— Это невоспитанные пожилые люди, — возразил я. — Лично я скорее бы умер от удушья, чем кашлянул посредине скрипичного пассажа.

— Лично я не была бы против, если бы это случилось, — огрызнулась Сьюзен.

Думаю, память о ссоре по поводу Исаака Стерна зажгла ссору «Вирджиния Слимз». Последние месяцы я взял себе в привычку систематизировать наши многочисленные и разнообразные битвы, чтобы потом на досуге вспоминать самые выдающиеся. Конечно, тогда я еще не знал, что ссора «Вирджиния Слимз» перерастет в ссору «Бифитер Мартини», а позже в ссору «Реджинальд Соумс» и, наконец, в ссору «Джеймс Парчейз», которую я буду вспоминать всю свою жизнь, хотя телефонный звонок в час ночи и оборвал ее разом… Но пока не наступил даже час дня, когда Сьюзен сказала:

— Может, ты не будешь обсуждать это прямо сейчас?

— Обсуждать что? — поинтересовался я.

— Должна или не должна Джоанна идти с нами на концерт. Мы опаздываем и…

— Не так уж и опаздываем, — заметил я.

— Ладно, только следи за дорогой, хорошо? — попросила она.

— Как бы то ни было, я ничего не могу поделать, кроме как идти в потоке. Эта машина, может, и стоит семнадцать тысяч долларов, но крыльев у нее нет.

— С хвостиком, — подсказала Сьюзен. — Ты забыл добавить «с хвостиком».

— С хвостиком, — согласился я.

— Просто веди машину, — сказала она, — хорошо?

— Нет, это ты просто веди машину, — взорвался я, рванул вверх ручной тормоз у светофора при выезде на шоссе № 41, вышел из машины и обошел ее с другой стороны. Снова забравшись внутрь, я с грохотом захлопнул дверцу.

— Не понимаю, из-за чего ты так раскипятился, — удивилась Сьюзен.

— Ничего подобного, — возразил я. — Просто раз тебе не нравится мой стиль вождения, садись за руль сама. Вот и все.

— Я не люблю водить машину, когда у меня беда, — сказала Сьюзен.

Ей было тридцать два, а она все еще называла свой менструальный цикл «бедой». Мне кажется, эти ее слова подразумевали отказ от половых сношений. «Беда» означала не столько кровотечение, сколько перерыв в ее бурной и страстной сексуальной жизни. Действительно, в Сьюзен всегда ощущалась скрытая чувственность. Темные задумчивые глаза, овальное лицо, обрамленное каскадами длинных каштановых волос, которые, струясь, спадали на ее плечи, полный чувственный рот, который намекал — и не всегда безосновательно — на образ испорченной дерзкой красавицы…

Мы вернулись тогда домой около половины шестого. Сьюзен дулась почти весь день, но, казалось, после того, как она приняла душ и переоделась к обеду, ее раздражение иссякло. Было решено: раз Джоанна не в состоянии оценить лучшее, что есть в жизни, пусть остается дома.

Она воскликнула: 

— Вот и отлично! Значит, я смогу посмотреть по телевизору «Звуки музыки» [9]. 

— Если бы ты пошла с нами, — заметил я, — то могла бы наслаждаться подлинными звуками музыки.

Ссора «Бифитер Мартини» разразилась, когда я налил себе вторую рюмку перед обедом.

— Надеюсь, ты не собираешься выпить подряд две рюмки этой гадости? — спросила Сьюзен.

— Именно это я и собираюсь сделать, — ответил я.

— А знаешь, каким ты становишься после двух мартини?

— Каким же?

— Мутным!

У Сьюзен была идея фикс, что я не опьянею, если выпью, к примеру, два виски с содовой или два все равно чего с содовой, но обязательно захмелею, буду еле ворочать языком и стану мутным и невыносимым (это все словечки Сьюзен) после двух мартини, особенно если это два мартини «Бифитер». Волшебное слово «Бифитер» каким-то образом, по ее мнению, усиливало воздействие алкоголя.

— Сьюзен, — предложил я, — давай отобедаем без ссор, а?

— Давай, если ты не будешь пить, — сказала Сьюзен.

— Но днем мы уже поссорились, — возразил я, — хотя я не пил.

— Наверно, ты выпил перед нашим выходом из дому.

— Сьюзен, ты прекрасно знаешь, что я ничего не пил перед выходом. Что ты пытаешься доказать? Что я…

— Тогда почему ты вышел из себя, когда я всего-то-навсего попросила тебя получше следить за дорогой?

