— Диагноз твой, мягко говоря, ошибочный, — сказал Белов, входя в дом. — Что-то тут не то. Ну, Юра, чем ты так расстроен? — Он привлек к себе мальчика, тихонько вошедшего за ними следом. — Расскажи. Здесь тебя никто не обидит. Ты как в тайге оказался? Почему один?

Но мальчик молчал. Его взгляд, устремленный мимо Белова, на стену, вдруг наполнился страхом. Все в недоумении посмотрели туда же. Там устроенная Агнией в целях наглядной агитации небольшая выставка браконьерских орудий и оружия: под самодельным плакатом «Браконьерам — бой!» висят на стене несколько капканов на крупного зверя, лук и стрела, едва не стоившие Белову жизни, приметное, с граненым стволом старинное ружье, оставшееся его трофеем после памятной встречи со Щаповым.

— Ружье!.. — вскрикнул мальчик и, вытянув руки, побрел, как слепой. Он опасливо коснулся пальцами ложи и отдернул их, будто от удара электричеством. Повернувшись, он с мучительным недоумением поочередно посмотрел на Белова, Агнию и Мернова и прошептал: — Злой человек ружье взял… Зачем в заповедник приноси?

— Вот и заговорил Юрка, — сказал Мернов. — Но только не нравится мне такой разговор! Откуда у вас эта фузея?

На дне глухого распадка, куда нечасто заглядывает солнце, к крутому лесистому склону притулилась избушка-невеличка, сработанная просто и грубо. С плоской крыши свесился сугроб, прикрыл избушку козырьком чуть ли не до единственного крохотного оконца. Низкая дверь тоже наполовину завалена снегом, прибитым метелью, мчавшейся этой ночью по распадку, как по трубе.

Откуда-то сверху, словно вытолкнутый колючей чащей, вывалился порыкивающий мохнатый ком. Охнул, ругнулся и, встряхнувшись, оказался Захаром Щаповым: в бороде и в бровях снег застрял; на груди болтается обрез. По-хозяйски быстро Щапов окинул взглядом избушку: все, кажется, как и должно быть, — не тронуто, запущено… И не заметил, что в оконце на мгновение мелькнуло светлое пятно.

Из щели в стене достал Захар подобие деревянной лопаты и взялся было отгребать снег от двери. Но, поработав минуту, подумал, видно, что ни к чему оставлять лишние следы. Плюнул, наспех восстановил сугроб в его первоначальном виде и потащился, сглаживая за собою примятый снег, вокруг избушки.

И вдруг — нате! Из-под кучи хвороста, наваленной кем-то про запас позади избушки, борозда, пробитая в снегу человеческими ногами — только что, сегодня пробитая! Щапов отпрянул, мгновенно срывая с плеча обрез и в ужасе тыча стволом в пространство, будто неведомые враги могли возникнуть прямо из воздуха.

Но никто не возник перед ним, и звуков никаких не было. Немного успокоясь, Захар высмотрел в глухой стене небольшую отдушину, плотно заткнутую заиндевелым мохом, и тихо, не дыша, приблизясь к ней, ткнул в нее обрезом; затычка провалилась вовнутрь.

— Кто тут есть?! — взревел он. — Вылезай! До трех считаю! Ра-аз!..

Сумрачная избушка, и верно, была не пустой. Маленький старикашка с лисьей физиономией и здоровенный парень лет восемнадцати, губастый, с пухом вместо щетины на лице, завороженно крутили головами, повторяя движения слепо ворочающегося в отдушине ствола.

— Два-а! — крикнул Щапов. — Щас пальну! Лезь через дыру, я приказываю!

Двое, даже не переглянувшись, покорно полезли в нору под стеной: сначала парень, за ним мелко дрожащий старик. Выползли на четвереньках наружу, поднялись: чумазые, в саже и земле лица, в волосах и на одежде мусор. Щапов посмотрел-посмотрел и вдруг громово расхохотался.

— Охо-хо-хо! Тараканы запечные! Вы бы морды-то хоть об снег потерли!

— Так вить это Захар Данилович Щапов пожаловал! — просиял старик. — С благополучным, значит вас, Захар Данилыч, возвращеньицем, стало быть, из тех краев в эти края. Скоко радости-то всему нашему народонаселению!

— Заткнись, Хлопотин. Ни нашему, ни вашему народонаселению от меня никакой радости не предвидится. И вообще меня тут пока не было и нет, и вы никакого Захара Даниловича Щапова пока не видели и не увидите. Понятно объясняю?

— То есть как это? Вот ведь ты, Захар Данилыч, стоишь себе, — глаза старика Хлопотина хитро сощурились: догадался, что не все у Щапова чисто, и сразу же вступил в игру: — А! Так то нам помстилось! Не было и нет никого! Это правда, Никита? Помстилось, а как же!

