Нет, не был Витя ни лепщиком, ни деревянщиком. В эти годы он уже был музыкантом. Все его усилия, мечты, замыслы лежали в этой области. Он продолжал играть в «Палате №6» басистом, а в группе «Ракурс», состоящей из учащихся ПТУ, был гитаристом. Пел ли он там какие-то песни — история пока умалчивает.
Его одолевали уже другие замыслы, связанные с новыми друзьями — первыми питерскими панками, к которым его прибило в эти годы.
Но к воспоминаниям девушки нужно отнестись с большой осторожностью. Не было у Вити Цоя своих песен в начале 1979 года. Скорее всего, это были песни Макса, а может быть, Анастасия перепутала годы. Это бывает.
1978–1980
Андрей Панов и «Автоматические удовлетворители»
Здесь пора начинать разговор о панках и о том, почему Цой оказался в их рядах.
Ну, насчет рядов — это преувеличение. Никаких рядов панков никогда не существовало. Панков вообще невозможно построить в ряды, они всегда вне рядов. Только оказавшись в армии, панк понимает, что есть такие понятия, как ряд, шеренга, колонна и ежедневная уборка казармы.
Кстати, Цою уже пора было задумываться об этой проблеме. Приближался 1980-й — год его призыва в армию по возрасту.
Что касается панков, то тогда это слово было в моде. Совсем недавно в Англии появились первые панки — как в смысле музыкального направления, так и стиля жизни, а главное, стиля одежды, поскольку стиль одежды создать значительно легче, чем стиль жизни.
Однако компании, о которой мы будем говорить и в которую попал Цой, почти удалось создать свой стиль жизни.
«С Цоем мы познакомились в 1977 году у Андрея Панова (играл с Цоем в группе «Автоматические удовлетворители»). Сам себя он окрестил почему-то Свином. Мы не возражали.
Как-то зашел я к Свину, а у него сидел какой-то парень. Обыкновенный. Восточной внешности. В ту пору мы представлялись кличками: Свин, Рыба, Пиночет. А Витька протянул руку и представился: «Цой». Я решил, что это тоже прозвище.
Мы жили недалеко от метро «Парк Победы» и тусовали дома у Свина. А потом мы сдружились как-то втроем: Витька, Леша Рыбин и я.
Покупали трехлитровую банку пива, копченую рыбу и зависали то у меня дома, то у него. А иногда вместо пива покупали трехлитровую банку томатного сока, соленую рыбу и булку — и получали не меньшее удовольствие. Часами слушали музыку — Т. Rex, ХТС или Tom Robertson Band и — мечтали-мечтали-мечтали. Обо всем на свете. Например, о том, как было бы здорово, если бы в нашей стране можно было выступать на стадионе. Кстати, тогда мы думали не о том, что стадионные концерты будут когда-нибудь и у нас, а жалели о том, что такого у нас никогда не будет».
Тут, конечно, следует читать не «Андрей Панов играл с Цоем в группе «АУ»», а наоборот: «Цой изредка играл в составе этой группы Андрея Панова».
То есть примерно с 1977 года у Вити Цоя в качестве духовного наставника появляется Свин — Андрей Панов, которому природа и обстоятельства, кажется, дали все, чтобы быть панком.
Он и стал официально первым питерским панком. Во всяком случае, этот титул уже никем не оспаривается.
Родители его были из мира балета. Отец танцевал в Мариинке и при удобном случае уехал за рубеж, но не стал «невозвращенцем», как тогда говорили, а как-то оформил это дело официально. Вероятно, с помощью нового брака.
Однако присылал единственному сыну деньги, пластинки и невиданную по тем временам музыкальную аппаратуру.
Квартира была просторная, мальчики были предоставлены сами себе, да и жили рядом…
Впрочем, пусть расскажет сам Андрей.
«…У меня был сосед выше этажом. Сейчас уже переехал. С детства в одном доме жили. Однажды он сказал, что у него одноклассник или друг учится в Серовке. И у них группа хорошая, три человека — «Палата №6». Тоже как бы въехали в панк-рок и все такое… Все очень здорово типа дурака валяют. Я, говорит, к тебе их приведу.
А я как раз в это время свалил из театрального, ни черта не делал. Сидел дома, играл на гитаре, группу подыскивал. Сам до этого полгода как за гитару взялся. Аппаратуру купил, меломанство забросил.
А все началось с Монозуба. Он мне рассказал, что такое советский рок. Позже он стал Панкером, а в наших кругах это был Монозуб. Он мне позвонил и сказал, что у нас есть тоже советские группы, подпольный рок, поют на русском. Рассказал про них. А с Монозубом я познакомился, когда Юфа его привел устраиваться на работу. Я тогда был работником торговли по радио и телеаппаратуре, поскольку меломан. Монозуб тоже хотел попасть. Ну, как-то завелось знакомство, и один раз ночью по телефону он говорит, что есть такие группы, такие хорошие штуки пишут…
«Ты ведь стихи пишешь?» — спрашивает. Я тогда тоже писал что-то. Думал, что это стихи. «А играть умеешь?» — «Нет», — говорю. «Ты, — говорит, — учись.» — «Как же, — говорю, — такие крутые там…» — «Ерунда! Это очень просто — группу сделать! Соберем ребят и начнем!»
