Миссис Карр побила короля тузом, и на ее губах заиграла, как показалось Норману, лукавая усмешка.

Когда партия кончилась, Тэнси отправилась на кухню за закусками. Норман последовал за ней.

— Ты заметил, как она на тебя поглядывает? — прошептала Тэнси весело. — Порой мне чудится, что эта стерва влюблена в тебя.

Он фыркнул.

— Ты про Ивлин?

— Разумеется нет! Про миссис Карр. Внутри она — молоденькая девчонка. По взглядам, какими она окидывает студентов, можно догадаться, что ей хочется быть такой и снаружи.

Норман припомнил, что утром сам подумал о том же.

— Она и на меня иногда смотрит так, — продолжала Тэнси, — но польщенной я себя не чувствую; скорее, мне становится страшно.

Норман кивнул.

— Она напоминает мне Злую… — он запнулся.

— …Колдунью в «Белоснежке»? Верно, милый. Ступай лучше к гостям, не то они прибегут сюда, чтобы сообщить, что профессору Хемпнелла на кухне не место.

В гостиной завязался обычный разговор о трудностях преподавательской жизни и ее радостях.

— Я виделся сегодня с Поллардом, — заявил Ганнисон, нацеливаясь на кусок шоколадного торта. — Он завтра утром будет совещаться с опекунами, в том числе и по поводу кафедры социологии.

Харви Соутелл подавился пирожным и чуть не опрокинул чашку с какао.

Норман уловил злобный взгляд, который метнула на него миссис Соутелл; впрочем, она быстро овладела собой.

— Как интересно, — пробормотала она.

Норман улыбнулся. Такую ненависть он понимал. И приписывать ее колдовству не было ни малейшей необходимости.

Пойдя на кухню, чтобы принести миссис Карр стакан воды, он столкнулся с миссис Ганнисон, которая выходила из спальни. Она засовывала в свою объемистую сумку какую-то книжку в кожаном переплете. Почему-то Норман подумал о дневнике Тэнси. Наверно, миссис Ганнисон захватила с собой адресную книгу; при чем здесь дневник?

Между ног миссис Ганнисон с шипением проскользнул Тотем.

— Ненавижу кошек, — процедила супруга декана и удалилась в гостиную.

Профессор Карр предложил сыграть последний роббер так: мужчины за одним столом, женщины за другим.

— В вас говорит варвар, — поддела его Тэнси. — По-вашему, мы совсем не умеем играть в бридж.

— Наоборот, дорогая, я считаю, что вы играете великолепно, — возразил Карр. — Но буду откровенен: порой я предпочитаю играть с мужчинами. Мне легче читать на их лицах, тогда как женщины сбивают меня с толку.

— Так и должно быть, милый, — со смехом проговорила миссис Карр.

Карты неожиданно начали ложиться в поистине невозможных сочетаниях мастей, и игра приняла азартный характер. Однако Норман не в силах был сосредоточиться, а потому Соутелл, бывший его партнером, допускал промах за промахом.

Норман прислушивался к беседе женщин за соседним столиком. Его неугомонное воображение настырно выискивало скрытый смысл в самых невинных замечаниях.

— Обычно вам везет, Тэнси, а сегодня у вас словно что-то разладилось, — произнесла миссис Карр. Что она имела в виду?

— Не везет в картах… ну, вы знаете.

Как миссис Соутелл собиралась закончить фразу? Повезет в любви? Повезет в ворожбе? Полнейший бред!

— Тэнси, вы дважды подряд пропустили взятку. Будьте внимательнее, не то мы догоним вас.

Какое значение может иметь слово «взятка» в лексиконе миссис Ганнисон? На что она намекает? На отказ от колдовства?

— Милочка, — пробормотала миссис Карр, — мне бы очень хотелось знать, какие у вас козыри и что вы замышляете.

Резиновая линейка, черт ее побери! Вот в чем беда воображения. Если мерить резиновой линейкой, слон будет не больше мыши, ломаная и кривая будут одинаково прямыми. Норман попытался обратиться мыслями к шлему, который разыгрывался на мужском столе.

— Наши дамы рассуждают о бридже как знатоки, — проговорил вполголоса Ганнисон.

Наконец все поднялись. Ганнисон с Карром, оживленно обсуждая подробности роббера, вышли в холл последними.

Норман вспомнил, о чем хотел спросить миссис Ганнисон.

