— Замёрзла? — спросил Костя на мосту, когда я начала мелко дрожать от вкрадчиво подползающего к ногам сырого холодка от волн, а затем, вспомнив, вынула-таки из сумочки шарф и закуталась в него.

— Есть немного.

— Постоим, ладно?

Не совсем поняла его. Мы и так стояли у перил моста, тянувшегося на другую сторону залива. Но Костя объяснил без слов. Он шагнул ко мне, стоявшей лицом к воде, и обнял. Прижатая спиной к его чувствительно горячему даже сквозь одежду телу, скоро я перестала дрожать. Приподнятые от напряжения согреться, плечи опустились, и я с облегчением сама прислонилась к Косте. И — снова напряглась. Правда, так, чтобы он не заметил. Это когда моих волос, уже в машине распущенных, коснулась его ладонь и медленно погладила меня по голове. Стараясь не показать, я почувствовала: будь я одна — прогнулась бы от удовольствия от этого его простейшего прикосновения. А его ладонь спустилась к моим плечам, и я осмелилась чуть наклонить назад голову: не убирай руку! А получилось, что склонилась удобно для него. Тёплые губы Кости мягко проехались по линии моего подбородка. Я ощутила его тёплое дыхание на своей коже и замерла от странной и мучительной ласки.

— Иди ко мне…

Послушно повернулась на шёпот — ухватил за плечи, всмотрелся — и… Промелькнула странная мысль о том, что посещение закрытого клуба стало для него спусковым крючком… Промелькнула, а что началось дальше — помнилось плохо, потому что будто осенний вихрь закрутил нас в единое целое.

Костя целовал меня так, словно дорвался до запретного плода, — жадно и требовательно. Не сразу я поняла, что он поднял мой жакетик, поднял мою блузку, но не для того, чтобы прямо здесь, на виду у всех, лапать меня. Нет, он обнял ладонями меня за талию — плотно-плотно, будто прикосновение — да что там прикосновение! — странное объятие кожа к коже до опасного необходимо ему, чтобы жить. Мне — тоже необходимо, но — не для того чтобы жить. Я бы упала от его напора, не держи он меня. Упала бы, потому что не держали ноги… Я таяла в его горячих ладонях и задыхалась от беспощадных поцелуев, таких жадных, что иной раз казалось, прекрати он целоваться — умрёт мгновенно. И пила сама его дыхание, всхлипывая, потому что вдруг обнаружила: мне этого мало! Я оказалась тоже жадной, и я страшно боялась, что вот это опасное, кружащее голову и делающее тело невесомым, не моим, не подчиняющимся мне, тоже безрассудной, вот-вот кончится…

А потом я взлетела — в прямом смысле: Костя усадил меня на перила, обдёрнул на мне жакет и снова обнял, уткнувшись мне в плечо. Осенний шторм закончился… Я осторожно укрыла его голову руками, будто от невидимого дождя. Тепло… Уютно… С трудом приходила в себя. Дышала прерывисто, то и дело вздрагивая, и долго не могла успокоить дыхание. А Костя словно притаился. Словно выжидал чего-то.

Довыжидался… Я, уже успокоившаяся, провела своей щекой по его голове, обласкала, будто кошка, — и отстранилась взглянуть в глаза: а вдруг ему не понравилось? Только разве взглянешь? Всё ещё стоит лбом мне в плечо…

Он, всё не двигаясь, тихо хмыкнул и только потом поднял голову. Глаза сияют в свете ближайшего фонаря. Ни слова не говоря, легко снял меня с перил и так, на руках, донёс до машины.

— Рано, — странно сказал он, уже сидя за рулём и глядя на дорогу.

Я притаила начатый было вздох, но ничего не сказала.

Он довёз меня до дому, но сразу не высадил. Я сидела смирно и старалась ничем о себе не напоминать, пока он, откинувшись на спинку кресла, задумчиво смотрел на ветровое стекло. Смирно… Хотя чувствовала, как время от времени по телу проходит крупная дрожь, едва вспоминаю его поцелуи. Губы сухие и горячие — аж пылают, и пульс в них бешеный, бьётся тоненько — словно крупными горошинами перекатывается… Только сосредоточишься на губах, сразу или плакать хочется, или трогать их, не доверяя: им ли такое счастье досталось?… Не выдержала. Осторожно накрыла ладошкой его ладонь. Остыл уже. Ладонь прохладная, но пульс почувствовала. Тоже частый… Он перевернул ладонь и сжал мои пальцы. Не глядя, тихо сказал:

— Ничего не бойся. Обещаешь?

