Сын: Выходит, словомельница рассказывает одно и то же, только разными словами.

Отец: В общем, пожалуй, да.

Сын: По-моему, это глупо.

Отец: Совсем не глупо, сынок. Все взрослые люди читают эти книги. И твой папочка тоже их читает.

Сын: Да, пап. А это кто?

Отец: Где?

Сын: А вон там, идет сюда. Тетя в голубых штанах. А у нее блузка расстегнута…

Отец: Кх-м… Отвернись немедленно! Это… это писательница.

Сын (продолжая смотреть): А что такое писательница? Та нехорошая тетя, которая заговорила с тобой, а ты отвернулся, тоже писательница? Помнишь, ты мне рассказывал?

Отец: Нет, что ты, сынок! Писатели и писательницы — просто люди, которые ухаживают за словомельницей, стирают с нее пыль, смазывают ее. Правда, издатели уверяют, будто писатель помогает словомельнице писать книги, но это все выдумки, сынок, чтобы людям было интереснее. Писателям разрешают одеваться неряшливо и вести себя невоспитанно, наподобие цыган. Это оговорено в их контрактах и восходит к тому времени, когда словомельницы только изобрели…

Сын: Папа, смотри! Она что-то положила в эту словомельницу, какой-то черный шар.

Отец (не глядя): Наверно, она смазывает ее или меняет транзистор, как это требуют ее обязанности. Ты, наверно, не поверишь тому, что я тебе сейчас расскажу. Но твой папа всегда говорит правду. Когда словомельниц еще не было…

Сын: Из машины идет дым, папа!

Отец (по-прежнему отвернувшись): Не перебивай своего папочку! Наверно, она пролила масло. До того как были изобретены словомельницы, писатели — подумай только! — сами писали книги! Им приходилось искать…

Сын: Писательница куда-то побежала, пап.

Отец: Не перебивай! Им приходилось искать каждое слово в своей памяти. Это, конечно…

Сын: Папа, дым идет все сильнее, и искры посыпались…

Отец: Не перебивай, говорю! Это был, конечно, невероятно тяжелый труд. Вроде строительства пирамид.

Сын: Да, пап. А дым…

Бумм! С невероятным грохотом словомельница Гаспара разлетелась на мелкие кусочки, а вместе с ней и обладатели бирюзовых костюмов с опаловыми пуговицами.

Они покинули этот мир мгновенно и безболезненно — случайные жертвы профессионального конфликта. За первым взрывом последовали десятки других, но от них, к счастью, никто серьезно не пострадал.

По всей Читательской улице, которую называли также улицей Грез, писатели громили словомельницы. От обугленной книжной елочки, где свалился Гаспар, и до самых стартовых площадок на другом конце улицы, где стояли книжные космолеты, бушевали члены писательского союза, ломая и круша все вокруг. Буйная пестрая толпа писателей в беретах и купальных халатах, в тогах и брыжах, в кимоно и плащах, в спортивных рубашках и кружевных манишках, в кафтанах и лосинах, в майках и джинсах разливалась неукротимым потоком по единственному в Солнечной системе полностью механизированному издательскому комплексу, оставляя за собой одни развалины. Они врывались в каждый словомольный цех, сея смерть и разрушение среди гигантских машин, чьими слугами они были столько времени и в чьих электронных внутренностях рождалась та жвачка, которая одурманивала умы обитателей трех планет, полдюжины лун и несколько тысяч спутников и космических кораблей, несущихся по своим орбитам и траекториям.

Писатели больше не хотели продавать себя за высокую зарплату и дешевые украшения вроде старинных костюмов, ставших символом их ремесла, или громких имен, которые они присваивали себе с молчаливого согласия и по прямому указанию редакторов — они громили и крушили, жгли и уничтожали на глазах полиции, безмятежно наблюдавшей за их бесчинствами, потому что правительство уже давно искало случая подорвать мощь издательских корпораций.

