— О, бля… — невольно воскликнул восхищенный Руслан, когда мы выехали из темного леса на залитый солнцем берег Онего.

Перед нами Усть-Яндома. Название села происходит от речки Яндома, вытекающей из озера Яндома. Якобы «Яндома» — это наше «Ян дома?» То есть вопрос: дома ли хозяин по имени Ян? Так толковал мне пьяный пейзан в Яндоме год назад, когда мы с Наташей приехали туда на День Победы. Селение на берегу этого прежде безымянного озера основал поляк (из очередных повстанцев), которого звали Ян. Пейзан по этому поводу предлагал выпить, но я отговорился тем, что меня, мол, покусали клещи и я лечусь пенициллином.

Домой возвращались через Усть-Яндому, обедали у Денисенко. Тогда, в честь Дня Победы Виктор принял лишнего — возможно, поэтому они с Клавой рассказали больше, чем обычно. Как живут зимой, чем занимаются. Из-за чего ругаются. Оказывается, нет зимой лучшего развлечения, чем хорошая ссора. Сами посудите: ни телевидения, ни газет, а чтение… долго ли выдержишь при коптящей керосиновой лампе? Что же остается? Только спорить!

Ругаются зимой Денисенки ежедневно и ожесточенно. И, в общем, в такой глухомани это обычное дело. Меня удивляют только причины их споров. Например, есть ли жизнь на Марсе… И все в таком роде.

А еще зимой Денисенки любят смотреть советские фильмы, которые знают наизусть.

— Как это «смотреть», — спрашиваю я, — у вас же телевизора нет?

— Мы по радио фильмы слушаем — транзистор ловит звук телевизора. Понял?

На этот раз Виктора не было дома. Клава уже неделю одна. Виктор, оказывается, нанялся сторожем к новым русским из Медгоры: сторожит лес, который те вырубают в Заонежье, чтобы кто-нибудь не вывез. Живет в лесу, в вагончике, приходит только по субботам, в баню. Вот сегодня как раз банный день. А так он все время там. Клава сама со всем управляется. А тут одной только птицы — куры, гуси, утки, индюки… Прибавьте еще коз, которых надо каждый день доить, свиней, овец, кроликов, не говоря уже о кошках с собаками. А еще каждый день майну чистить, чтобы воды набрать, и каждый второй день выбирать сети.

— Так что заходите, не студите дом, — улыбается она. — Только уж не взыщите, что бардак.

Описать Клаву я не берусь. Это лицо не на показ. Лицо, по которому можно прочитать всю жизнь. Клава странная, честное слово, верит в оборотней (и доверяет оборотням…), умеет заговаривать, заклинать и лечить. Однажды после долгих уговоров согласилась научить меня заклятию оборотня, которое я потом перевел на польский и время от времени использую — как мантру:

Клава говорит, что оборотень — тот, кто оказался между бытием и небытием: человек в волчьем теле, волк с человеческим разумом. Оборотень не принадлежит ни к миру людей, ни к миру животных. Его преследуют и там, и там.

— Подумайте сами — что это за волк, если он вместо мяса ест людской хлеб?

Руслан так заслушался, что мы с трудом оторвали его от бутылки. На прощание Клава дала нам по паре гусиных яиц и большую копченую щуку. Выйдя с нами из дому, она потянула носом и сказала:

— Ой, мокрая тут зима… Не то что в Воркуте…

— Кланяйся от нас Виктору. Пока.

— Пока.

Дальше дорога вилась, как сказка… Масленичная сказка… За Сибовом, куда мы ехали, садилось солнце, и от Онего нам навстречу плыл туман цвета спелой малины. Словно въезжаешь в малиновый мусс. Лысому даже в пиве почудился малиновый привкус. По дороге мы заглянули на сибовский погост — тихое кладбище с видом на Онего. Хотелось бы здесь лежать, когда придет время. Тут хоронили жителей Конды Бережной.

