— Скажи — да, — наклоняясь вперед, вкрадчиво шепчет Зверь. — Скажи — да.

— Нет… Нет, нет… Уйди…

— Да, — под хриплый вскрик сквозь намертво закушенную губу ночная тварь в человеческом обличье сокрушительным и быстрым рывком врывается внутрь, раскрывая и разрывая чужую плоть. Оборотень низко, довольно рычит, прижимаясь крепче, рывками раскачиваясь туда-сюда, овладевая не только поддавшимся телом, но и душой жертвы.

Влажные светлые брызги на темных камнях. Липкая жидкость на подставленной ладони оборотня. Он подносит ее ко рту и жадно слизывает с пальцев густой телесный сок, небрежно цедя «М-м, вкусно…» Согнутые пальцы, впившиеся в бедра. Усиливающиеся толчки, головокружительное падение в огненную бездну, вяжущая, стягивающая внутренности в тугой узел пустота внизу живота. Прерывистый всхлип-вскрик, белый стяг над побежденной крепостью.

— Ты мой, — раскаленное клеймо двух сплетенных треугольников Ренна, поставленное тихим, нежно стонущим голосом оборотня. — Мой. Мне нравится любить тебя… Отныне — и всякую ночь. Ты ведь никуда не уедешь, верно? Никто из вас никуда не поедет. Белобрысого, как ни жаль, придется убить. Девка проживет ровно столько, сколько ей потребуется на подробный рассказ о своих тайнах. Мальчик… мальчика я сперва отведаю сам, а потом подарю Гиллему, не возражаешь? Не молчи, поговори со мной. Мы ведь теперь — одно целое. В тебе так горячо… так сладко… Тебя где-то учили такой любви, верно?

Движения Зверя становятся более частыми, грубыми и резкими, завершаясь бурным, обильным всплеском. Теплые, щекочущие кожу излишки каплями стекают по ногам покоренного охотника. Удовлетворенный оборотень лениво потягивается, забрасывая руки за голову, не спеша выходить. Прищурясь, он сверху вниз смотрит на своего нового пса, на собственный разбухший уд, до основания погруженный в разгоряченное и ставшее покорным тело. Слушает тяжелое, неровное дыхание, втягивает трепещущими ноздрями густой мускусный запах. Пес диковат, но силен, податлив и невероятно привлекателен. Можно научить его разным играм, можно натаскать на любую добычу. Первое, что он сделает по возвращении в Ренн — наденет на Пса ошейник. Нет, не заставит силой. Попросит его собственноручно застегнуть на своей шее символ покорности, и полюбуется выражением его лица. А потом возьмет его. Прямо в оружейной, на столе для починки доспехов, уложив на спину. Именно на спину, чтобы воочию, до мелочей проследить удивительную, никогда не приедающуюся и бессмысленную в основе своей схватку человека с самим собой, опустошающее, унизительное поражение. Всецело ощутить, как злость и ненависть обращаются покорным обожанием.

Оборотень испытывает редкое для него щекочущее чувство благодарности. Псу — за внезапно подаренное удовольствие, острое, возбуждающее и пряное. Покровителю — за приведенного к порогу крепости будущего верного слугу. Он даже готов поделиться бушующей в его сердце радостью. Протянув руку, он собирает в горсть жесткие, густые пряди, силком приподнимая отяжелевшую голову бывшего пленителя, ставшего отныне податливым горячим воском в его руках. Поворачивает в нужном направлении и слегка дергает за волосы, выводя жертву из молчаливого оцепенения.

— Смотри, — почти ласково произносит Зверь. — Открой глаза, взгляни и склонись перед нашим общим господином. Он любуется нами, и мы счастливы его близостью…

Неясные очертания всадника на лошади Дугал увидел не глазами — перед ними сейчас все равно клубилось туманно-серое марево. В его воображении на удивление четко, с мельчайшими подробностями возникла картина: вороной конь, в зрачках которого навсегда застыл отблеск нездешнего пламени, и восседающий на его спине человек. Он разглядел даже блеск снисходительной ухмылки и переливчатое мерцание камней на причудливой формы пряжке, украшавшей головной убор.

