— О да, конечно, да, помогать матери — это главное мое желание.

— Ну, а если бы ты все это встретила, но мужчина был бы не первой молодости, ты не была бы чересчур разборчива?

— Ах, извините меня, Жермен. Именно насчет этого я требовательна. Я не хотела бы старого!

— Старого, конечно; но, например, мужчина моих лет?

— Ваши лета для меня чересчур большие, Жермен: я хотела бы таких лет, как Бастиан, хотя Бастиан и не такой красивый мужчина, как вы.

— Ты хотела бы лучше Бастиана-свинопаса, — сказал Жермен, рассердившись. — У этого малого глаза, как у животных, которых он стережет.

— Я не обратила бы внимания на его глаза из-за его восемнадцати лет.

Жермен почувствовал ужасную ревность.

— Ну, — сказал он, — я вижу, ты крепко придерживаешься Бастиана. А ведь мало сказать, что это смешно!

— Да, это была бы смешная мысль, — ответила маленькая Мари, громко рассмеявшись, — и он был бы смешным мужем. Его можно заставить поверить во что угодно. Например, на днях я подобрала помидор в саду господина кюрэ и сказала ему, что это хорошее красное яблоко, и он куснул его, как настоящий обжора. Если бы вы видели его гримасу! Боже мой, какой он был отвратительный!

— Ты насмехаешься над ним, значит, не любишь его.

— Ну, это бы еще ничего. Но я не люблю его: он груб со своей маленькой сестрой, и он нечистоплотен.

— Так! А ты не чувствуешь склонности к кому-нибудь другому?

— А что вам-то до этого, Жермен?

— Да ровно ничего, просто так, для разговора. Я вижу, девочка, что у тебя уже сидит какой-нибудь любезник в голове.

— Нет, Жермен, вы ошибаетесь, у меня еще никого нет; это может притти позднее; но так как я выйду замуж, лишь когда немного скоплю, значит, мне суждено выйти поздно и за старого.

— Тогда возьми старого теперь же.

— Ну нет, когда я не буду молода, мне это будет безразлично, а теперь другое дело.

— Я хорошо вижу, Мари, что я тебе не нравлюсь, это совершенно ясно, — сказал Жермен с досадой и не взвешивая своих слов.

Маленькая Мари ничего не ответила.

Жермен наклонился к ней: она спала; она упала, будто была побеждена и сражена сном, как дети, которые уже спят, хотя еще болтают.

Жермен был доволен, что она не обратила внимания на его последние слова; он сознавал теперь, что они не были благоразумны, и он повернулся к ней спиной, чтобы рассеяться и переменить свои мысли.

Но, несмотря на все старания, он не мог уснуть, не мог и думать о чем-либо другом, кроме того, о чем он только что говорил. Он двадцать раз обходил вокруг огня, отходил, возвращался обратно; наконец, чувствуя себя таким возбужденным, будто проглотил пороха, он облокотился на дерево, которое защищало обоих детей, и посмотрел, как они спали.

«Я не знаю, как это никогда я не замечал, — думал он, — что эта маленькая Мари у нас самая хорошенькая девушка… У нее нет ярких красок, но у ней маленькое свежее личико, как дикая роза! Какой миленький ротик и славный маленький носик… Она не велика для своих лет, но сложена, как перепелочка, и легка, как маленький зяблик!.. Я не знаю, почему у нас так ценят женщин высоких и толстых и очень румяных… Моя жена была скорее тонка и бледна; и она мне нравилась больше всех… Эта очень нежна, но от этого не хуже здоровьем, и она такая хорошенькая, как беленький козленок!.. И какой у нее кроткий и честный вид! Ее доброе сердце читается в ее глазах, даже когда они закрыты. Что же касается ума, у ней его больше, чем у моей дорогой Катерины, в этом нужно сознаться, и с ней не соскучишься… Она весела, умна, трудолюбива, умеет любить и забавна… Я не знаю, чего можно было бы еще пожелать лучшего…

