Моему другу возражали, что он сам тоже меня укрощал.

— Совершенно верно, — ответил он, — но для этого я прибегал только к ласковым речам и звукам флейты. Если он позволял мне садиться на него, то потому, что признает меня своим верным слугою. Я его преданный магаут (погонщик). Знайте, что в тот день, когда нас разлучат, один из нас умрет. Пожелайте, чтобы это был я, так как от благоденствия Священного цветка висит богатство и слава вашего племени

Он дал мне имя Священный цветок, и никто не возражал против этого. Речь моего магаута произвела на меня глубокое впечатление. Я чувствовал, что если бы не он, то меня унизили бы, а теперь я стал еще более гордым и независимым. Я решил (и сдержал слово) во всем следовать его советам, и вместе мы избегали всякого, кто не относился к нам с должным уважением. Люди предлагали мне в товарищи самых красивых и хорошо дрессированных слонов. Я положительно отказывался от этого и наедине с Аором никогда не скучал.

Мне было около пятнадцати лет, и я уже был значительно выше обыкновенных взрослых слонов, когда явились посланные с известием, что бирманский раджа дал наибольшую цену и меня продали. Послы действовали с осторожностью, Они не обращались ни к одному из сиамских властителей, которые могли потребовать меня даром, так как я родился в их владениях. Итак, я был продан царю Пагама. Ночью меня повели через Тенассерим к высоким горам, и, перевалив через них, мы очутились на берегу прекрасной реки Ирравади.

Тяжело мне было покидать родину и свой лес. Я никогда не согласился бы на это, если бы Аор при помощи своей флейты не объяснил мне, что на другом берегу меня ждет слава и счастье. Дорогою я не хотел ни на минуту разлучаться с ним. Я почти не позволял ему слезать с моей шеи. Чтобы избавить меня от мучительного беспокойства, он спал между моими ногами. Я был ревнив и хотел, чтобы он ел только ту пищу, которую я ему приносил; я выбирал для него лучшие плоды и подавал ему хоботом сосуд, который сам наполнял ключевой водою. Я обмахивал его большими листьями. Проходя через джунгли, я сбивал колючки, которые могли его поцарапать. Наконец, я делал, и даже лучше всех других, то, что делают хорошо дрессированные слоны. Делал я это по доброй воле, а не по приказу, единственно ради моего друга.

На бирманской границе меня встретило посольство царя. Последовавшие потом церемонии меня встревожили. Я видел, как давали золото и подарки малайским охотникам, сопровождавшим меня, и как их отправили назад. Неужели меня разлучат с Аором? Я страшно волновался и вызывающе смотрел на высокопоставленных лиц, которые подходили ко мне с почтением. Аор, понимавший меня, объяснил им, чего я опасаюсь, и сказал, что без него я не соглашусь пойти с ними. Тогда один из послов, который до тех пор оставался в палатке, снял сандалии и, опустившись на колени, протянул мне письмо бирманского царя, написанное синей краской на позолоченном пальмовом листе. Я не позволил ему читать и, вырвав у него письмо, передал своему магауту. Аор принадлежал к низшей касте и не имел права прикасаться к этому священному листу. Он просил меня отдать письмо послу его величества. Я немедленно повиновался, желая показать свое уважение и дружбу к Аору. Посол взял письмо, раскрыл над ним золотой зонтик и стал читать:

«Всемогущий, возлюбленный, высокопочитаемый слон по имени Священный цветок, удостой прийти в столицу моего царства, где для тебя уже приготовлен дворец. Настоящим письмом я, царь Бирмы, жалую тебе поместье в твою полную собственность, предоставляю к твоим услугам министров, даю тебе дом с двумястами людей, свиту в пятьдесят слонов, столько же лошадей и быков, шесть золотых зонтиков и оркестр музыкантов. Одни словом, я окружу тебя всеми почестями, которые подобают священному слону, составляющему радость и славу народов».

Мне показали царскую печать, но так как я оставался равнодушным, то спросили моего магаута, принимаю ли я предложение царя. Аор ответил, что я жду от них обещания никогда меня с ним не разлучать. Посол, посоветовавшись с другими сановниками, поклялся исполнить мое требование. Тогда я выразил большую радость и стал гладить царское письмо, золотой зонтик и даже лицо посла, который был счастлив, что угодил мне.

