И пробуждалась она голодной. Подобно животному, которого слишком долго не кормили, она хотела еще и еще.

Я была всего лишь пленницей внутри возбужденного сосуда. Я дрожала, запутавшись в сетях дразнящего и манящего наслаждения. Его руки скользнули между моих бедер, но не коснулись влажного лона.

Кунки. Моей увлажнившейся кунки.

Теперь я понимала, что слова имеют значение. Рано или поздно я буду его умолять и мой воспаленный ум должен будет найти верные слова, чтобы насытить мою изголодавшуюся плоть.

Когда его горячие руки скользнули в незащищенную ложбинку между ягодицами, я закрыла глаза. Да. Наконец-то.

Он стал дразнить губы моей кунки. Его пальцы порхали вверх и вниз по скользким створкам, но не входили внутрь, хотя, признаюсь, я пыталась прижаться ближе. Он нашел маленькую чувствительную область сразу за ними, о существовании которой я даже не подозревала. Кончик его указательного пальца, скользкий от путешествий по моей кунке, быстро погрузился в анус, заставив меня ахнуть и задрожать от неожиданного удовольствия, и двинулся дальше, снова вверх по мне.

Не было ничего святого. Ни один дюйм моей кожи не остался нетронутым. Его прикосновение вторгалось. И приглашало. Оно провоцировало, оскорбляло и возбуждало. Я была одурманена и пьяна им, потрясена и взбудоражена. Оно срывало покровы с и так уже нагого тела.

Потом оно стало менее нежным. Не жестоким, но более грубым, более требовательным. Он толкал, сжимал, щипал, дергал. Мои соски затвердели и заострились под его дразнящими прикосновениями, ягодицы порозовели, по коже головы, где его пальцы хозяйничали в моих волосах, пробегали мурашки. Он запрокинул мою голову и всунул скользкие пальцы мне в рот, заставляя почувствовать себя на вкус.

Соль. Сметана.

Я хотела, чтобы он точно так же вставил пальцы мне в кунку. Я сочилась желанием. Он словно прочел мои мысли и спустился горячей бесцеремонной рукой по животу, крепко обхватив кунку. Я вздрогнула и закрыла глаза.

— Да, — шепнула я пересохшими губами, — пожалуйста.

Внезапно он схватил меня за предплечье свободной рукой и повернул так, чтобы я прижалась спиной к его животу. Возбужденной коже пришлись по вкусу твердые пуговицы жилета, скребнувшие по спине. Распаленные ягодицы восприняли гигантскую выпуклость на его брюках как принадлежащую мне и уверенно на ней устроились.

— Чего ты хочешь, милая Офелия?

Я извивалась и хватала воздух губами. Его рука грубо терла мою кунку, но не входила во влажные ворота.

— Скажи слова, Офелия.

Я стонала и ерзала на нем туда-сюда, но он не знал пощады.

— Скажи их.

— Коснись меня, — взмолилась я. — Пожалуйста, коснись меня.

— Я касаюсь, — прохрипел он, обжигая дыханием мое ухо.

Я захныкала от нетерпения.

— Нет! Коснись меня внутри!

— Мы называем это по-другому, верно?

— Трахни меня! — взвыла наконец я. — Трахни мою кунку пальцами!

Когда его длинные, чуть огрубелые пальцы проникли внутрь скользких складок моей кунки, я чуть не закричала от облегчения. Я билась и дергалась на нем, пока он накрепко не прижал мое тело к своему, обхватив меня свободной рукой за талию. Несмотря на предыдущую жесткость, он проник в меня медленно, почти благоговейно. Я не смогла даже пошевельнуться. Я лишь уронила голову ему на плечо и часто дышала, пока он вводил глубоко в меня свой длинный палец до самой последней костяшки. Долгий животный стон вырвался из моего горла.

— Это «первый грех», моя восхитительная Офелия… — Его дыхание было жарким и влажным у моего уха, а голос хриплым и низким. — Первый грех — это похоть.

Все мое тело было словно в огне. Я никогда не испытывала ничего подобного этому порочному пробуждению. Я превратилась в обезумевшее создание, умолявшее незнакомца в маске сделать со мной то, о чем несколько недель назад не могла даже подумать.

