Новый заместитель командира по воздушному бою Сухомлин прибыл в полк незадолго до этого памятного боя.

Нигде люди так быстро не сходятся, как на войне, особенно в авиационных частях. И это вполне понятно. Человеку хочется знать, кто рядом с ним, как говорится, крыло в крыло летит на задание, из которого, может быть, не вернешься, на кого можно положиться в минуту смертельной опасности, кто выручит тебя из беды. У летчиков, как правило, нет секретов друг от друга. Жизненный путь, характер, привязанности, привычки каждого из нас становятся известными всем друзьям-однополчанам. Так было и на этот раз. Очень скоро мы многое узнали о Сухомлине.

Военный летчик Иван Моисеевич Сухомлин перед войной был известен в авиационных кругах: установил несколько мировых рекордов. О нем писали в газетах и журналах.

Воевать начал в Севастополе. На «летающей» лодке бомбил военные объекты, расположенные на территории, оккупированной гитлеровцами. Приходилось ему штурмовать колонны танков на дорогах Крыма, громить штабы, склады и наносить бомбовые удары по передовым позициям фашистских войск. Сухомлин доставлял боеприпасы в осажденный Севастополь и вывозил оттуда раненых в Геленджик.

Потом Ивана Моисеевича Сухомлина как опытного летчика-испытателя откомандировали на Урал, куда эвакуировался большой авиационный завод. Но Сухомлин стремился на фронт, туда, где всего труднее, — на Север. Не один рапорт подал он с просьбой послать его в действующую армию и добился своего. Так черноморец стал североморцем.

Если на юге Сухомлин воевал на тяжелом четырехмоторном гидросамолете, то на севере он пересел на одномоторный скоростной истребитель.

Быстро освоить новую боевую технику помог ему опыт испытателя.

Командир дивизии генерал Н. Т. Петрухин, знавший Сухомлина по довоенной совместной службе, спросил его:

— Как нравится машина?

— Хороша! — восторженно оценил Сухомлин. — Очень даже хороша! Быстрая, верткая, крепкая.

— А к климату северному привыкаете?

Улыбаясь, Сухомлин ответил шуткой:

— Север — прекрасная планета. Двенадцать месяцев зима, остальное — лето! — И после короткой паузы, уже серьезно добавил: — Где бы ни воевать — лишь бы бить проклятого врага…

После нескольких боевых вылетов в части сложилось единодушное мнение о новом заместителе командира полка:

— Талантливый летчик, заботливый командир, прекрасный товарищ!

Сухомлин прибыл к нам, в гвардейский Краснознаменный истребительный авиационный полк имени дважды Героя Советского Союза Бориса Феоктистовича Сафонова, когда этого прославленного североморского аса уже не было среди нас. Но он незримо присутствовал в нашем строю. Летчики часто вспоминали о своем командире. Сухомлин внимательно прислушивался к их рассказам, ему казалось порой, что он слышит голос самого Сафонова:

— У нас в эскадрилье не должно быть ни одного летчика, не имеющего на счету сбитых фашистских самолетов. Но враг добровольно не подставляет себя под пули: его надо уметь сбить.

И летчики свято соблюдали сафоновские традиции. Однажды Сухомлин и его ведомый Евгений Мезюков встретились с шестнадцатью самолетами противника. Двое смельчаков приняли неравный бой и сбили три «мессера». На изрешеченных машинах оба благополучно вернулись на свою базу.

— Вы дрались, как настоящие сафоновцы! — услышал тогда Сухомлин высокую оценку товарищей, и не было для него ничего дороже этих слов…

До конца войны гвардии подполковник Сухомлин служил в сафоновском полку. Однажды Иван Моисеевич признался:

— Служить мне, как медному котелку… Говорят, есть у меня военная косточка. Не знаю, так ли. это, а вот летная прощупывается… И стала она расти с первого воздушного боя. Давненько это было…

…На самолете «Тихорецкий комсомолец» я несу боевую вахту над Черным морем. По приказу командования меня перевели на службу в авиацию Черноморского флота, в полк, из которого я был командирован в Заполярье. Новенький «Тихорецкий комсомолец» не имеет ни одной царапины: он так и не побывал в воздушном бою!

