— Бог даст, выкрутишься. — Она зашуршала связками сухих трав, развешанных под самым потолком. — Мы тебе баньку истопим. Прогреешь косточки сухим паром… Из тюрьмы сбежал?

— С того света.

— Зачем же сюда вернулся? С того света в нашу преисподнюю не возвращаются, — вздохнула она. — Свари ему ячневой каши, дочка.

— Я правду говорю, матушка Рута. Был пойман, опознан и расстрелян… С последним, правда, решили подождать до света и, чтоб не убег, раздели догола, но я, сама понимаешь, не стал дожидаться. Такому мужику, как я, нечего стыдиться своей наготы. Верно, Мирдзонька?

— Совсем совесть потерял, — фыркнула батрачка, ставя ведро на огонь.

— Правильно, девочка, а вот Сиверс думал, что у меня сохранились остатки приличного воспитания и я постыжусь пройти по улицам Добеле в одних подштанниках. Как видишь, он допустил ошибку.

— Ты бы ноги хоть чем-нибудь обернул, — поцокала языком матушка Рута. — Ободрал же в клочья.

— Некогда, милые женщины, было. Лиса и та отгрызает себе лапу, чтобы уйти из капкана. Остались бы кости, мясо нарастет… Где мужики?

— В лес ушли, где же еще?.. С Учителем вашим. Пять дней тебя дожидались.

— Да, запоздал я маленько, что и говорить.

— Проводил Райниса?

— Проводил, даже в лодку помог сесть. До последнего момента он не хотел уезжать, тянул… Оттого я и задержался. А мне в Шлоку хотелось, взморским помочь! Ох, и жаркое было дело! Мне бы сейчас хоть искорку от того огонька, я бы тогда не залежался.

— И так не залежишься. — Хозяйка присела на край давки. — Папен и Сиверс по всей округе рыщут. Того и гляди сюда нагрянут.

— Уж это так, матушка. — Люцифер пытался дыханием отогреть закоченевшие пальцы. — Я, слава богу, насмотрелся! Добеле прямо в крови купается. Наши сами роют себе могилы у стены. После пыток в баронских подвалах смерть — избавление. Пальцы выкручивают, ребра по одному ломают… Мне повезло, что ночью взяли.

А ночью на хутор нагрянула карательная команда из летучего отряда барона Сиверса. Драгуны выставили часовых у дороги и начали окружать холм. Заглянув мимоходом в овин и ригу, они потыкали саблями сено и направились к крыльцу. Стучаться не стали, а попросту вышибли прикладами ветхую дверь. Согнувшись, чтобы не задеть голову о низкую притолоку, в дом вошли трое: Фитингоф-гусар, юный лейтенант флота и корчмарь, служивший проводником. Забежав вперед, он поднял «летучую мышь» и осветил убогое помещение. От сохнущих над печью лохмотьев шел кисловато-удушливый запах.

Оба «почетных полицейских» брезгливо сморщили носы.

— Ну и амбре, — пробормотал лейтенант, помахивая перед носом надушенной перчаткой. — Поставьте фонарь, — приказал он корчмарю.

Подбоченясь и небрежно поигрывая плетью, Фитингоф-гусар обвел взглядом женщин, съежившихся вокруг дощатого стола, на котором смиренно коптил тусклый свечной огарок. Одна из них вцепилась в люльку, которую, видимо, только что перестала качать. Две другие застыли над грудой старых, засаленных карт. Рукоятью плети Фитингоф почесал себе ляжку, туго обтянутую малиновыми чикирами, и, растягивая слова, спросил:

— Почему одни бабы? Где мужики?

— Беспременно в лес подались, эрлаухт.[17] — Корчмарь метнулся за печь и полез на нары. — Это настоящий притон вальдбрюдер.

— Кого прячете? — обратился к женщинам лейтенант. — Где он?

— Притворяются, что не понимают по-немецки! — усмехнулся, спрыгнув, корчмарь. — Дозвольте мне? — Он подбежал к столу и схватил Мирдзу за волосы. — Где беглый, шлюха? Где? Где?! — Хлестнул ее по щекам. — Отвечай, не то хуже будет! — Оставив батрачку, он вцепился в волосы хозяйки и выволок ее на середину. — Сейчас все скажешь, голубушка!

Фитингоф неторопливо обнажил шашку и плашмя хлестнул матушку Руту по ногам. Коротко всхлипнув, она ничком повалилась на пол. Носком сапога барон поддел ее откинутую руку. Тонко звякнуло колесико шпоры.

— Где мужики? — Корчмарь перевернул ее на спину. — Куда подевали беглого?

