Увы, власти колонии были застигнуты врасплох. Места́ для проживания оказались не слишком просторными для такого наплыва людей, так что нередко двести — триста человек должны были находиться под одной крышей. Вскоре начала свирепствовать чума, к ней добавилась лихорадка, и смерть разила без разбора. За период экспедиции с жизнью простились тринадцать тысяч человек.

Те, кто выжил, постарались поскорее добраться до островов Дьявола, которым они и дали другое название, а именно островов Спасения, и не без причины.

Самый большой из островов получил имя Рояль (Королевский), которое он сохраняет и поныне. Лишь узкий пролив, скорее похожий на канал, отделяет его от острова Сен-Жозеф. Третий же остров, удаленный на одну милю в открытое море, представляет собой скорее большую отмель, где хозяйничают ветры да жаркие солнечные лучи. Он-то и сохранил название острова Дьявола.

Позже, как пишет господин де Сен-Аман, опубликовавший о Гвиане несколько популярных книг, уже совсем иные несчастные — ссыльные, участники революционных событий, были привезены и брошены на берега Синнамари без особой заботы об их содержании и выживании. Прежде всего, это были те, кого трибунал, покорный воле участников заговора 18 фруктидора[43], осудил на ссылку, которая оказалась хуже смерти. Вот их имена: генерал Рамель, Пишегрю, Барбе-Марбуа, Лаффон-Ладеба, Вилло, Колло-д’Эрбуа, Билло-Варенн и другие.

Их муки были ужасны. Свирепствовавшие в колонии болезни косили ряды ссыльных. Немногие оставшиеся в живых, ожесточившиеся после перенесенных страданий, возвратились на родину и лишь упрочили своими жуткими рассказами мрачную репутацию Гвианы.

Совсем скоро я смогу лично убедиться в объективности подобного мнения, ибо Кайенна была уже в поле видимости нашего корабля. Над «Сальвадором» взвился национальный флаг. В ответ нам просемафорили с маяка. Было восемь часов утра.

Двадцатитрехдневное морское путешествие из Франции в Гвиану завершилось!

Здравствуй, неизвестность!

Ясно различимая с палубы нашего корабля на расстоянии трех кабельтовых, Кайенна ничем не могла порадовать глаз.

Сбитая из трухлявых досок пристань, за которой плещется желтовато-грязная вода причала, жалкая небольшая набережная, выложенная грубыми камнями, микроскопический прожектор маяка, похожий, скорее, на фонарь — вот и все достопримечательности. Добавим еще несколько жалких шхун, стоящих на якоре у пристани. Два трехмачтовых судна из Марселя поприветствовали нас флажками. Немного подальше вырисовывался стройный корпус французского сторожевого корабля, за ним — толстопузый бриг, на носу которого развевался звездно-полосатый флаг Соединенных Штатов.

Бриг прибыл неделю назад с грузом льда. И вовремя! Целых четыре месяца Кайенна была лишена этого продукта. Я от всего сердца порадовался возвращению в эту страну эры коктейлей и охлажденных напитков.

Справа порт был окаймлен полосой мангровых зарослей, и их серо-зеленая листва слегка походила на листву оливковых деревьев. Опасное соседство! Мне давно известно коварство таких деревьев с длинными корнями. Дважды в день прилив омывает их, а затем уходит, оставляя их сухими. Это самое благодатное место для комаров и лихорадки.

Слева, у подножия крутого холма виднелось массивное строение сурового вида с многочисленными квадратными окнами и островерхой крышей — типичное административное здание. Перед ним — небольшая площадь с редкими пальмовыми деревьями, далее — торговые ряды, протянувшиеся до здания таможни, над которым развевался флаг.

Это все, что мне запомнилось с первого взгляда.

Все пассажиры «Сальвадора», чиновники или торговцы, хорошо знали колонию. Одни из них жили здесь уже давно, другие возвращались после долгого или краткого отсутствия.

Единственными, кому совершенно был незнаком этот отдаленный уголок заморских территорий Франции, были я и молодая супружеская пара из Франции. Картина, которую мне нарисовали при отъезде, не стала более радужной, скорее наоборот.