В Сибове тоже зимуют только в одном доме. Необычная пара — Юра и Валюха Песнины (от слова «песня»). Сторожат летний дом Алексея Черепова, мэра города Полярный. У тщедушного Юры золотые руки — великолепно разбирается в любых моторах. Еще он рыбачит. Валя — полная, неизменно в очках с треснувшим стеклом — печет своему Юрке заонежские калитки да шаньги. Оба на пенсии. Юра пьет запоями — из запоя в запой… В пьяном виде начинает хулиганить и рассказывает, как ходил в сельскую школу, которая была в нашем доме в Конде. Там, в классе на втором этаже, жарили на печи хлеб с маслом. Валя с нежностью смотрит на пьяного Юру, а когда того начинает клонить в сон, укладывает рядом с собой на печку, прижимает к пышной груди и поет старый советский шлягер:

На сей раз Юра, увидав в руке Руслана бутыль бальзама, моментально очнулся и прошептал:

— Валюха, подавай блины. Сегодня Масленица.

Стол у Песниных всегда оказывается накрыт в мгновение ока — как в песне. Блины русские и карельские, на выбор, начинка, какой нигде больше не встретишь, уха густая — хочется сказать: не тройная, а дюжинная, щука под шубой, щука без шубы… шуба без щуки… Да-а-а, карельский бальзам свое дело знает…

Валя держала ритм — выпивала «каждую третью». Юра опрокидывал каждую и всякий раз восклицал: «За мою королеву!» В перерывах между тостами Валюха рассказывала о масленичных традициях Заонежья. Она знает их множество, и рассказчица прекрасная… К сожалению, пора прощаться. Но путь еще не закончился. До Конды шесть верст.

— Когда же мы снова встретимся? — спросила Валя, выходя с нами на крыльцо.

— А какой у вас ближайший праздник?

— Ближайший, говоришь… Плющиха. И выборы Путина — в тот же день. Вот тебе и праздник!

14 марта

А на дворе весенняя капель: капает с навеса, кап-кап, с крыши льет ручьем, с тополей течет (как у Славы из носа) и с березы, капает с сарая, с гаража и с бани, капает на голову в уборной и в сенях течет из щелей в потолке. Всюду стучат капли… Словно весь мир плачет от счастья, что весна на носу.

Заонежцы праздновали Плющиху 14 марта по новому стилю. «На Плющиху погоже — все лето пригоже», — предсказывали по Авдотье погоду на все лето. Это ее именины приходятся на первый день весны (по старому стилю), когда в Древней Руси праздновали Новый год. Ведь весной начинается в деревьях движение соков, проклевываются из земли ростки и трава зеленеет. Словом, весна — начало вегетации, что для крестьянского Заонежья имело первостепенное значение. Поэтому Авдотью Плющиху — пускай под снегом, а порой и в мороз, но все равно весеннюю — праздновали шумно и весело. Плющиха даже вошла в одно из заонежских сказаний.

Дело было так.

Однажды трава на заонежских лугах не зазеленела, нечем стало кормить скотину… Мужики осерчали на Николу весеннего, отвечающего за урожай на пастбищах, и созвали сход. Написали жалобу Богу Саваофу. В рай с жалобой послали старосту.

Приходит староста в райскую канцелярию, а там за большим столом сидит сам Бог Саваоф, мрачный, словно с похмелья. Кирилл и Мефодий у него секретарями служат, Мария Магдалина на пишущей машинке стучит, а Михаил-архангел — курьером. Староста перекрестился, поклонился, молвил: «Здравствуйте» — и подал жалобу Мефодию. Тот подсовывает ее Богу Саваофу, однако Бог грамоте не обучен, велит читать ему вслух. Мефодий читает. Бог Саваоф разозлился, да как хватит кулаком по столу — Мария Магдалина аж на стуле подскочила. Зовет Николу.

Тот примчался, выслушал жалобу и буркнул, что не его это вина — святой Георгий виноват, ручьи вовремя не отпустил. Сказал так и, как ни в чем не бывало, повернулся и отправился к мученице Варваре пиво допивать.

Послали за святым Георгием — тот на коне прямо в канцелярию въехал и заорал с порога, что это не к нему претензии, а к преподобному Алексию, человеку Божьему, что вовремя родники не открыл. Саваоф разъярился так, что Мария Магдалена, бедняжка, от страха опечатку в райском указе сделала, а архангел чуть с крыши не свалился и опрометью кинулся за Алексием. А человек Божий со вчерашнего дня лежит колодой, бездыханный. Наконец архангел его добудился, преподобный Алексий очнулся и с трудом добрел до райской канцелярии. Но вместо того чтобы спросить, зачем его вызвали, поинтересовался, не найдется ли пивка — похмелиться.