Дверь скрипнула – на пороге стоял слишком худой, слишком высокий, слишком молодой, слишком бледный человек, со слишком таинственным видом.

Пал Палыч поморщился:

– Господин... м-м-м-?

– Маори, – быстро подсказал вошедший и сел без приглашения.

– Маори... гм... Что-то индейское, – редактор неодобрительно посмотрел на прямые черные волосы посетителя. – Странная фамилия.

– Псевдоним. Анаграмма.

– А, ну, конечно... да-да. Вы, разумеется, принесли стихи?

– И стихи тоже, – согласился молодой человек, – но сейчас я пришел по поводу вот этого, – он кивнул на рукопись. Я – Рене Маори, а это – моя повесть о времени. Вы ее уже прочитали?

– Повесть о времени, – повторил Пал Палыч, – Да, разумеется, прочел. А теперь, раз уж вы все-таки пришли, давайте поговорим, – начал Пал Палыч самым нелицеприятным тоном, какой только сумел воспроизвести. – Молодой человек, а не кажется ли вам, что вы могли бы и не писать вовсе? Вы никогда не пробовали не писать? У некоторых, знаете, получается. – Так плохо? – упавшим голосом спросил Маори. – Неужели т а к уж плохо? – Ну... Не совсем так уж, как вы изволили выразиться, – смягчил Пал Палыч, удивленный странною робостью автора. – Кое о чем можно и поговорить. Только недолго. – Что ж, – скорбно произнес посетитель, – возможно, это и есть мой последний шанс что-то о себе услышать. Видите ли, сколько раз я упорно повторял себе “я писатель”, сколько раз я усаживал себя за стол и чувствовал, что без отвращения не могу смотреть на чистый лист бумаги. Сколько раз перо вываливалось из моих пальцев, бессильных воплотить то, что так живо и ярко являлось моему взору в снах. Да и кто мне сказал – ты должен? Не сам ли я, поддавшись моде на сочинительство, на эту удочку для незрелых умов, внушил себе – “пиши?” Для чего? Для того, чтобы выглядеть мыслящим человеком?

Пал Палыч нетерпеливым жестом остановил этот поток красноречия: – Это все поэзия, которая ни в коей мере вас не оправдывает. Я вот тут... прочитал, – редактор ткнул пальцем в отпечатанную страницу. – Ну почему все-таки Каин? – Разве вы не знаете, каким тяжким трудом становятся поиски сюжета? Самое сложное – это найти, изобрести или, наконец, просто украсть сюжет. Я истощил свой мозг, пока не понял, что только один источник может дать сюжетов в изобилии. Этот источник – Библия. Не придет к тебе дядя в шляпе и не обвинит в плагиате, поскольку автора нет и, стало быть, платить некому. – Что ж, по крайней мере, откровенно, – пробормотал Пал Палыч, – а скажите, вы верующий? – Нет, я атеист, – быстро ответил автор, словно испугавшись, что его заподозрили в чем-то нехорошем. – Атеист, угу. Из тех, что воспитывается на книжках Лео Таксиля?

Маори криво улыбнулся: – Но Библию я тоже прочитал, а также множество другой специальной литературы. И м е н н о поэтому я атеист. Я долго балансировал на грани – не знал, буду ли ревностным христианином или воинствующим атеистом. Теперь могу сказать, что все доказательства существования Бога – неубедительны (во всяком случае, для меня), поэтому победил здравый смысл. – Стало быть, разочарованный, – как бы про себя заметил Пал Палыч. – Но, вернемся к нашим баранам... Итак?.. – “Бытие”, глава четвертая. Каин убил Авеля. Каин убил Авеля, таким образом осчастливив меня. – Понятно, – кивнул редактор, – стоило только раскрыть Голубиную книгу и вы тут же, на первой странице, обрели свое счастье. Обыкновенная черная зависть очень плохого Каина, который не только не пожелал избавиться от этого захватывающего чувства, но и, так сказать, начал культивировать его. И что же в результате? В результате убил родного брата. – Все это так. Не иронизируйте – я согласен с вами. Но, вдумайтесь, как это просто – ведь именно так думают все. Вам не надоели повторы? Вспомните, что делали с теми же библейскими сказаниями Анатоль Франс или, например, Куприн. Вот, есть же неординарный подход к избитым истинам! – Это вы, конечно, замахнулись, батенька, – поежился Пал Палыч. – И чем он вам так симпатичен, этот самый Каин? – Бросьте, вовсе он мне не был симпатичен. – Понимаю, вам была симпатична литература, которая вам взаимностью почему-то не отвечала. И тогда вы оправдали Каина – так? Что ж, смело. Смело и оригинально...