А я как раз поступал в институт, и тут на мои плечи падают полторы тысячи деревянными — от папы. Мой папа свалил из страны законным путем в семьдесят третьем. И по их правилам, если ребенок учится, бухгалтерия оплачивает обучение. Финансирует его образование, значит.
Конечно, я сразу купил всякого — барабаны там, три-четыре гитары… Все на это ухнул, короче. Взялся сразу за гитару и настолько заразился, что поехал и поехал. Каждый день с утра до ночи. Сейчас фиг так сделаю. Но я отвлекся вроде…
Короче, они пришли — Максим Пашков, Цой и барабанщик. Не помню, как его звали. Хороший барабанщик, кстати. Оригинал. Жаль что не пошел по этой стезе впоследствии. Ну, Максим — очень активный человек, больше всех разговаривал. Потом поступил в театральный. А Цой придет и сидит в углу.
Сколько-то времени мы прожили одной семьей, потому что все были бездельники. Цоя и других из Серовки выгнали именно по той причине, что они там стали ходить в булавках, а Серовка всегда была рассадником пацифизма. Анашой воняло на всех этажах. Не знаю, как сейчас. Ну, учителя и педагоги поняли, что это такое — кто-то подстригся, кто-то булавку нацепил. За то и выгнали. И песни не те пели. В Серовке две группы было — одна «Голубые монстры», а другая — «Палата №6». Максим сам в Серовке не учился, а приходил туда играть.
Как-то так получилось, что мы с Цоем стали главные бездельники. И жили рядом, у парка Победы. Там, где сейчас его родители живут. Пока Максим не поступил в институт, мы встречались каждый день. Тем более что у меня дома стояла аппаратура. Я тогда еще занимался пластинками, постоянно были деньги с этого. Выпивка была дешевая. Вите родители всегда давали рубль в день. Сначала мы спрашивали, когда скидывались, — у кого сколько, а потом перестали спрашивать. «Давай твой рубль!» — говорим. Все знали, что у него рубль.
Собирались у меня, значит. Пили, гуляли, дурака валяли. У меня тогда стояло, наверное, полкиловатта. В основном играли они, а не я. Ну, соседи бегают… А что толку бегать? Барабанные установки разные. Тогда еще Юфа ко мне приходил, хотя он отношения к ним не имеет. Пели песни Максима, Цой в некоторых вещах был аранжировщиком. Про это Максим лучше может рассказать. Цой был басистом, ничего не писал тогда. Поскольку Максим относился к нему несколько иронически, что ли, Цой был всегда очень зажатый. Комплексанутый, даже так скажу. Когда же мы остались с ним два бездельника, я чуть ли не каждый день стал приезжать к нему по утрам. У него любимое занятие было — снимать с пленки. Или читать. С ушами все в порядке, снимает, как рентген. Jennifer Rush снял, что удивительно! Там маразматические аккорды, очень сложно… Сидит с гитарой, а ноги всегда выше головы. Балетная привычка. У меня родители балетные, я знаю.
Когда у меня еще забор был — он придет, сядет и ноги на забор. Вытянуты прямо, и лучше, чтобы выше головы.
Значит, приезжал я, и мы завтракали. Мне очень нравилась кухня его папы. Там один день готовила мама, а другой день готовил папа. И оставляли завтрак на столе. Мне всегда очень нравилось, когда вообще есть завтрак! Папа готовил с какими-то заморочками непонятными. Корейскими, наверное.
Вообще, семья у Цоя — это очень классно! Его семья до сих пор является для меня загадкой. Отец по-русски довольно плохо говорит, а у матери волосы золотые и вот такая коса! Настолько разные люди, непонятно вообще, как они вместе живут.
Каждую субботу и воскресенье отец собирался с друзьями в большой комнате, мать им все носила. Шикарно накрывался стол, море водки, политические беседы… А Цой жил в проходной комнате, вот они через нас и ходили. Одни мужчины собирались, вообще без женщин, солидол такой — пьют-гуляют, отдыхают. Цой немножко посмеивался над своим папой, хотя сам признавал, что первые аккорды на гитаре ему показал отец.
Был такой хороший случай. Родители уехали на юг, оставили Цою девяносто рублей из расчета треха в день. А у Цоя была мечта, как и у всех, — двенадцатиструнная гитара. Он побежал и тут же ее купил. 87 рублей она стоила. А на сдачу, поскольку голодный, у парка Победы купил беляшей по шестнадцать копеек. И, значит, натощак их навернул. Он очень долго потом это вспоминал. Говорит, лежал зеленый, один в квартире, блевал, умирал. До туалета было не дойти. Лежал несколько дней. С тех пор беляшей не ел.
А еще у него были бабушка и тетя. Я их видел разок. Бабушка и тетя работали в столовой. Обе они по матушкиной линии. Они жили в дальней комнате. Пили они только портвейн, водку не пили. Цой рассказывал, что они на Новый год купили 15 бутылок портвейна и выпили. Один раз я сам заглянул к ним в комнату, а там портвейном весь пол уставлен и сидят бабушка и тетя. Во люди!»