных книгах, какие он предполагает сделать, причём он присовокупил, что царь послал его спросить её совета и благословения.

   — Святейший патриарх, — воскликнула схимница, — не тебе у меня поучиться, а мне у тебя и искать твоего благословения. Истину ты говоришь, нам нужно возвратиться к евангельской истине, и тогда мы будем вновь православными. Делай, что Св. Дух и Божья благодать говорят тебе. Но на полпути не остановись... поступи как Лютер.

   — О чём ты говоришь, я тебя не понимаю?

   — Я хочу сказать: женись...

   — Разве патриарх может жениться? — обиделся Никон.

   — И Лютер, как монах, не мог жениться, однако же женился.

Никон был поражён этим ответом, а потому, помолчав немного и желая получить разъяснение загадочных слов схимницы, он сбросил свою обычную серьёзность и полушутя сказал:

   — Схимница Наталья, сестра святейшая, если мне, патриарху всея Руси, жениться и поступить как Лютер, то я должен избрать подобную ему и жену монашку, уж тогда в законный брак я попрошу схимницу Наталью, и будут держать над нашими головами венцы архиереи.

   — Сказала я тебе не в шутку: женись, исправление книг равносильно женитьбе патриарха, и если тебе Дух Св. говорит: исправляй книги, то он же должен тебе подсказать: женись, и женись не на монашке!.. Выше бей. Ты ведь... патриарх!.. Тогда сила будет у тебя в руках, и неужели ты думаешь, что тебя проклинать будут менее за одно «аз», которое ты выбросишь из книг, чем за женитьбу. Лютер понял это, а потому он пошёл дальше: монах женился на монашке. И у них епископы теперь женаты, наши попы тоже женаты: они и спорить не станут. Коль идти уж против порядков и старины, так ломай всё, — вот тебе мой сказ.

Несколько минут сидел Никон как ошеломлённый. Схимница, известная святостью своей жизни и строгостью правил, говорит так резко с главою русской иерархии. Он строго произнёс:

   — Отрёкся я от мира, подвижничал, страдал, оставался целомудрен, и Бог взыскал меня — я Богом избранный патриарх всея Руси... кто же ты, сестра Наталья? И почему я слышу такие речи и такие дерзкие, такие недостойные речи от тебя?.. От схимницы!..

   — Глаголю я тебе истину, святейший патриарх. Нет человека в мире, который бы тебя любил так сильно, как я; нет человека во всей вселенной, который бы тебя так чтил, уважал и боготворил, как я, и нет человека, который бы лучше знал тебя, чем я. Чтобы сделаться патриархом, ты должен был сделаться монахом, — эго поняла твоя жена и пошла в монастырь.

   — Разве ты «знала» её? — воскликнул невольно Никон.

   — Кабы ты «знал», как она любила тебя и что она жертвовала, удалившись в монастырь! Теперь ты, патриарх, достиг того, чего домогался. А мне нечего больше говорить... удались, удались! — вскрикнула нервно схимница.

   — Не удалюсь; ты, схимница, столько мне сказала, что должна явить мне своё мирское имя. Если не скажешь, я прокляну тебя!..

   — Проклянёшь? — Нет, не могу, не заставляй.

   — Я требую! — грозно поднялся с места Никон.

   — Ты требуешь... вот... гляди... узнай... — я... я... твоя жена, Паша, — теперь инокиня Наталья. Ника... Ника…

Схимница откинула своё покрывало; пред Никоном явилась бледная, исхудалая его жена, но всё же прекрасная и величественная.

Слова схимницы произвели на патриарха потрясающее впечатление...

Оба умолкли, но схимница прервала молчание, накинула на себя вновь покрывало и, рыдая, произнесла:

   — Святейший патриарх! тебе не место здесь, удались.

И Никон очнулся, он тихо пошёл к двери, но вдруг остановился, упал на колени и сказал сквозь слёзы:

   — Благослови, не отпускай меня без своего благословения, святая женщина.

   — Бог благослови...

Когда за Никоном затворилась дверь, инокиня упала без чувства на пол.

На другой день царю донесли из Алексеевского монастыря, что схимница Наталья куда-то ушла и пропала без вести. Все розыски оказались тщетны, и царь затосковал по ней: ему очень дорога была мама Натя.

Лишь только Никон вышел от отца Степана, как к нему вошёл дьякон его Фёдор.

Он был правою его рукою, и если Фёдор не заложит ему место в требнике и в евангелии, то он не знает, где и что нужно читать во время служения.

Поэтому его сильно огорчило, что патриарх не дал ему ответа о рукоположении в иереи его любимца.

   — Мы с тобою в опале, любезный браг Фёдор, — произнёс он недовольным тоном, когда тог появился к нему.

   — У кого? Уж не у царя ли, или у Милославского?— испуганно произнёс дьякон.

   — Бери повыше.

   — Как повыше? — недоумевал дьякон.

   — У вновь рождённого, вознесённого владыки, святейшего патриарха Никона, великого государя.

   — Вот как! У милейшего; это не страшно.

   — Он, видишь, отец дьякон, хочет четвертовать нас за сугубое аллилуйя и за двуперстное знаменье.

   — Когда он был попом, он сам пел сугубое аллилуйя, да с клироса он в Кожеезерском монастыре, когда он был горланником и уставником, тоже пел, а двуперстно он и теперь крестится.

   — Сказывал я ему, что за восстановление этого древле освящённого обычая тебя бы, дьякона, следовало в иереи, а протопопов наградить наперсными. А он: награжу, только не упомяну за что: ваш древле священный обычай я, дескать, признаю за заблуждение.

   — Блудит он сам, — рассердился дьякон. — Слыханное ли дело — выезжать патриарху да без белого духовенства и клира; еретик, лютеранин, а сила-то у нас вся — у дьяконов и попов; коли не захотим что читать, то и не прочитаем. Не монахи службу правят и всякие требы. Как же он заставит нас читать, как он хочет? Да я ему ни одного аза не уступлю из книги-то моей; выбросить одну букву из слова Божьего — значит отречься от самого Господа Бога. Да пущай он голову рубит мне, не отрекусь от сугубого аллилуйя. а коли с греком Арсением поисправит он книги, — пущай сам и читает, — ему только и сидеть на клиросе.

В это время вошёл отец Неронов, протопоп Успенского собора.

Эго был отголосок царского духовника. Слыша протесты Фёдору, он понял, что отец Степан, вероятно, недоволен патриаршими новшествами, а потому пробасил:

   — Один только соблазн, отец Степан. Выходит он, патриарх, в прошлое воскресенье на амвон и показывает грамоту в Бозе почившего патриарха Иосифа к белому духовенству: вот, говорит, прошло двадцать лет с того времени и разве сделалось лучше? В царствующем граде Москве, в соборных и приходских церквах чинится мятеж, соблазн и нарушение веры; служба Божия совершается скоро, говорят голосов в пять и в шесть и больше, со всяким чреувоугодию своему последуя и пьянству повинуясь, обедни служат без часов. Пономари по церквам молодые без жён; поповы и мирских людей дети во время службы в алтаре бесчинствуют.