Роботы-наемники, к услугам которых в последнюю минуту попытались обратиться захваченные врасплох издатели, тоже бездействовали — руководство их Межпланетной лиги решило не вмешиваться в конфликт между людьми. А потому они стояли молча и неподвижно, словно мрачные металлические изваяния, покрытые бесчисленными шрамами от кирпичей, язвами от вылитых на них кислот, ожогами от лучевых пистолетов (следы столкновений с забастовочными пикетами), стояли и смотрели, как гибнут их неподвижные и неодушевленные родичи.

Гомер Дос-Пассос разворотил мощным ударом топора приборную панель «Жанрожернователя», окрашенную в элегантный серый цвет, и начал крушить лампы и транзисторы в чреве словомельницы.

Агата Занд просунула носик огромной воронки в блоки памяти «Всеписателя» фирмы «Скрибнер» и вылила пару галлонов дымящейся концентрированной азотной кислоты в их исключительно хрупкие внутренности.

Шарлотта Бичер-Эллиот облила бензином «Романодробилку» фирмы «Эллиот» и завизжала от радости, когда языки пламени взвились в небо.

Эдгар Конан-Честертон всыпал в «Тайнонакопитель» фирмы «Даблдэй» губительный для машины магнитный порошок.

Герберт Станислав Брэдбери заложил взрывные заряды направленного действия в «НФ-упаковщик» фирмы «Эпплтон» и едва не расстался с жизнью, отгоняя зевак, пока бушующие струи раскаленной плазмы обращали в пепел километры тончайшей серебряной проволоки в соленоидах и обмотках словомельницы.

Вальтер Купер изрубил мечом контрольную панель «Историографа» фирмы «Хьютон», вскрыл ее алебардой и швырнул внутрь пакет самовоспламеняющегося «Греческого огня», который он составил по рецепту, найденному в старинном манускрипте.

Брет Фенимор Купер разрядил все шесть зарядов в «Золотоискатель» фирмы «Уитлзи», а затем взорвал его шестью динамитными шашками.

Шекспиры бесновались, Данте сеяли вокруг электрохимическое разрушение, Мильтоны и Софоклы бились плечом к плечу с Бальзаками и Моруа, Рембо и Саймаки по-братски делили опасность, а в арьергарде неистовствовали несметные толпы Синклеров и Дюма, отличавшихся друг от друга только инициалами.

То был черный день для любителей чтения. Или, наоборот, это была заря новой эры.

Один из последних эпизодов Бойни словомельниц, которую одни историки сравнивали с пожаром, уничтожившим Александрийскую библиотеку, а другие — со штурмом Бастилии, разыгрался в огромном зале, где были установлены словомельницы издательств «Рокет-Хаус» и «Протон-Пресс». После взрыва, уничтожившего словомельницу Гаспара, там наступило временное затишье. Уцелевшие экскурсанты бросились из зала, и только две пожилые учительницы, прижавшись к стене и цепляясь друг за друга, с ужасом следили за событиями.

К ним прижался не менее перепуганный розовый робот — стройный, тоненький, с осиной талией, поразительно женственный.

Через минуту Джо Вахтер проснулся, оторвался от табельных часов, прошаркал через зал и достал из стенного шкафа веник и совок для мусора. Так же неторопливо он подошел к развалинам словомельницы и начал водить веником у ее основания, сметая в кучку кусочки металла, обрывки изоляции и бирюзовой ткани. Один раз Джо наклонился, достал из кучи мусора опаловую пуговицу, целую вечность разглядывал ее, потом покачал головой и бросил в совок.

И тут в зал ворвались опьяненные победой писатели. Они двигались клином, на острие которого три огнемета изрыгали огромные двадцатифутовые струи пламени.

Огнеметчики со своими помощниками набросились на пять оставшихся словомельниц, а остальные писатели с дьявольскими воплями принялись носиться по залу, подобно обитателям преисподней, приплясывая в багровых, дымных отблесках пламени. Они обнимали друг друга, хлопали друг друга по спине, громогласно вспоминая подробности самого жестокого уничтожения той или иной наиболее ненавистной словомельницы, и при этом оглушительно хохотали.

Учительницы и розовая роботесса еще теснее прижались друг к другу. Джо Вахтер глянул на беснующуюся орду, покачал головой, словно бы выругался про себя, и продолжал свою бессмысленную уборку.