Георгий Андреевич как бы читал книгу, но с конца. Вот ушла она, вот ушел он — это самые последние фразы книги. А за минуту до этого он бежал за ней, и она, раздраженная преследованием, вдруг круто обернулась и — бац! — лапой ему по морде. Он остановился, подавшись немного в сторону, и некоторое время стоял обиженный…

А дальше предстояла просто кропотливая работа, собирание рассыпанных крох, из которых когда-нибудь — может быть! — и удастся слепить целое. Медленно, то и дело наклоняясь или присаживаясь на корточки, с опаской, иногда с долгими раздумьями выбирая, куда поставить ногу, он начал невероятно замысловатый путь по поляне. Последние листки тетрадки заполнялись условными, принятыми у биологов значками, латинскими, по большей части сокращенными словами, маленькими схемками, рисунками, цифрами. Словом, сухой, безо всякой романтики прозой.

Около четырех Георгий Андреевич вернулся на заимку. Присев на скамеечку из жердочек, пристроенную каким-то хозяйственным охотником возле входа в избушку, он устало прикрыл глаза, чувствуя себя опустошенным, но там, во внутренней пустоте, беспрерывно пела маленькая, невесомая птичка вроде жаворонка Ну какой сторонний наблюдатель мог бы подумать, что вот сидит человек, только что сделавший нечто, подобное открытию! Да, собственно, перед кем здесь скромничать? Настоящее открытие!

Глухое, с застоявшимся земляным запахом подполье завладело Захаром Щаповым.

Не думал, не гадал он, что жизнь в каком-то темном подполье, где ни развернуться, ни оглядеться, где даже распрямиться во весь рост нельзя — набьешь шишку, покажется не только сносной, но и приятной.

Но главное, подвал оказался надежнейшим убежищем. Люди почти не ходили к Татьяне, а если и заглядывала соседка одолжить стакан соли, то о ее приходе Щапов бывал предупрежден заранее: сначала скрипом калитки, потом скрипом дверных петель в сенях. Эти звуки он учитывал и затаивался. Татьяна же не забывала поливать петли водой, чтоб скрипели погромче.

Дважды в доме побывал участковый Мернов. Насмешливый, он оба раза, войдя, громко требовал чаю, и молчаливая Татьяна его требования исполняла. Он сидел, пил, нудно пошучивал насчет неопределенного полувдовьего положения хозяйки, а, сам высматривал, не окажется ли крошечного признака присутствия в доме беглого человека. Чего захотел! Куда ему против бабы! Уж у Татьяны чисто так чисто.

На простое дело — на обыск — Мернов не решился. Ему бы, пожалуй, несмотря на отсутствие у него соответствующего разрешения от руководства, никто бы этого не запретил, и Татьяна была бы тут бессильна, но он нет, искать не стал, не поверил, что Щапов решится скрываться в доме собственной жены. То есть не поверил, как и рассчитывал Захар, и правильно сделал, счастливый человек… Не зря ведь лежит у стенки карабин со спущенным предохранителем, с пятью патронами в обойме. Мернов только бы еще на две ступеньки спустился по лесенке из люка, а уж пуля пронзила бы ему позвоночник.

Уходя, участковый отбросил шуточки и сказал Татьяне официальным тоном:

— Предупреждаю вас, Татьяна Спиридоновна: если муж ваш Захар Данилович Щапов появится на вашем горизонте, вы обязаны немедленно сообщить об этом властям. В противном случае будете нести уголовную ответственность за недонесение по статье за номером сто девяносто. Усекли?

Нашел кого напугать — Татьяну!

Теми же днями явился наконец и директор. Одно только слово сказала Татьяна, приоткрыв люк подполья: «Пришел!» И одним только властным словом ответил ей заволновавшийся Захар: «Гляди!»

Многих слов уже и не требовалось. Лежа под тулупом, Щапов до самых мелких деталей обдумал весь поиск, сочинил целый план, выполнив который Татьяна должна обязательно найти и принести законному владельцу обе драгоценные жестянки. Конечно, если они в Тернове, а не остались захороненными в тайге. Для второго случая Захар строил иной план, где главную роль отводил самому себе.

