"Я внутренне подготовилась к встрече с моим новым знакомым, но за дверью оказалась абсолютно пустая комната...

Сестра Берта сказала, что я буду общаться с Арчи по радио, так как он никого не желает видеть. Она подключила микрофон и удалилась. А я осталась ждать, что будет дальше. И могу сказать, что это ожидание меня не особенно порадовало. Наконец, в наушниках я услышала потрескивание и ровный голос сказал "Здравствуйте". Он мог принадлежать с равным успехом и мужчине и женщине, этот голос. Это мог быть либо очень низкий женский голос, либо высокий мужской. Также это мог быть и подросток.

– Меня зовут Арчи, – произнес голос, очень точно, по-дикторски выговаривая слова.

– Арчи? – переспросила я. – Это мужское имя.

– Я не думаю, что половая принадлежность может оказать влияние на наши беседы, – отрезал он. – Но, если вам, как женщине, приятнее говорить с мужчиной...

Слова "как женщине" были интонационно выделены, а недоговоренная фраза заканчивалась многозначительной паузой. Мой собеседник явно знал себе цену и сознательно воздвигал барьер между нами. Тем не менее, я расценила это как результат болезни, о которой, не видя его, я могла только догадываться. Некий скрытый комплекс, заставляющий держать дистанцию. Я не могла знать, сохранялась ли эта дистанция при общении с близкими. Но, мы говорили впервые, и я не вправе была лезть в задушевные подруги.

– Меня зовут Роз, – сказала я, выдерживая по возможности холодный тон.

– Вы – журналист? – спросил Арчи без интереса.

– Нет. Не журналист. Я – психолог, и мне очень мешает то, что мы не можем видеть друг друга.

– Нет-нет. Только не это, – остановил он меня.

– Почему? – спросила я.

– Потому что вам не понравится моя внешность, как не нравится она мне – ответил он после недолгой паузы.

Я тогда подумала, что речь может идти о каком-нибудь уродстве. Представила себе "Человека-слона" и содрогнулась.

– Не бывает людей, полностью довольных своей внешностью, – осторожно сказала я. – Но в век пластической хирургии – возможно все.

Арчи возразил:

– Пластический хирург не поможет мне стать высоким брюнетом с черными глазами.

– Из этого я могу сделать вывод, что вы – низенький блондин. А глаза у вас голубые? Или серые?

– Перестаньте гадать. Ведь это не имеет значения, правда? Зачем вам моя внешность? Ищете романтического героя? Все, что вас интересует, можете спросить у доктора Бернарда.

После этого он замолчал. Я позвала его раз – другой. Но Арчи не отозвался. Сеанс был окончен.

20 февраля

Уже прошло две недели с тех пор, как я познакомилась с Арчи. И каждая наша встреча для меня – новое с ним знакомство. Иногда мне кажется, что он даже не помнит меня, не знает, с кем говорит. Всегда вежливая холодность вначале и слабое оживление к концу беседы. Я отчаялась, пытаясь заставить его говорить о чем-то личном. Ни одной ошибки с его стороны. Любой другой человек давно бы уже проговорился в чем-то. Но, нет – вежливые беседы о мировых проблемах и ни полслова о себе самом.

Я вдруг почему-то сейчас вспомнила Лема. Все эти рассуждения об искусственном интеллекте. Конечно, я прекрасно понимаю, что ГОЛЕМ (ГОЛЕМА, в родительном падеже) еще не изобрели, и вряд ли это случится в ближайшее время. Да и Арчи, конечно, не компьютер, а человек. Он ест, спит, дышит... Откуда я это знаю – его ответы адекватны моим вопросам. Меня удивляет только его способность к механической обработке информации (если это можно так назвать). Думаю, он просто гений, какие иногда рождаются. Скажем, математический гений. А когда одна способность превосходит все остальное, то, соответственно, получается психический перекос... В данном случае это эмоциональная бедность и страхи...

22 февраля

Я пыталась вспомнить, откуда мне знакомо это ощущение – говорить с человеком, зная, что не увижу его. Я вспомнила. Впечатления далекого детства, забытые за ненадобностью, оказались ниточкой, связавшей меня с настоящим.