Старожилы Кайенны не могли понять, как это можно прибыть сюда «ради удовольствия», как это сделали мои соотечественники супруги Б., или исключительно в научных целях, что относилось, разумеется, ко мне. Мы не были ни торговцами пряностями, ни золотоискателями. Что же можно было делать в таком случае в Гвиане?

К сожалению, здесь не оказалось ни одного меблированного отеля. Правда, можно было попытаться найти комнату, но из-за алчности негров цена была почти недоступна для среднего обывателя.

Что касается питания, то город, как нам говорили, напоминал «плот „Медузы”»[44]. Кто может привыкнуть к «куак», муке из маниоки, или к «кассаву», галетам, испеченным из этой муки с добавлением вяленой трески, возможно, не умрет с голоду. К тому же имеется нечто похожее на ресторан, но столование стоит чудовищных денег, а кулинарные фантазии местных поваров таковы, что наши желудки вряд ли смогут к ним приспособиться.

Итак, ситуация вырисовывается следующая: спать на свежем воздухе и умирать с голоду, оставив деньги в кармане.

Однако наше неподражаемое спокойствие не покидало нас ни на минуту, несмотря на все эти мрачные пророчества. Спустившись в корабельную столовую, преодолевая отвращение, мы проглотили последний завтрак на «Сальвадоре».

Тем временем к кораблю уже приближалось великое множество лодок.

Палубу заполнили толпы колонистов, жаждавших новостей. Друзья и даже полузнакомые люди целовались взасос. По правде сказать, мы еще не свыклись с этим местным обычаем, который свидетельствует если и не об искренности чувств, то, по крайней мере, об их пылкости.

Первыми корабль покинули господин Балли и капитан жандармерии, за ними — мировой судья господин Кор и господин Боннефуа, интендант флота. Высшего чиновника министерства внутренних дел господина Друэ встречал по поручению губернатора его адъютант. Попрощался с нами и начальник тюрьмы господин Ландон дю Ландр. Вскоре мы остались одни с семьей господина Эрве — европейского негоцианта, некогда обосновавшегося в Кайенне. Возвратиться сюда их заставила, скорей всего, ностальгия по родным местам госпожи Эрве, уроженки этих краев.

В ожидании лодки я устроил себе сиесту, праздно растянувшись на деревянном решетчатом настиле у самого руля. В портфеле у меня был увесистый пакет с письмами, которые нужно было передать многим именитым людям города, чиновникам и коммерсантам. Два из них предназначались для господина Жана Бремона, члена Генерального совета Гвианы, и для господина Фабьена Леблона, отважного исследователя и внука известного писателя Леблона.

В полдень, когда солнце стояло в зените и жара становилась нестерпимой, господин Эрве разбудил меня. Возле него находился мужчина сорока пяти лет, широкоплечий, усатый, с симпатичными чертами лица и седеющей шевелюрой.

— Господин Буссенар, — обратился Эрве ко мне, — представляю вам моего старого друга, господина Дюпейра, бывшего военного, а теперь гражданского закройщика в Кайенне. Он живет здесь уже пятнадцать лет и поможет вам во всем, так сказать, «разобраться».

Обменявшись с моим новым знакомым крепким рукопожатием, я взял вещи, и мы быстро сошли с корабля, чтобы занять места в лодке. На веслах сидели восемь ссыльных арабов, которые в несколько минут доставили нас до набережной.

Настал период изнурительной жары, кстати, очень благоприятный для размножения скорпионов.

Высадившись из лодки, мы оказались на той самой маленькой площади с пальмами, которую я рассматривал с корабля и описал в предыдущем письме.

Под тропическими деревьями уже возвышалась целая гора багажа, доставленного с корабля. Рядом с ней под зонтиками сидели негритянки, торгующие мандаринами, разрезанными на куски арбузами и разлитым в стаканы лимонадом. Около дюжины огромных черных свиней, как наполненные углем мешки, валялись, привязанные за ноги, тяжело дыша от жары, в пыли.