В жизни никогда ничего не пугавшийся скотт оцепенел, забыв выдохнуть. Подчинившая его, пребывавшая внутри его сокровенной плоти тварь была вполовину не так страшна и опасна, как это порождение ночи. Вот он — подлинный страх, столкновение лоб в лоб с силой, против которой ты ничего не сможешь поделать. Она сметает тебя, подобно сходящей с гор лавине, не интересуясь, враг ты, друг или просто случайный свидетель. Выбор невелик: последовать за ней, утратив себя, отдавшись ее могуществу, либо торопливо убраться с ее пути. Иного не дано. Сдаться на милость победителю — или погибнуть.

Но — добровольно служить Ночи? Стать цепной собачкой Зверя, его жаждущей, доступной подстилкой, зная, что через год-другой ты превратишься в точное его подобие?

Должно быть, после выматывающего и всепоглощающего акта любви волкодлак несколько расслабился и отвлекся. Или просто не ожидал, что добыча, которую он уже считал напрочь лишенной тяги к сопротивлению, вдруг неожиданно рванется вперед. Сбрасывая хозяина, причиняя себе новую боль, уподобясь волку, что перегрызает собственную лапу, дабы вырваться из капкана. Проигравший охотник не пытался напасть или скрыться бегством — он ринулся к краю обрыва и беззвучно исчез за ним прежде, чем Зверь успел выкрикнуть «нет, остановись!».

До волкодлака долетел частый перестук осыпающихся камней и глухой, тошнотворный удар тяжелого тела. Несколько мгновений Зверь просидел, съежившись, пораженный своей ошибкой и удивленный решением добычи. Пошатываясь, встал, затягивая ослабевшими руками распущенную шнуровку на облегающих штанах, добрел до уреза, глянул в темный проем. Глубоко внизу смутно виднелась скрюченная фигура разбившегося человека.

— Идиот, — вынес приговор Зверь, сплюнув в расселину кровью. — Надо было уродиться таким гордым и непримиримым болваном. А нам могло быть так хорошо… — он провел языком по ладони, все еще хранившей сладковатый вкус чужого семени, прижмурился от круговерти недавних жгучих воспоминаний. Разочарованно пожал плечами и, оступаясь на каменистых осыпях, побрел назад. К спящему лагерю среди холмов, к брату, который наверняка терпеливо ожидал его возвращения, к собственному человеческому облику, временно сброшенному за ненадобностью.

* * *

Лживая охотничья луна хорошо пошутила над ним, поманив на ночную прогулку и посулив ключи к загадкам. Теперь он сидит здесь, на дне узкой расщелины, чудом не свернув себе шею. До смерти хочется пить, ломит и болит все, что только способно болеть в человеческом теле, голова пылает, беззвучно рыдает оскверненная душа и во рту плещется горчайшая желчь. Кельт смутно представлял себе, где находится, как отыщет обратную дорогу к Ренну и как вскарабкается на стену. Его беспрестанно мутит, в ушах звенит смех и липкий, назойливый шепот Зверя «Ты мой, ты мой… Мне так нравится любить тебя…».

С третьей или четвертой попытки ему все же удается подняться. Широко расставив ноги, он застывает, тупо глядя перед собой, точно бык на живодерне, только что получивший смертельный удар обухом топора меж рогов. Когда тошнотворное головокружение малость прекратилось, он заковылял вверх по оврагу, поддерживая здоровой рукой безжизненно свисавшую сломанную.

Случись на пустынных ночных холмах случайный встречный — бежал бы в ужасе, пугая собутыльников в трактире россказнями о восставшем из могилы мертвеце, что бродит под луной в поисках своего убийцы. Жуткое, залитое кровью и воняющее блевотиной существо, что, пошатываясь, бредет навстречу своей судьбе сквозь бессердечную ночь.