Ничего не поняла, но кивнула:

— Обещаю.

Высадив меня, он должен объехать наш дом. Я помчалась по лестницам на свой этаж, влетела в квартиру и, наскоро сбросив ботильоны в прихожей, выскочила на балкон — он у нас с кухни. Тёмная машина пролетела мимо дома, коротко просигналив. Я помахала ему вслед — когда ехали к дому, показала, где, примерно, находится наш балкон. Неужели увидел-таки меня?

Постояла немножко на балконе, глядя на двигающуюся в темноте мелкими огнями и время от времени блескучими линиями дорогу, и снова вошла на кухню. Прошла мимо мамы в свою комнату, стягивая с плеч палантин.

— Алёна, нам надо поговорить. — Мама на пороге моей комнаты возникла неожиданно.

Я прикусила губу. Не хотелось на слова о чём-то другом развеивать настроение, в котором ещё живо чувствовалось крепкое объятие Кости.

Но, кажется, что-то и в самом деле случилось. Придётся говорить. Мама выглядит не просто обеспокоенной — вон как сомкнула брови.

— Поговорить? О чём?

Быстро сбросив свой осенний наряд и спрятав его висящим на вешалке в шкаф, я накинула халатик и села на кровать, напротив мамы — она устроилась в кресле. Тяжело вздохнув, мама спросила:

— Дочь, ты была сегодня с этим человеком? — И кивнула на ватман с Костей.

— Да, — уже насторожённо ответила я.

— Как его зовут?

— Мама, ты… Ладно. Его зовут Константин.

— На домашний телефон звонили. Хорошо — подошла я, а не папа, — устало сказала мама. — Ты знаешь, что этот Константин — женатый мужчина?

Я медленно подтянула ноги к подбородку. Съёжилась. На меня будто свалили гору льда. Здоровенными обломками.

— Женатый? Нет. Я не знала.

— Правда?

— Мама!..

— Ты человек взрослый. Сама понимаешь, что к чему… — Мама помолчала, нервно сжимая руки, и добавила: — Не хотелось бы, чтобы ты влюбилась в человека, жизнь с которым началась бы со скандала.

«Он сказал — рано! О чём он так сказал?! О разводе?!»

Мама молча посидела ещё немного со мной и вышла из комнаты.

Кровать как-то странно поехала перед глазами. Я проморгалась. Наверное, голова закружилась… Все предметы снова замерли на своих местах. В комнату вошёл Мурзила, остановился при виде меня, сидящей на кровати, а потом запрыгнул ко мне, боднул мою ладонь — погладь! Машинально подняв руку, я погладила кота. Рука застыла на тёплой шерсти: «Представь, что гладишь меня по голове…»

Вспомнилось, как я обнимала его голову…

Показалось, внутри постепенно образовывается странная пустота… Снова машинально скользнула ладонью по коту и встала с кровати. Подошла к столу.

Костя уже привычно стремительно шёл на меня в вихрях разноцветной листвы. Мне думалось — мой. Мой мужчина-осень… Но осень изменчива.

Коротко — женат. Как обухом по голове.

Я часто-часто задышала, стараясь вдохнуть воздуха, которого вдруг стало не хватать. Зачем?… Зачем он это сделал?! Или… А если виновата я? Если своими рисунками, которыми — думала, спасаю его! — я привязала его к себе, а потом, не посмотрев, что он не свободен, влюбилась в него сама?! И… Если у него есть жена — я развожу их?!

Но тогда при чём здесь Вера?!

Или она что-то знает о Косте? Например, что он собирался разводиться, и тоже претендовала на будущее свободное место спутницы его жизни?

Я схватилась за голову, которую внезапно начало рвать на части резкой болью. Сдавила виски. Закрыла глаза. Нет… Нет, только не это. Сорвать портрет со стены и… А если опять сделаю что-то не то?! Если, после того как сожгу портрет, с Костей снова что-то случится?! Господи, что же делать?! Как жить дальше?! Я же сама жить после этого — без него! — не смогу!

Заглянув в его сосредоточенные глаза, я передёрнула плечами — показалось, они живые. Но нет. Это оттого, что слёзы выступили на моих глазах…

Женька! Он должен знать!

Но… Я бросилась к стопке листов, прикрытых другими листами. Быстро разыскала нужный лист — один из последних. С набатно бьющимся сердцем заглянула уже в глаза Валеры… Живые. Чуть не заплакала. Из-за себя бессовестной: вспомнила о Валере, только после того как мне понадобился его брат! Бессовестная…