— Ничего я не знаю. — Она со стоном подтянула колени и попыталась подняться. — Не было тут никого.

— Ну, это мы сейчас узнаем! И вообще вы у нас заговорите. — Корчмарь кинулся к люльке: — Есть средство.

Молодая мать вскочила ему навстречу, закрывая собой ребенка.

— Пусти, паскуда! — процедил он сквозь зубы, пытаясь оторвать от себя обезумевшую, бьющуюся в истерике женщину.

— С`est impossible, — побледнел лейтенант. — Finissez![18] — Зажав ладонью рот, он выскочил на улицу.

Сделал несколько неуверенных шагов и вдруг опустился прямо на мерзлый снег у овина. Здесь его вырвало. Когда стало полегче дышать, он поднялся и, шатаясь из стороны в сторону, побрел по двору. Ноги сами собой привели к воротам какого-то скособоченного сарая. Просунувшись в щель, лейтенант споткнулся и повалился на немятый лен. Стало тепло и покойно. Прямо в глаза умиротворенно светила встававшая над скотопрогоном луна. Сквозь худую крышу падали редкие, скоро таявшие снежинки.

Он не знал, сколько прошло времени, прежде чем его растолкали. Возможно, он только на секунду закрыл глаза, но могло пролететь и полночи.

— Fleur d`elegance, — добродушно подтрунивал над ним Фитингоф-гусар, помогая отчищать снегом флотскую шинель. — Верх изящества… Я говорил тебе, что ты не умеешь пить.

Он поддержал лейтенанту стремя, пока тот с помощью солдата взбирался в седло, и лихо вскочил на своего каракового жеребца. Прогарцевав перед выравнявшимся строем, он взмахнул плетью и дал коню шпоры. Отряд на рысях поскакал к Доблену. Скачка на морозном воздухе быстро привела лейтенанта в чувство. Он даже нашел в себе мужество сделать глоток-другой из фляжки, которую сунул ему барон.

— Trink doch ein wenig wodka, Seemann. Выпей! Водка — лучшее лекарство от всех болезней. Даже от морской. Не веришь? Спроси у Рупперта. Он в этих делах дока. Как не жаль, а добыча от нас ускользнула. Но ничего, это не последний хутор. Господи, какая чудная луна!

— Какая удивительная луна! — чуть ли не слово в слово повторил восхищенное восклицание барона Гуклевен. Пританцовывая, чтобы не застыли ноги, он, словно в муфту, кутал пальцы в рукава. Перед ним лежало промерзшее болото. Из-под снега торчали сухие травы и стебельки, казавшиеся сотканными из серебристой паутинки. Где-то рядом бормотал черный незамерзающий ручей. Невидимый за сугробами, он давал о себе знать промозглым туманом и едва уловимой болотной вонью. Выкатившаяся из-за леса луна зажгла обледеневшие ветки тихим рождественским светом. На суходольном острове, где вторую неделю подряд дежурил Гуклевен, стало светло, почти как днем. От костра, разожженного в глубине, в небо поднимался розоватый столб дыма.

— В такую ночь хорошо быть дома, с семьей, — растроганно произнес Христофор Францевич, опускаясь на корточки перед костром, у которого грелись солдаты и полицейские.

— Уж это точно, ваше благородие, — с готовностью подтвердил стражник, со смаком прикуривая от уголька.

— А вы уверены, что мы не зря теряем тут время? — спросил граф Рупперт Брюген, брезгливо разгоняя махорочный дым. — Я уж вторую ночь не сплю, и все впустую.

— Не извольте сомневаться, ваше сиятельство, — успокоил его Гуклевен. — Добыча будет. Мы на это местечко уже давно вышли, но обстановка была не совсем подходящая для засад, вот мы его и приберегли на потом.

— Ошибки быть не может?

— Никак нет, в самую точку попали. — Гуклевен повернулся к огню другим боком. — Поверьте моему нюху, в самое, можно сказать, яблочко. Я тут в седьмой раз, но, если потребуется, буду дежурить до победы. Не бывало в нашей практике случая, чтобы сведение оказалось без награды. Обязательно сработает! Для нас, сыскных, что самое важное? Зацепка. Если нащупал ее, то начинай разматывать клубок. Он обязательно приведет, куда требуется. А потом запасайся терпением и жди. Хоть месяц, хоть год. И не останешься внакладе. Зверь прямо на тебя выйдет. Пусть не самый большой и главный, а лишь какой-нибудь отбившийся от облавы шатун, но без добычи не останешься. Будьте благонадежны. Зацепочка не обманет. Куда же им еще-то бежать?