К. Маркс и Ф. Энгельс писали: «Иерархия есть идеальная форма феодализма...» (4, 164). Иерархическая понятийная структура схоластицизма и была опосредствованным отображением корпоративно-иерархического строения феодального общества. Еще одним источником иерархических построений в теологии явилась теория классификации и деления понятий в аристотелевском логическом наследии. От последней ведут свою родословную и многочисленные современные (в том числе и строго иерархические) классификации (включая собственно научные, библиотечные и документные). Феодализм давно канул в Лету, а принцип соподчиненности в ряде областей человеческого знания и деятельности продолжает сохранять свое значение.
Ратуя за строгую иерархию в гносеологии и логике, Оккам скорее исходит из перипатетической методологии, а не из современного ему уклада общественно-экономической жизни. Для характеристики этого уклада важны следующие слова Маркса, вскрывающие специфику общественных отношений средневековья: «...как бы ни оценивались те характерные маски, в которых выступают средневековые люди по отношению друг к другу, общественные отношения лиц в их труде проявляются во всяком случае здесь именно как их собственные личные отношения, а не облекаются в костюм общественных отношений вещей, продуктов труда» (1, 87—88). Средневековые богословы теологизировали понятия природы, человека, межличностных отношений.
Теологическая интерпретация природы предопределила аналогичное истолкование человека. На земную жизнь богословы смотрели в лучшем случае как на подготовку к жизни «небесной». Католический собор в стиле высокой готики с его устремленностью ввысь был ярким архитектурным символом средневековой концепции человеческого существования. Человек — вершина божьего творения в центре мира — изображался в этой концепции одновременно как ущербное и греховное, «виноватое» перед богом существо.
Идеалом человека стала не гармонически развитая личность, что характерно для эпохи античности, а подвижник-аскет, неустанно ищущий контакта своей души с богом путем регулярных молитв, постов и бдений. Популярен был отказ от житейских благ и в среде миноритов, нищенствующих монахов, к ордену которых принадлежал сам Оккам. Однако позднее принцип умеренности был поднят на щит в демократических «ересях» как форма протеста против института частной собственности.
Теологическая интерпретация общественной жизни исходит из тезиса о том, что подлинный смысл истории задан уникальным событием — воплощением божьего слова. Эллинско-римскому физическому космосу теологи противопоставили мировую историю в библейской интерпретации, поскольку для них историческая истина скрыта в аллегорических по своей природе текстах Библии. Следуя Августину Блаженному (354—430), полагали, что историей правит божественное провидение. Целью истории, по мнению средневековых теологов, является полное торжество христианства в масштабе всего человечества, которому надлежит отказаться от светского общества как безусловного достояния дьявола в пользу идеального божьего града христианской церкви и связанной с ним «общины святых».
Эта телеологическая концепция исторического процесса подкреплялась соответствующей практикой церковных организаций. Невзирая на свою лицемерную проповедь отрешенности от всего земного, церковь стала крупнейшим собственником (сосредоточив в своих руках треть возделываемых в Западной Европе земель) и жестоким эксплуататором крестьянства. Внутри церкви сложилась своя четко разработанная и «многослойная» должностная иерархия, весьма приспособленная для гонения всех прогрессивных социальных движений. Началось интенсивное искоренение «языческих» традиций, которые в связи с этим предавались анафеме. Велось яростное преследование малейшего проявления свободы мысли, которое клеймилось как «еретическое».
Однако утверждение гегемонии церкви было сложным и длительным историческим процессом. Полная идеологическая победа и всевластие давались ей нелегко, никогда не были абсолютными, а к XIV в. кульминация господства церкви осталась позади. Этому ослаблению церковного диктата способствовали и блестящие памфлеты Уильяма Оккама.
Ф. Энгельс писал: «Догматы церкви стали одновременно и политическими аксиомами, а библейские тексты получили во всяком суде силу закона ...это верховное господство богословия во всех областях умственной деятельности было в то же время необходимым следствием того положения, которое занимала церковь в качестве наиболее общего синтеза и наиболее общей санкции существующего феодального строя» (5, 360—361). О зависимости средневекового естествознания от тогдашней теологии Энгельс специально говорит в «Диалектике природы» (см. 6, 347). Лишь в связи с преодолением этой зависимости в эпоху Ренессанса можно, по его мнению, говорить о начале действия закона ускоренного развития науки (см. там же, 347—348).
Ф. Энгельс метко охарактеризовал существо духовной супремации церкви в эпоху феодализма. Не случайно поэтому схоластика стала служанкой богословия. Однако было бы заблуждением считать, что ею не обсуждались серьезные философские проблемы, хотя и прикрытые зачастую теологической оболочкой. Философский аспект был присущ уже трем основным проблемам того времени (IV—V вв.), которое можно считать преддверием схоластики.
Первая проблема была сформулирована на сугубо теологическом языке и касалась вопроса о троичности божества. Она послужила одним из источников для возникновения философской проблемы универсалий (понятий высоких ступеней абстракции) и в определенном смысле провоцировала размышления о соотношении категорий единичного, частного и всеобщего. Вторая проблема, христологическая, формулировалась как вопрос о том, был ли Христос богом. Дискуссии вокруг нее способствовали постановке вопроса о соотношении бога, мира и человека, а в конечном счете об отношении общества к личности и личности к обществу. Третья проблема, антропологическая, ставила вопрос, может ли человек «спастись» сам независимо от помощи со стороны церкви, и была тесно связана с категориальным вопросом о соотношении свободы и необходимости. Оккам утвердительно отвечает на этот вопрос. Кроме того, философскими аспектами, несомненно, обладали проблемы «доказательств» существования бога, отношений разума и веры, а также структуры бытия, проблемы добра и зла, «сотворения» мира и «бессмертия» души.
Консолидации и оформлению схоластики способствовало отсутствие языкового барьера, столь характерного для философской жизни XVIII—XX вв. Все схоластики независимо от того, где они родились, выросли и трудились, пользовались в научных трудах и преподавании, как правило, латинским языком. Латынь выступала в роли международного языка науки и обучения на протяжении всего классического средневековья и эпохи Ренессанса, почти до середины XVIII в., хотя эта ее роль и начала ослабевать в XVII в. Оккам великолепно владел латинским языком; многие его сочинения являются записями его лекций. При этом процедура проведения лекций была весьма своеобразной: средневековый «профессор» читал книгу с кафедры, перемежая прочитанное комментариями.
Неотъемлемым элементом схоластического образования в университетах были диспуты, организация которых способствовала развитию теории и практики проведения дискуссий. Для получения ученой степени по окончании обучения студент был обязан принять участие в таком публичном диспуте: студент выставлял определенные тезисы, ему предлагались возражения, он должен был на таковые ответить и т. д. Эта процедура была принята и в Оксфордском университете, где учился Оккам, который по праву стяжал себе славу великолепного диспутанта. Диспуты протекали в очень напряженной эмоциональной атмосфере и нередко заканчивались столкновениями с применением физической силы.
К моменту выхода Оккама на философскую арену средневековья официальная схоластика достигла апогея в двух крупнейших школах XIII в. — томистов, объединившихся вокруг доктрины Фомы Аквинского, и скотистов, следовавших Иоанну Дунсу Скоту и придерживающихся противоположных томистам взглядов.