— Во-во. А в случае чего, вот этой штукой, — потрогав обрез, сказал Щапов, — и покажу, как оно иной раз и не метится.

— Да мы! Да ни в жисть! Мы рази ж не имеем понятия! — весь так и сморщился от веселья и руками замахал Хлопотин.

— Ну, ты-то ладно. А это что за фигура?

— Не узнаешь? Никитушка, племяш мой, сирота. Ты насчет него, Захар Данилыч, не сомневайся, он так, маленько…

— Знамо, маленько того, коли на тебя работает. Видел ведь: тут кругом ям да самоловов, каких черт не придумает. Сам-то небось и не управляешься. Сдал ты, Хлопотин, по виду догадываюсь.

— Времечко-то, оно идет, Захар Данилыч… Чу! Ишь, опять он гуляет…

Щапов живо обернулся. На противоположном склоне распадка солнечно сверкающий зверь плавно пересекал небольшую редину.

— Какой! И не боится!

— Ни в грош нас не ставит, Захар Данилыч! Знает, какие у нас ружья. А ты шмальни, шмальни, Захар Данилыч, из своего! Ведь ходит и ходит! Собаку сожрал — бесценный Азартка был! И капкан я ему, окаянному, и лук настраивал — хоть бы ему хны!

— Можно… — быстро прицеливаясь, пробормотал Щапов и выстрелил.

Звук выстрела, неимоверно громкий, как бы разрывающийся от натуги, доверху наполнил распадок. Полосатый зверь дрогнул, сделался длинней и, ярко сверкнув, исчез во мгновенье ока.

— А ведь попали, Захар Данилыч, ей-ей попали! — торжествующе закричал хозяин. — Теперь баловать не будет!

— Попасть-то, может, и попал, — досадливо сказал Щапов. — Токо ему от того и боли мало. Далеко! Эта штука для близкого боя — людишек убивать из засады. Стволу, вишь, усекновение сделано, потому пуля излишнее кружение и шатание получает и главную силу теряет. Зазря и стрелял, патрон истратил. Ну да ладно. Чай пить пошли. Через лаз. Это ты, старая лиса, правильно придумал. Ежели по-городскому, черный ход называется.

В маленькой избушке, казавшейся еще тесней из-за развешенной для просушки пушнины, Щапов в ожидании, когда закипит чайник, все подверг тщательному и бесцеремонному осмотру. Заглянул в укромные углы, каждую шкурку подержал в руках, пересчитал запасы харчей и даже перетряхнул личные вещи браконьеров. И все это с одобрительным ворчанием:

— Нич-чего… Хор-рошо… Уд-дачно… Нет, еще молодцом ты, Хлопотин, ишь, добыча какая… Куница-каменюшка… Не зазря посередке заповедника присосался и сидишь…

— Помаленьку мы, — извивался Хлопотин, со страхом следя за хватающими лапищами Щапова. — Садись к столу, Захар Данилыч, чаек поспевает. Гость ты у нас дорогой.

— Гость, чего еще! Эту заимку еще мой батя строил. Название какое тут? Щапово, Щапов ключ. Стало быть, вот что я решил… Стану вами управлять. Покуда зима, пушнину промышляем. А весной покажу заветные места — золотишка намоем. Богачами вас сделаю. Но вы меня за это любите и слушайте. Понятно объясняю?

— Золотишко-то, оно конечно…

Над распадком трое путников устало передвигали короткими охотничьими лыжами: раскрасневшийся, в распахнутом полушубке Мернов, Агния с биноклем на груди и карабином за спиной и сосредоточенно всматривающийся во все вокруг Георгий Андреевич.

Щапов ключ и сверху местечком веселым не казался. Крутые, лесистые, кое-где с выходами горных пород склоны, внизу петлял, ручей, чью упорную, не сломленную холодом жизненность подтверждали выступившие тут и там из-под снега зеленоватые пятна сырых наледей. Избушку, притулившуюся за ручьем, под елями, не сразу можно было и заметить: корявое сооруженьице совершенно естественно вписывалось в окружающую его чащу.

— Тот самый Щапов ключ, про который я тебе рассказывал, — отдуваясь, сказал Мернов. — Тишина, никого. Ну-к, Агнюх, дай бинокль… — Посмотрев в окуляры и не заметив ничего подозрительного, заключил: — Пусто. Третья заимка, и все пусто. Видать, прослышал народец про нового директора, теперь опасается. Да тут, впрочем, и взять небось нечего. Тут кто хозяйничал? Щаповы. Одно слово. И сам еще папаша, он и заимку эту лет двадцать тому назад поставил, и сынок небезызвестный. Полагаю, вокруг ни норы, ни птичьего гнезда не отыщешь. Зверье кругом обходит.