Эту ночь многие не спали. Не спали и у нас на аэродроме. Летчики, техники, мотористы, собравшись группками, беседовали. В эту ночь даже самые неразговорчивые и замкнутые охотно рассказывали о своих планах, мечтали вслух о будущем. Всем оно представлялось радужным: у многих из нас руки стосковались по любимой работе.

С первого дня войны мы мечтали о счастливом Дне Победы. Четыре года ждали этого радостного известия. И все же позывные Москвы застали нас врасплох. Вихрем ворвалась долгожданная весть: война кончилась! Победа!

В ту же минуту началась ружейно-пистолетная пальба — стихийный салют в честь победы, добытой ценой большой крови, великого всенародного горя, тяжелых лишений и страданий, ценой огромного самоотверженного труда. Здесь же, на летном поле, возник митинг.

И первое слово о павших, о тех, кто погиб за этот светлый, счастливый день.

На улицах маленького приморского городка, расцвеченного красными флагами, толпы счастливых, ликующих людей. Сегодня нет незнакомых — все поздравляют друг друга, обнимают, целуют. У многих на глазах слезы; радость и счастье переполняют сердца.

Музыка, песни, улыбки, веселье — таким запомнился этот весенний день, день всенародного торжества, первый день мира. День, который никогда не изгладится из памяти народа!

Миновала война, заново отстроились разоренные города и села, и стали краше, чем до войны, восстановленные из руин заводы и фабрики. Позарастали густой травой и буйно цветущей повиликой окопы и ходы сообщения. Над бывшими полями сражений, где свистели пули и земля содрогалась от взрывов, тонко гудят шмели. На некогда неприступных водных рубежах хохочут, купаясь, мальчишки, знающие о войне лишь по книгам и фильмам. Все реже находят на опушке леса, где проливалась горячая кровь, позеленевшие винтовочные гильзы и ржавые солдатские каски. И эти находки становятся музейными экспонатами. Но стоит зайти в любой советский дом, и на самом почетном месте вы увидите портрет отца, сына, мужа, сражавшихся за любимую Родину. Во многих семьях вспоминают погибших… Сколько молодых людей, подобно нашей Ярославне — Вале Терешковой, не знали отцовской ласки!

В землянках, выдолбленных в гранитной скале, тяжело нависшей над маленькой северной речкой, разместился наш истребительный авиационный полк.

— Как чайки, в скале живете, — говорил нам приезжий молодой военный корреспондент.

Тяжелое это было время — осень 1941 года. Гитлеровские захватчики настойчиво рвались к Кольскому заливу. Нам, летчикам-истребителям, приходилось пять — восемь раз в сутки подниматься в небо по боевой тревоге. Почти все время находились в боевой готовности.

Сафоновский И-16 первым уходил в воздух, первым бросался в атаку на врага и не знал поражений. В перерыве между боями Борис Феоктистович учил нас искусству побеждать.

— Почему ты не вступаешь в партию? — как-то спросил меня Борис Феоктистович Сафонов.

Я и сам не раз задумывался над этим. Рядом со мной сражались летчики-коммунисты. И как сражались! Достоин ли я, тогда молодой еще летчик-истребитель, быть среди них?

После того как на моем счету было четыре сбитых вражеских самолета, я подал заявление. Рекомендовали меня Сафонов и комиссар полка Проняков. Я никогда не забуду это партийное собрание, которое проходило на полевом аэродроме, около боевых машин, готовых в любую минуту взмыть в небо навстречу врагу.

И только закончилось голосование, как в небо взвилась красная ракета — сигнал дежурной группе — «Воздух». Ракета описала дугу и, рассыпаясь, медленно опустилась на летном поле. Командир группы Борис Сафонов, выруливая на взлет, показал взмахом руки из кабины: «Все за мной!» Один за другим поднялись два звена истребителей. Среди них и моя машина.

С земли приказали: сделать разворот в сторону первого эшелона фашистских бомбардировщиков. Я успел заметить, что за ведущей восьмеркой гитлеровцев шли еще несколько групп «юнкерсов». Их прикрывали десятки «мессеров». Да, бой будет ожесточенный.