Мне тогда было пять лет, и я лежала в инфекционной больнице. Даже сейчас, повзрослев и поумнев, я не могу передать словами тот ужас и ту тоску, которые преследовали меня тогда. Я впервые была оторвана от родителей, и это было невыносимо. Я ревела днями и ночами, а дни в детстве бесконечно длинны. В один день умещается целая жизнь. А я к тому же была в заключении. И тысячи жизней тянулись и тянулись, а я оставалась одна. Лишь странно пахнущие женщины в белых халатах изображали некую во мне заинтересованность, но ждать от них можно было только неприятностей – в виде уколов или таблеток. Но у них, кроме меня, была еще куча больных сопливых ребятишек в возрасте от двух до шести лет.

Раз в день нас одевали и вели гулять в крошечный дворик, окруженный глухим забором. И я знала, что там, где ворота примыкают к забору, есть небольшой зазор, к которому можно приложить ухо и услышать шум города. Этот шум являлся для меня олицетворением свободы. Поэтому весь прогулочный час я торчала возле ворот и слушала-слушала...

И однажды услышала голос с той, другой вольной стороны. Это был детский голос. Я до сих пор не знаю, был ли он мальчик или девочка. И мы начали переговариваться через эту щель, не видя друг друга. Мой интерес к этому был понятен, я желала слышать голос из мира свободных людей, но не могу понять до сих пор, что привлекало в этом моего маленького друга. Наверное, простое любопытство. Но, как бы там не было, изо дня в день, он всегда оказывался на месте и во время. Может быть, жил поблизости. (Хотя сейчас я даже склонна думать, что это был вымышленный друг. Склонна... Но не хочу...)

Потом, когда меня выписали, и я шла с мамой по улице, я искала его или ее. Но, увы, никто из встречных детей не отозвался на мой взгляд. И больше я никогда не появлялась на этой улице, возле этой больницы. Некоторое время помнила о нем. А потом забыла...

6 марта

Мне начинает казаться, что я сама являюсь жертвой эксперимента. Что не я пытаюсь помочь Арчи, и даже не наоборот. Но кто-то третий наблюдает за мной. Профессор Бернард – вот кто это. Поэтому я ношу теперь с собой диктофон и по возможности стараюсь записывать ответы Арчи. Может быть, потом мне это пригодится...

Я вижу в своем пациенте незаурядную интересную личность. Могу признаться, что меня к нему очень тянет. Или это он тянет меня к себе. Не знаю, как точно сформулировать. Но, сейчас он заслонил собой весь мир. И я проживаю время между нашими беседами как во сне. Ах, Роз, не влюбилась ли ты? Не будь дурой, Роз. Ты же его даже не видела...

Перечитала и подумала, как хорошо, что дневники пишутся не для широкого круга. Как хорошо, что, скорее всего, никто не прочитает эти записи. Кому будет после этого нужна скомпрометированная Роз Витан? Я – человек сцены. Ладно, слишком громко сказано "сцены". Но, я на виду, кто с этим не согласится? Ко мне идут за помощью. И вдруг – очарована, порабощена кем-то или чем-то (если только со мной не играют, если только это не мистификация.) Может быть, самым неполноценным из людей... Хотя, хотелось бы думать, что самым великим, самым прекрасным, самым-самым...

Роз, не расслабляйся, держи в себе эту проблему. Если, конечно, не дай бог, не сорвешься... Не сорвешься...

Это была последняя запись в дневнике. Если не считать той, что я обнаружил на обложке. И нигде ни намека на адрес клиники. Я вспомнил про записную книжку и накинулся на нее как коршун. Да, в вопросах шифровки ей позавидовал бы самый крутой шпион. Если это и были номера телефонов... Вместо цифр – незнакомые символы, ключа к которым я не нашел. А даже если бы и нашел, то никогда бы не узнал, чьи эти номера. Вместо имен стояли квадратики, треугольники и еще какие-то фигуры. Если это вообще были имена. Может быть, Роз отмечала в этой книжице свои критические дни? Поэтому я рассудил здраво – дождусь Агату. И начнем пробивать версию Икс-файла. А ведь как было бы просто – съездить в клинику и найти там Роз. Или просто узнать ее городской адрес. С чего я вообще взял, что она пропала? Только из-за того, что она оставила незапертую дверь, подсказал мне внутренний голос. Все же что-то нечисто. Нехорошо у меня на душе... Нехорошо....