Он стоял позади меня, по-прежнему полностью одетый на фоне моей наготы, не сделав ничего особенного, только коснувшись меня руками. Как простое прикосновение могло разжечь во мне такую неистовую страсть?

Его длинный палец погружался в меня и возвращался на поверхность снова и снова, а я дрожала и всхлипывала в тисках мужчины. Колени едва держали меня. Если я упаду на ковер, упадет ли он вместе со мной? Накроет ли своим тяжелым, теплым телом? Возьмет ли меня на полу, слушая, как я умоляю не останавливаться?

Подобные опасные мысли были всего лишь обрывками сознания среди хаоса в моей голове. По большей части мое сознание состояло из ненасытного, болезненного, пульсирующего желания. Огрубелые, как у наездников, руки Сударя, воспламеняли. Его скользкий палец вонзался в меня снова и снова, плавно катаясь по чувствительной плоти того сокровенного маленького бугорка, для которого у меня не было названия. Все мое существо сжалось до размера этого бугорочка, а быть может, это он стал мной, ибо в мире перестало существовать что-либо, кроме мозолистого пальца, порхающего надо мной, пронзающего меня, бросающего меня в дрожь. Меня тянуло к чему-то, чего я никогда не знала прежде. Я хотела чего-то… чего-то большего.

Палец замедлился, потом остановился. Я охнула и протестующе застонала, когда он начал выходить из моего тела дюйм за дюймом. Я чувствовала себя беззащитной, пустой и неудовлетворенной. Что это за безумие?

— Еще нет, милая блудница, — шепнул глухой голос мне в ухо.

Когда его рука перестала меня держать, я пошатнулась — трясущиеся колени не выдерживали моего веса. Он осторожно прислонил меня к столбику кровати, голой спиной к прохладному резному дереву. Я убрала руки за спину, чтобы держаться за столбик, и уронила голову на грудь, прячась под водопадом волос и пытаясь ухватиться за это ощущение его. Куда я пыталась дойти? Я не знала, но понимала, что не найду туда дорогу сама. Мое тело становилось охладелым и одиноким без его прикосновений, без его сильного присутствия, без его горячего дыхания возле моего уха.

Я нуждалась в этом незнакомце, в этом «Сударе».

Это откровение должно было встревожить и даже напугать меня. Я, которая так отчаянно боролась за свою свободу, охотно отдавалась во власть этого неизвестного мужчины. И все-таки я не боялась. В этом открытии была сила. В том, как мое тело отзывалось на его огромные, бесстыдные руки, была свобода. Каким-то внутренним чутьем я знала, что если продержусь эту ночь, то научусь летать.

Я почувствовала, что его большие руки гладят мне волосы. Он обхватил мои скулы ладонями и приподнял мое лицо. Я посмотрела на него, дрожа и задыхаясь, позабыв о своей наготе.

— Скажи «трахаться».

Я втянула в легкие воздух.

— Трахаться.

Порочное слово легко слетело с моих губ — ведь кто, как не я, только что кричала его во весь голос? Этот послушный лепет не шел ни в какое сравнение с моими недавними воплями.

— Нагая и нечестивая. — Его красивые губы изогнулись. — И в то же время такая утонченная. Мои аплодисменты.

Нелепо было гордиться собой, как школьнице, получившей хорошую отметку, но я гордилась. Впрочем, разве это не одно из препятствий, преодолеть которые мне нужно на пути к своей цели? Я должна гордиться.

Я, кажется, уже упоминала, что исключительно быстро учусь.

Он продолжал смотреть на меня из-под густой тени маски. Что он видел? Я была так увлечена собственными переживаниями, что не задумывалась о его нуждах.

Хорошие куртизанки вряд ли такое допускают.

Я подняла руки и несмело провела ладонями по его груди, скользнула по жилету, вверх под накидку и вниз по плоскому, твердому животу. Его тело было таким сильным под богатой одеждой. Я никогда раньше не прикасалась к мужчинам, но ожидала чего-то более мягкого от джентльмена. У Сударя было тело рабочего, руки конюха, а одежда и манеры лорда.

Возможно, такие требования и предъявлялись к наемным любовникам. Лебедь подчеркивала, что хорошая спортивная форма и грация чрезвычайно важны для куртизанки. В наемном любовнике должны цениться сила и выносливость, не так ли?