— Гарольд говорил мне, что вы много снимали того каменного дракона, или кто он там, на крыше Эстри. Знаете, он располагается прямо напротив окна моего кабинета.

Миссис Ганнисон как-то странно взглянула на него, потом кивнула.

— По-моему, одна фотография у меня с собой. Да, она была сделана около года назад.

Порывшись в сумочке, она протянула Норману помятый снимок.

Норман невольно вздрогнул. Бессмыслица какая-то! Вместо того чтобы помещаться посредине гребня или внизу его, дракон на снимке восседал чуть ли не на самом верху. Что же все это значит? Шутка, растянувшаяся на несколько недель? Или… Его рассудок взбрыкнул, словно норовистая лошадь. Однако… Eppur si muove.

Норман перевернул снимок. На обороте его красным карандашом было нацарапано что-то неразборчивое. Миссис Ганнисон забрала фотографию, чтобы показать ее остальным.

— Ветер воет, как заблудшая душа, — сказала миссис Карр, запахивая пальто, когда Норман открыл перед нею дверь.

— Судя по разговорчивости, женская, — прибавил со смешком ее супруг.

Гости удалились. Обняв мужа, Тэнси проговорила:

— Я, должно быть, старею, Норм. Сегодняшний вечер не был испытанием, и даже вампирские замашки миссис Карр не задевали меня. Они все вдруг показались мне вполне приличными людьми.

Норман пристально посмотрел на жену. Она улыбалась. Тотем выбрался из своего укрытия и терся о ее ноги.

Пересилив себя, Норман кивнул.

— У меня тоже сложилось такое впечатление. Но какао! Давай чего-нибудь выпьем.

Со всех сторон наседали тени, земля под ногами Нормана дрожала и проваливалась. Отвратительный рев, который, чудилось, возник заодно с миром, сотрясал его тело, однако не мог заглушить монотонного голоса, что приказывал Норману сделать что-то — что именно, он не в состоянии был понять, сознавал только, что исполнение приказа грозит ему бедой. Голос слышался так отчетливо, будто принадлежал кому-то сидящему в голове Нормана. Он попытался остановиться, свернуть с дороги, на которую направлял его голос, но чьи-то крепкие руки всякий раз возвращали его обратно. Он хотел оглянуться через плечо на того, высокого, кто стоял за спиной, но не нашел в себе достаточно смелости. Наседавшие тени на мгновение принимали вид чудовищных лиц: бездонные колодцы глаз, мясистые губы, густые гривы волос.

Ему никак нельзя подчиниться голосу. Но — он должен подчиниться. Норман отчаянно забился. Рев разрывал ему барабанные перепонки, тучи заволокли небо от края до края.

Внезапно из-за них проступили знакомые очертания спальни, и Норман проснулся.

Он потер лоб, безуспешно пробуя припомнить, чего же добивался от него голос. В ушах все еще гремели громовые раскаты.

Сквозь занавески в комнату проникал неяркий уличный свет. Часы показывали без пятнадцати восемь.

Тэнси сладко спала, свернувшись калачиком и выпростав руку из-под одеяла. В уголках ее рта притаилась улыбка. Норман осторожно приподнялся — и наступил босой ногой на валявшийся у кровати гвоздь. Выругавшись про себя, он проковылял в ванную.

Впервые за несколько месяцев он порезался при бритье. Дважды новое лезвие скользнуло по щеке, отделяя крохотные кусочки кожи. Свирепо поглядев на вымазанное белым кремом и украшенное алыми разводами лицо в зеркале, Норман очень медленно провел бритвой по подбородку, но надавил слишком сильно и порезался в третий раз.

Когда он появился на кухне, вода, которую он поставил греться, закипела. Он стал наливать ее в кофейник; ручка кастрюли оторвалась, и кипяток выплеснулся ему на ноги. Тотем проворно отпрыгнул, потом бочком подобрался к своему блюдцу с молоком. Норман выбранился, затем усмехнулся. Что он говорил Тэнси насчет злонамеренности вещей? Словно в качестве последнего доказательства собственной правоты, он, расправляясь с пирожным, прикусил язык. Злонамеренность вещей? Скорее уж злонамеренность человеческой психики! Где-то на грани сознания ощущалось присутствие некоего беспокойного, неопределенного чувства, как будто он нырнул в море и вдруг различил в толще воды громадную хищную рыбу. Остаток сна, что ли?