Татьяна принялась глядеть в оба. Уже в тот момент, когда директор тяжело поднимался на крыльцо управления, она попыталась просверлить взглядом тощую котомку у него за спиной, хотя, конечно, это были заведомо тщетные усилия. Бугрилась котомка от каких-то твердых предметов — вот и все, что она узнала.

Затем она, разумеется, попыталась подсмотреть, как та котомка будет опоражниваться, но и тут ее ждала осечка: Белов, пройдя в свою по-канцелярски неуютную комнату (стол, стул, шкаф и узкая железная коечка), прихлопнул за собой дверь, что в обычное время часто забывал делать, оставляя на виду весь свой бесхитростный быт. Когда через некоторое время он отправился в баню, протопленную для него стариком Огадаевым, Татьяна сумела бросить быстрый взгляд в комнату и увидела мешок уже пустым, смирно висящим на гвоздике. Одни из содержавшихся в нем предметов заняли свои места тоже на гвоздиках, остальные, значит, были распределены в ящиках стола, в шкафу или под Матрацем.

Но в круг поисков теперь попадала еще и банька на отшибе у незамерзающего ручья. И туда тоже Белов мог отнести, скрыв в свертке белья, тяжеленькие жестянки и схоронить их в какой-нибудь щели или под досками пола. Это было бы даже удачно: в баньку можно пробраться ночью и пошарить там без помех.

Все, в общем, поначалу складывалось довольно просто, и при той решимости, которая владела Татьяной, ей не понадобилось бы много времени для достижения цели. Она, может быть, и в минуту управилась бы — если бы жестянки оказались под матрацем. Но Агния вся взвинченная, исчезающая и появляющаяся с непостижимой неожиданностью, помешала Татьяне незаметно проскользнуть в комнату Белова, потом туда явился Огадаев и, важно рассевшись на единственном стуле, замер в ожидании. «Моя будет много говори — Андреич много слушай» — так объяснил он свои намерения и в ожидании замер, словно китайский божок.

Сильно, сильно переменился директор. Шутит. Хохочет. Бледный, отощавший до такой, кажется, степени, что, того и гляди, выпорхнет из неизменного кителька, а шустер-то, а боек!..

Дремотное Терново закопошилось, потянулось к управлению, держа наготове наскоро придуманные или уже застарелые просьбы и претензии, а пуще того, обыкновенно любопытствуя — в точности так, как бывает, когда с дальнего промысла явится охотник с богатой добычей. «Дураки! — думала, щелкая костяшками счетов, непроницаемо спокойная Татьяна. — Дураки и есть! Знали бы, по какой причине он такой счастливый, небось позеленели бы от зависти».

Терновский народец, забредя к Белову, так по большей части там и оседал — в разговорах, в хрусте скорлупы кедровых орешков, в табачном дыме, в скрипе пружин директорской койки под умостившимися на ней в ряд Никитой, инвалидом Силантьевым, дедом Савелкиным и Виктором Митюхиным. Изредка мирная беседа взрывалась звонко-сварливым криком Агнии, которая, забегая на минутку, безуспешно пыталась устыдить мужиков — чтобы не загрязняли да не прокуривали научное учреждение и дали бы директору отдохнуть с дороги.

Дверь в директорскую комнату все время оставалась открытой. Татьяна, в одиночестве сидевшая в канцелярии, отчетливо слышала каждое сказанное там слово. Что говорили другие, ей было неинтересно, но каждую фразу Белова она ловила с жадным вниманием и в конце концов не могла не вывести, что если и есть у этого счастливца заботы, планы и замыслы, то все они вьются вокруг одного и того же: как сохранить заповедник в полной неприкосновенности. В эту самую неприкосновенность Татьяна никогда не верила, и поэтому, слушая, кривила губы усмешкой. Но зато директорские речи убедили ее, что он, по крайней мере в ближайшее время, не намерен отлучаться — ни в новое долгое путешествие, ни в командировку в Москву, ни в район. Это было немаловажное обстоятельство.

В первый день Татьяне так и не удалось пошарить в комнате Белова. И возможность для Захара пробраться в баньку у незамерзающего ручья тоже представилась не скоро: до половины второго у директора горел свет, а тропинка в сторону баньки пролегала как раз под его окном; идти же кружным путем, целиной, чтобы след оставить, было и вообще рискованно.