“Пахарь шел за сохой. Два огромных быка с трудом тащили тяжелое бревно с двумя заостренными сучьями, из-под которых толстыми пластами выворачивалась плодородная земля. Яркое солнце обжигало его обнаженные, покрытые каплями пота руки и плечи, на которых при каждом усилии вздымались упругие мускулы. Он пахал впервые и ощущал, как что-то новое вливается в него. Имя этому было – усталость. Сладкая усталость, сладость которой происходила от созерцания сделанной работы. А сделано было, действительно, немало. Коричневая земля простиралась к западу до самого леса, а на востоке ее сменяла зеленая трава луга.

Ничто, казалось, не нарушало мирного труда пахаря, но когда он приближался к лугу, на лице его возникала смесь досады и раздражения; почти у самой кромки травы стоял шалаш, в котором лежал пастух, младший брат пахаря, а на лугу паслись его овцы...

“... И был Авель пастырь овец, а Каин был земледелец”.

Бытие: гл. 4 ст. 2  

...Всякий раз, когда быки подходили к лугу, пахарь был вынужден выслушивать насмешки брата.

– Эй! – кричал пастух. – Что ты так надрываешься? Кто заставляет тебя тратить столько сил на эту дубину, которую ты называешь сохой?

Пахарь молча разворачивался и продолжал свой путь в обратном направлении. Он не вступал в перепалку – может быть, потому, что был тугодумом, а может – просто не хотел отвлекаться. Но, в конце концов, его терпение лопнуло:

– Почему ты лежишь? Разве уже время сна? – сурово спросил он.

– А что делать? Овцы, слава Богу, пасутся.

Пастух выбрался из шалаша. Стройный, белокожий с рыжими волосами, он походил на старшего брата как соломинка на утес. Его бледноголубые глаза смотрели насмешливо.

– Овцы-то, конечно, пасутся, – ответил пахарь. – Но разве сможем мы продержаться всю зиму на одном молоке и сыре? Родители наши стары, и некому больше собирать и сушить плоды.

– Не пропадем мы без твоего зерна, – отрезал пастух, – мы будем есть мясо.

– Мы не убийцы и не можем уподобляться волкам. Людям было завещано питаться только тем, что дает земля. Я не хочу, чтобы Он тебя покарал.

– Этого и не будет.

Пахарь покачал головой:

– Ты станешь есть мясо, а род человеческий будет проклят.

Наивность брата рассмешила пастуха. Он кинулся на свою травяную постель, чтобы от души похохотать над его словами.

– Хватит смеяться. Время уходит, а я хочу распахать это поле целиком.

– Еще бы, ты у нас известный любитель работать!

– Не обольщайся тем, что твой труд легче. Когда осенью мы принесем Ему дары, я думаю, Он напомнит тебе о Запрете.

– Не хвались, и не искушай судьбу, – усмехнулся пастух. – Не забывай, Он все слышит.

– Ладно, посмотрим, – пробормотал старший брат и повернул обратно. Не успели быки сделать и нескольких шагов, как в спину одного из них угодил камень. Животное рвануло, путы лопнули и бык побежал через поле...

Лицо пахаря исказила судорога, он в бешенстве обернулся, желая наказать брата. Потом, словно какая-то мысль погасила злость в его глазах, и он только махнул рукой и бросился догонять быка.

Много времени прошло, прежде чем пахарь оставил соху и выпряг быков. Солнце уже садилось. Откинув со лба длинные волосы, он направился к лесу и там, где среди прохлады струился чистый ручей, вытянулся на траве и закрыл глаза.

Его разбудил резкий хруст веток. Было уже темно и, увидев перед собой что-то черное и лохматое, он лишь через несколько мгновений понял, что это медведь. Человек в ужасе отпрянул, почувствовав жаркое дыхание зверя. Рука его нащупала камень. Он размахнулся, но вдруг опустил руку и побежал. Кусты теперь трещали совсем в другой стороне – зверь его не преследовал. Но пахарь все бежал и бежал, пока не достиг края поля. Кровь стучала в висках: