Вспомнив Элоизу, Гаспар снова нахмурился. Два часа ежедневных объятий, даже с писательницей высшего разряда, которые были предписаны контрактом, казались ему чересчур длительными, чтобы не сказать — утомительными. Вполне хватило бы и часа.

— Это писатель, сынок!

Ну вот, конечно, отец с сыном на прогулке — папаша излишне громким шепотом отвечает на вопрос своего отпрыска. Сделав вид, что он не заметил, с каким праведным негодованием было произнесено название его профессии, Гаспар прошел мимо экскурсантов с порочной ухмылкой на лице. Ничего не поделаешь, контракт есть контракт. К тому же предстоящие два часа блаженства все-таки были компромиссом между одним часом, который предлагал он, и гремя часами, которых требовала Элоиза.

На Читательской улице (Нью-Анджелес, Калифорния), где располагались все англоязычные издательства Солнечной системы, Гаспар, к своему изумлению, совсем не увидел прохожих. Улица была безлюдна. Неужто вся дневная смена проспала? Зато всюду толпились зловещего вида роботы — мрачные металлические существа семи футов ростом с единственным, как у циклопов, видеоглазом во лбу и маленькими громкоговорителями вместо рта для разговора с людьми (между собой роботы предпочитали общаться без звуков — напрямую принимая короткие радиоволны или просто соприкасаясь металлическими корпусами).

Внезапно заметив среди них знакомого робота, Гаспар воспрянул духом. Синевато-стальной, с массивным корпусом, но стройный, тот выделялся на фоне своих нескладных собратьев, как скаковой конь среди першеронов.

— Привет, Зейн! — радостно воскликнул писатель. — Что происходит?

— Здорово, Гаспар, — отозвался робот, подходя к нему. Затем, снизив громкость, продолжил: — Понятия не имею, почему эти кретины не хотят со мной разговаривать. Явные подонки, нанятые издателями. Наверно, снова забастовали транспортники, и они боятся, как бы не было заминки с вывозом готовой продукции.

— Нас это не касается! — беззаботно воскликнул Гаспар. — А ты все трудишься с утра до ночи, старая шестеренка?

— На полную катушку, старая отбивная, — в тон ему ответил робот. — А толку что? Зарабатываю жалкую пару ампер-часов, едва хватает на подзарядку.

Гаспар дружески улыбнулся, слушая добродушное ворчание робота. Ему нравилось иметь дело с механическими существами, особенно с Зейном, давним его приятелем. Большинство людей косо смотрели на подобное панибратство с врагами рода человеческого (как они называли роботов в частных разговорах), а Элоиза однажды во время ссоры даже обозвала Гаспара «грязным робофилом».

Возможно, эта симпатия к роботам основывалась на его любви к словомельницам, однако Гаспару никогда не приходило в голову анализировать свои чувства. Его просто влекло к роботам, и роботофобия во всех ее проявлениях была противна писателю. «Какого черта, — думал он, — ведь роботы — отличные ребята!»

А Зейн Горт занимал особое место среди своих металлических собратьев. Он был вольным роботом и зарабатывал на подзарядку сочинением приключенческих повестей для других роботов; его интеллекту можно было позавидовать, он обладал большим запасом доброты и любые жизненные невзгоды встречал с «двойной закалкой» (что было у роботов синонимом мужественности). Таких роботов было один на миллион.

— Ходят слухи, Гаспар, — продолжал Зейн Горт, — что вы, писатели-люди, замышляете забастовку или что-то еще более отчаянное.

— Чепуха! — воскликнул Гаспар. — Элоиза сказала бы мне об этом.

— Рад слышать, — вежливо согласился Зейн с легким гудением, в котором звучало сомнение. Внезапно между его лбом и поднятой правой клешней проскочил сильный электрический разряд. Гаспар вздрогнул от неожиданности.

— Извини, Гаспар, — сказал робот, — но мне пора бежать. Вот уже битых четыре часа я ломаю голову над своей новой повестью. Доктор Вольфрам попал у меня в такой оборот, что никак не удавалось его выручить. И вот меня осенило. Пока!

И он исчез подобно голубой молнии.

Гаспар не спеша пошел дальше, стараясь представить себе, как это можно четыре часа ломать голову над одним эпизодом. Конечно, и у словомельниц бывали перебои — короткое замыкание, например, — но это, по-видимому, не одно и то же. Может быть, подобное ощущение возникает, когда не получается шахматная задача? Или оно более похоже на те душевные страдания, которые мучили людей (и даже, говорят, писателей!) в те недобрые старые времена, когда еще не было гипнотерапии, гипертранквилизаторов или неутомимых роботов-психиатров?

Но в таком случае что это за душевные страдания?

Иногда, правда, Гаспару казалось, что его жизнь течет слишком спокойно, слишком безмятежно даже для писателя-профессионала.

Гаспар подошел к большому книжному киоску, стоявшему на углу Читательской улицы, и его философские раздумья сразу оборвались. Витрины киоска сверкали и переливались, как новогодняя елка, и Гаспар внезапно почувствовал себя шестилетним ребенком, которого посетил Дед Мороз.

За истекшие двести лет вид книжных страниц почти не изменился — те же черные буквы на светлом фоне, — зато обложки преобразились неузнаваемо. Все то, что в XX веке едва намечалось, пошло теперь в рост и достигло пышного цветения. Стереопечать и четырехступенчатая репродукция позволяли соблазнительным миниатюрным девицам на обложке проделывать нескончаемый стриптиз или появляться на фоне освещенных окон в прозрачных пеньюарах. Плотоядно ухмылялись чудовища и гангстеры, мудро и с достоинством глядели с обложки философы и министры. Падали трупы, рушились мосты, ураганы с корнем выворачивали деревья, космические корабли уносились в звездную даль на обложке пять на пять дюймов.

Книги воздействовали на все органы чувств. Уши пленяла тихая музыка, чарующая, как пение сирен; в ней слышались томные поцелуи, щелканье плеток, глухой треск автоматных очередей и дальний грохот ядерных взрывов. Ноздри Гаспара ощущали запахи жареных индеек, лесных костров, соснового бора, апельсиновых рощ, порохового дыма, марихуаны, мускуса и всемирно известных духов вроде «Флер-де-Ланс» или «Туманность № 5».

Он знал, что стоит ему коснуться пальцами любой обложки, и он ощутит фактуру бархата, или норкового меха, или лепестков розы, или сафьяна, или полированного клена, или старинной бронзы, или венерианской морской пробки, или нежной женской кожи.

Приближаясь к гроздьям книг, которые и вправду были подвешены, как игрушки на развесистой елке (исключением были строгие полки с роликами робокнигофильмов), Гаспар замедлил и без того неторопливые шаги, стараясь продлить предвкушаемое удовольствие.

В отличие от большинства своих коллег, Гаспар де ла Нюи любил читать книги, особенно гипнотические творения словомельниц, именовавшиеся иногда словопомолом — с теплыми розовыми облаками прилагательных, с могучими, как ураган, глаголами действия, с объемными четырехмерными существительными и соединительными союзами, несокрушимыми, как электросварка.

А на этот раз он предвкушал целых два удовольствия — выбор новой повести для вечернего чтения и возможность в очередной раз увидеть на прилавке свою первую книгу — «Пароль страсти», примечательную главным образом обложкой, на которой девушка снимала с себя одну за другой семь разноцветных юбочек — по порядку цветов спектра. На последней странице обложки был напечатан его собственный стереопортрет, где Гаспар был изображен в смокинге, на фоне викторианской гостиной, — он склонился над хрупкой очаровательной девушкой, прическа которой была нашпигована заколками длиной в добрый фут, а лиф весьма соблазнительно расстегнут почти на три четверти. Ниже красовалась подпись: «Гаспар де ла Нюи собирает материал для своего шедевра». А еще ниже, мелким шрифтом: «Гаспар де ла Нюи зарабатывал на жизнь, моя посуду в парижских ресторанах, был стюардом на космическом лайнере, работал ассистентом в подпольном абортарии (по заданию криминальной полиции), шофером такси на Монмартре, камердинером виконта, чьи предки участвовали в крестовых походах, лесорубом в сосновых лесах Французской Канады, изучал в Сорбонне межпланетные законы о разводах, проповедовал гугенотство среди черных марсиан и служил тапером в публичном доме. Принимая мескалин, он мысленно перевоплощался в пятерых знаменитых французских сводников и пережил все перипетии их бесславной карьеры. Он провел три года в психиатрической лечебнице, где дважды едва не убил медсестру. Великолепный аквалангист, он продолжил на Венере славные традиции своего соотечественника капитана Кусто и был свидетелем подводных оргий венерианских русалок. Гаспар де ла Нюи создал свой “Пароль страсти” за два с небольшим дня на новейшей словомельнице “Реактивный словотвор”, оборудованной по последнему слову техники инжектором плавных наречий и душераздирающих пятисекундных пауз. Затем он редактировал роман на машине “Суперлакировщик” фирмы Саймон. Гаспар де ла Нюи удостоен премии Совета издателей “За выдающийся вклад в технологию упаковки слова” — трехдневная экскурсия по притонам Старого Манхэттена. В настоящее время писатель собирает материал для своего нового романа, который, как он сообщил нам, будет называться “Греши, греши”».