— Я вышел из себя, потому что Джоанна задала мне вопрос и я пытался…

— За что было так набрасываться на меня?

— Я набросился на тебя, потому что ты меня все время пилила. И сейчас пилишь! Если человек пропустил пару мартини перед обедом…

— Но это же «Бифитер»! — возразила она.

— Да, верно, «Бифитер», но из этого не следует, что он алкоголик.

— Из-за него ты будешь мутным и испортишь мне весь вечер! — проговорила Сьюзен.

— Он уже испорчен, — огрызнулся я.

Сьюзен уснула, когда Ростропович исполнял не что иное как «Шуточную», Опус 102, из сборника Шумана «Пять музыкальных пьес на народные мотивы». Я ничего не сказал по этому поводу. В антракте мы не обменялись ни единым словом. По пути домой тоже.

Когда мы вернулись домой, Джоанна еще не спала, хотя должна была лечь полчаса назад.

— Уже пол-одиннадцатого, — заметил я, кивнув на часы.

— Знаю, — сказала она.

— Ты приготовила уроки?

— Да, — ответила она, — но мне надо разобраться с этой бумагой из клуба любителей грампластинок.

— Что за клуб?

— Любителей грампластинок. В котором я состою.

— О, конечно, — сказал я. — В котором ты состоишь…

— Поможешь мне заполнить эту штуковину?

— Завтра, — зевнул я.

— Пап, но она должна шестого уже вернуться.

Она пошла в свою комнату и возвратилась, держа в руках почтовую карточку. Я внимательно изучил ее и вернул ей обратно.

— Здесь говорится, что карточка должна быть только отправлена шестого числа, — сказал я.

— Где это говорится?

— Вот здесь.

Джоанна посмотрела на карточку.

— Да, — сказала она. — Да, действительно.

— Завтра только первое число. У нас полно времени.

— Отлично, папочка, — сказала она и поцеловала меня на ночь. — Мама? — обратилась она к Сьюзен.

— Да? — отозвалась Сьюзен.

— Спокойной ночи, мама.

— Спокойной ночи, — сказала Сьюзен. Она была уже в постели. Джоанна подошла, наклонилась и поцеловала ее в щеку.

— Спокойной ночи, — повторила она и вернулась в свою комнату.

Я молча разделся и выключил свет с моей стороны. Сьюзен неподвижно лежала рядом со мной. Я знал, что она не спит, потому что дыхание ее было прерывистым и время от времени она тяжело вздыхала. Наконец произнесла:

— Что происходит, Мэттью?

— О чем ты?

— Почему мы все время ссоримся?

— Ты постоянно заводишься, Сьюзен.

— Это неправда.

— Ты затеяла ссору по пути на теннисный турнир…

— Это ты сорвался.

— Потому что ты без конца дергала меня по поводу того, как я веду машину.

— Но ты сам говорил, что не хочешь опоздать.

— Мы и не опаздывали.

— На улице машин невпроворот, а ты совсем не следил за дорогой, разговаривал с Джоанной.

— Мы начинаем все сначала.

— Но это правда, Мэттью. Ты отвлекаешься и не отвечаешь за свои действия.

— Сьюзен, ты принимаешь меня за кретина, который не в силах завязать шнурки на ботинках.

— У меня нет сил больше ссориться.

— Тогда прекрати, будь так любезна, все это. То я, видите ли, не могу одновременно разговаривать и вести машину, то мне не следует выпивать два мартини перед обедом, то я не должен…

— Ты действительно слишком много пьешь.

— Когда в последний раз… не будешь ли ты так добра сказать мне, когда в последний раз… можешь ты сказать мне, видела ты меня хоть раз пьяным или хотя бы…

— Ты становишься мутным, — перебила Сьюзен.

— Сьюзен, я пью меньше, чем кто бы то ни было из моих знакомых. Старый Регги по соседству…

— Мистер Соумс — пьяница. 

— Об этом я и говорю. А я не пьяница, и даже не любитель выпить. Что происходит, можешь ты мне сказать? У нас что, как в «Газовом свете» [10]  или как? Ты пытаешься доказать мне, что я пьяница, потому что я выпиваю два мартини перед обедом? Или же ты пытаешься склонить меня к пьянству, а, Сьюзен? Сьюзен, ты ведь сама пропустила два стаканчика перед обедом, ты знаешь об этом? Ты пропустила два стаканчика, Сьюзен, я сам посчитал. Ты выпила два «Манхэттена», Сьюзен. И во время концерта заснула…