Но какое мне дело до всего этого, — продолжал Жермен, стараясь смотреть в другую сторону. — Мой тесть не захочет об этом и слушать, и вся семья будет считать меня за сумасшедшего!.. Да, кроме того, она и сама не захочет меня, бедное дитя!.. Она находит меня чересчур старым: она сказала мне это… Она совсем не корыстна, она не беспокоится о том, что будет еще нуждаться, носить плохую одежду, терпеть голод два или три месяца в году, только бы ей удовлетворить когда-нибудь свое сердце и отдаться мужу, который ей понравится… Она права, она!.. я сделал бы так же на ее месте… и в настоящее время, если бы я мог следовать своему желанию, вместо того, чтобы связывать себя браком, который мне совсем не улыбается, я выбрал бы девушку по своему вкусу…»

Чем больше Жермен старался рассуждать и успокоить себя, тем менее это ему удавалось. Он уходил на двадцать шагов отсюда, чтобы укрыться в тумане; и внезапно оказывался на коленях рядом с обоими спящими детьми. Один раз даже он захотел поцеловать маленького Пьера, который одной рукой обнял Мари за шею, и так хорошо ошибся, что Мари, почувствовав горячее, как огонь, дыхание, пробегавшее по ее губам, проснулась и посмотрела на него с совершенно растерянным видом, не понимая ничего из того, что в нем происходило.

— Я не разглядел вас, мои бедные дети! — сказал Жермен, поспешно отстраняясь. — Я чуть не упал на вас и чуть не сделал вам больно.

Маленькая Мари была так непорочна, что в это поверила и снова уснула.

Жермен перешел по другую сторону костра и дал клятву богу, что не двинется оттуда, пока она не проснется. Он сдержал свое слово, но не без труда, и думал, что прямо сойдет с ума от всего этого.

Наконец, к полуночи туман рассеялся, и Жермен мог увидеть звезды, блестевшие сквозь деревья. Луна тоже освободилась от паров, закрывавших ее, и принялась сеять бриллианты на сырой мох. Стволы дубов оставались в величавой темноте; но белые стволы берез, немного поодаль, казались рядом призраков в саванах. Огонь отражался в болоте, и лягушки, начавшие к нему привыкать, отважились на несколько тонких и робких нот; угловатые ветви старых деревьев, взъерошенные бледным лишайником, сплетались и перекрещивались над головами наших путешественников, как большие иссохшие руки; это было красивое место, но такое пустынное и печальное, что Жермен, утомившись страдать, принялся петь и бросать камни в воздух, чтобы забыться от ужасающей скуки одиночества. Ему также хотелось разбудить маленькую Мари; и когда он увидел, что она поднялась и соображала, который может быть час, он предложил ей возобновить их путь.

— Часа через два, — сказал он ей, — перед рассветом станет так холодно, что мы не сможем здесь больше выдержать, несмотря на наш огонь… Теперь уже стало видно, и мы найдем дом, где нам откроют, или какую-нибудь ригу, где можно будет укрыться на остаток ночи.

У Мари не было своей воли, и, хотя ей еще страшно хотелось спать, она приготовилась следовать за Жерменом.

Тот взял своего сына на руки, не разбудив его, и предложил Мари, чтобы она приблизилась к нему и прикрылась его плащом, так как она не захотела взять свой, в котором был завернут маленький Пьер.

Почувствовав девушку так близко от себя, Жермен, который было немного рассеялся и повеселел, снова начал терять голову. Два или три раза он резко отдалялся от нее и оставлял ее итти одну. Затем, видя, что ей трудно за ним поспевать, он ее поджидал, быстро привлекал к себе и прижимал так сильно, что она удивлялась и даже сердилась, но не смела ничего сказать.

Так как они совсем не представляли себе, откуда они вышли, то не знали также, в каком направлении они идут и сейчас; таким образом, они обошли еще раз весь лес и, очутившись снова перед пустошью, повернули обратно; покружась и пройдя еще долгое время, они заметили через ветки свет.

— Хорошо! Вот и какой-то дом, — сказал Жермен, — и люди уже проснулись, раз горит огонь. Верно, очень поздно.

Но это не был дом; это был их костер, который они забросили, уходя, и который разгорелся снова от ветра.

Так проходили они два часа, чтобы снова очутиться там, откуда вышли.

— Ну, наконец, я отказываюсь! — сказал Жермен, топнув ногой. — Нас наверняка сглазили, и мы выйдем отсюда, только когда будет совсем светло. В этом месте, наверное, водится чертовщина.