Хотя я был очень утомлен продолжительным путешествием, но выразил желание скорее идти вперед, чтобы увидеть свою новую резиденцию и познакомиться со своим товарищем и братом бирманским царем. Мы торжественно шли по берегу красивейшей реки Ирравади. Она текла то медленно, то быстро между скалами, покрытыми совершенно незнакомой мне растительностью. Мы продвигались на север, и климат становился гораздо свежее, чем на моей родине. Все имело другой вид. Тишины и величия пустыни не было и помина. Это был мир роскоши и празднеств. По реке проплывали многочисленные лодки с кормой в виде полумесяца, на которых развевались шелковые флаги, усеянные золотыми блестками. Далее виднелись рыбацкие лодки, украшенные зеленью и цветами. На берегу богатые люди выходили из своих роскошных жилищ и, преклоняя колени, подавали мне благовония. Музыканты и жрецы сбегались со всех храмов и присоединяли свои голоса к сопровождавшему меня оркестру.

Мы шли с перерывами для отдыха, чтобы я не слишком утомлялся. Два–три раза в день делали привалы, чтобы купать меня. Река у берега не всегда была достаточно мелкой. Аор просил меня исследовать дно хоботом. Я любил купаться только на песчаном дне и в прозрачной воде. Отыскав брод, я бросался по течению, не спуская со своей шеи доверчивого Аора. Он так же, как и я, любил купаться. В трудных и опасных местах он поддерживал мою силу и бодрость, играя на флейте песню нашей родины. Моя свита и толпа, собравшаяся на берегу, выражали свое беспокойство и восхищение криками, падали ниц и простирали ко мне руки. Послов тревожила смелость Аора. Они рассуждали между собой, не следует ли запретить купания, чтобы я не подвергал риску свою драгоценную жизнь. Однако Аор, не перестававший играть на флейте над самой поверхностью воды, и мой хобот, поднятый как шея гигантского лебедя, свидетельствовали о нашей безопасности. Когда мы спокойно выходили на берег, все сбегались ко мне с коленопреклонениями и славословиями, а мой оркестр оглашал воздух шумной музыкой. Этот оркестр с первого же дня мне не понравился. Он состоял из различных труб, страшных гонгов, бамбуковых кастаньет и больших барабанов, которые везли на слонах. На одном слоне стояла клетка искусной работы; в ней сидел человек, поджав ноги, и поочередно ударял палочками по многочисленным барабанам. В другой такой же точно клетке находились тарелки из различных металлов. Ее тоже вез слон, и музыкант, сидевший в ней, извлекал из тарелок громкие аккорды. Сначала этот гул инструментов неприятно поразил мой тонкий слух. Однако постепенно я привык к этому, и мне даже стал нравиться оркестр, который прославлял меня на весь мир. Но все‑таки я предпочитал нежную музыку. Мне нравилась бирманская арфа, кайман и гармоника со стальными клавишами, звучавшая как голос ангела, а больше всего певучая мелодия, которую Аор играл мне на своей флейте.

Однажды, когда он играл посреди реки, на моей шее, нас окружила целая стая больших позолоченных рыб, которые высовывали головы из воды, словно умоляли нас о чем‑то. Аор бросил им горсточку риса, который всегда носил себе в мешочке за поясом. Они выказали живую радость и поплыли за нами до самого берега. При восторженных восклицаниях толпы я осторожно поймал одну из рыбок и подал старшему послу. Он поцеловал ее и велел покрыть ее новым слоем позолоты, а затем почтительно опустил ее в воду. Я узнал, что это священные рыбы Ирравади, которые живут только в этом месте реки и подплывают на зов человека, так люди никогда их не обижают.

Наконец, мы прибыли в Пагам, город, протянувшийся на четыре–пять миль вдоль реки. Долина дворцов, храмов, пагод, вилл и садов так поразила меня, что я остановился, словно хотел спросить своего магаута, не сон ли это. Он не меньше моего был озадачен и, погладив меня по лбу, сказал: