Едва Флэксмен неторопливо произнес эти слова, рассчитанные на максимальный эффект, как дверь кабинета вдруг начала медленно, с легким скрипом открываться.

Флэксмен судорожно подпрыгнул. Остальные испуганно обернулись.

На пороге стоял сгорбленный старик в лоснящемся саржевом комбинезоне. На седые всклокоченные лохмы была нахлобучена засаленная фуражка, из-под которой торчали мочки ушей с пучками жестких волос.

Гаспар сразу узнал старика. Это был Джо Вахтер, выглядевший необыкновенно бодро — оба его глаза были наполовину открыты. В левой руке он держал веник и совок для мусора, а в правой — большой черный пистолет.

— Прибыл на дежурство, мистер Флэксмен, — заявил он, почтительно поднося пистолет к виску. — Готов начать уборку. По всему видно, что оно и не помешает. Здравствуйте все, с кем еще не виделся.

— Вы не могли бы починить электрозамок? — холодно осведомился Каллингхэм.

— Нет. Да он вам теперь и ни к чему, — бодро сообщил старик. — В случае необходимости можете рассчитывать на меня и на мой верный скунсовый пистолет.

— Скунсовый пистолет? — недоверчиво усмехнулась няня Бишоп. — А на барсуков он уже не годится?

— Дело здесь такое, сударыня. Он пуляет шариками, запаха которых не выносит ни человек, ни зверь. Тот, в кого угодит такой шарик, сразу же скидывает с себя одежду и бежит мыться. А можно поставить его и на автоматическую стрельбу. Тут уж любая толпа разбежится.

— Верю, верю, — поспешно согласился Флэксмен. — Но скажите, Джо, что происходит с… игроками вашей команды, когда вы стреляете?

Джо Вахтер хитро улыбнулся.

— В том-то и штука! Лучше моего скунсового пистолета не найти, потому что у меня поврежден носовой нерв и никаких запахов я не чувствую!

Джо Вахтер неторопливо принялся за уборку, предварительно дважды заверив Флэксмена, что его верный скунсовый пистолет надежно поставлен на предохранитель.

Мисс Розанчик наращивала провод под руководством няни Бишоп, не переставая восхищаться ее ноготками — такими изящными и так удобно заменяющими мощные кусачки.

Флэксмен, могучим усилием воли отведя взгляд от двери с испорченным электрозамком, продолжал свое повествование:

— После смерти Цукки и его ассистента возник вопрос, что делать с тридцатью серебряными мудрецами. И тут на сцене появляется еще одна выдающаяся фигура — Хобарт Флэксмен, мой прадед и основатель издательства «Рокет-Хаус». Он был близким другом Цуккерторта, поддерживал его деньгами и советом, так что Цукки назначил Хобарта директором «Мозгового треста». Теперь он заявил о своих правах и указал, что «консервированные серебряные мудрецы» должны быть переданы под его опеку. Так и сделали. «Мозговой трест» был переименован в «Мудрость Веков», и о его существовании постепенно забыли. Однако преемники старого Хобарта продолжали начатое им дело. Яйцеглавы — как стали их называть из-за внешнего вида — были окружены самым внимательным уходом и каждый день получали сведения о всех событиях, происходящих в мире, а также любую другую интересовавшую их информацию. — Флэксмен внезапно широко улыбнулся, а потом многозначительно произнес: — И вот теперь не осталось больше писателей и словомельницы уничтожены. Так что последнее слово принадлежит тридцати серебряным мудрецам. Вы только подумайте! Тридцать настоящих писателей, у которых было почти двести лет для накопления материала, творческого роста и которые могут работать круглые сутки! Ну как, няня Бишоп, вы готовы?

— Мы уже десять минут как готовы! — отозвалась она.

Гаспар и Зейн Горт посмотрели на стол. На дальнем его конце, опираясь на черный воротничок, стояло большое дымчатое серебряное яйцо. Рядом были разложены его «глаза», «рот» и «уши», еще не подключенные к соответствующим розеткам.

Флэксмен удовлетворенно потер руки.

— Погодите! — остановил он няню Бишоп, которая протянула руку к проводу, соединенному с глазом. — Я хочу представить его по всем правилам. Как его зовут?

— Не знаю.

— То есть как — не знаете? — ошеломленно спросил Флэксмен.

— Вы сами сказали, чтобы я принесла любой мозг.

— Я уверен, что мистер Флэксмен вовсе не хотел сказать что-нибудь обидное в адрес ваших питомцев, няня Бишоп, — мягко перебил ее Каллингхэм. — Говоря «любой мозг», он имел в виду только то обстоятельство, что все они в равной мере гениальные писатели. А потому скажите нам, как следует называть этого мудреца?

— А! — воскликнула няня Бишоп. — Седьмой. Номер семь.

— Но нам требуется его имя, — возразил Флэксмен, — а не номера, которыми вы пользуетесь у себя в Яслях, что, между прочим, кажется мне не слишком гуманным. Я искренне надеюсь, что персонал Яслей не обращается со старыми мудрецами как с машинами — это могло бы пагубно отразиться на их творческих способностях, внушить им мысль, что они всего лишь компьютеры.

Няня Бишоп задумалась.

— Иногда я называю его Ржавчиком, — задумчиво сказала она. — У него под воротничком желтоватое пятнышко. Я хотела принести Полпинты, потому что он самый легкий, но Полпинты стал возражать, и когда вы прислали мистера Ню-Ню, я выбрала Ржавчика.

— Я имею в виду его настоящее имя, — выдавил Флэксмен, с трудом сдерживая себя. — Согласитесь, нельзя же представить великого литературного гения его будущим издателям как просто Ржавчика.

— А-а, — она на мгновение заколебалась, а затем решительно заявила: — Боюсь, я тут ничем вам не смогу помочь. И самим вам этого сделать не удастся, даже если вы обшарите все Ясли и просмотрите все записи, находящиеся там.

— ЧТО?!!

— Около года назад, — объяснила мисс Бишоп, — мудрецы по каким-то своим причинам решили навсегда остаться анонимными. Они заставили меня уничтожить все документы, где упоминались их имена, а также спилить напильником надписи, выгравированные на каждом футляре. Поэтому, даже если у вас есть списки, вы не сможете установить, какое имя кому принадлежит.

— И у вас хватает дерзости спокойно заявить мне, что вы совершили этот… этот акт бессмысленного вандализма, не получив моего разрешения?

— Год тому назад «Мудрость Веков» вас ничуть не интересовала, — гневно возразила няня Бишоп. — Ровно год назад, мистер Флэксмен, я позвонила вам и начала рассказывать об этом, но вы ответили, чтобы я не надоедала со всякими древними ископаемыми и пусть яйцеглавы делают что им заблагорассудится. Вы сказали — и я цитирую вас дословно: «Если эти хвастуны в жестянках, эти консервированные кошмары вздумают завербоваться в Иностранный легион в качестве штабных компьютеров или, привязав к своим хвостам ракеты, унестись в космическое пространство, я заранее согласен».

Глаза Флэксмена остекленели — то ли при мысли о шутке, которую сыграли с ним тридцать безымянных писателей, когда писатели для него были всего лишь стереокартинками на книжной обложке, то ли потому, что он назвал консервированными кошмарами такую коммерческую ценность, как тридцать литературных гениев, способных к самостоятельному творчеству.

Тут снова вмешался Каллингхэм.

— Проблемой анонимности мы сможем заняться позже, — сказал он. — Возможно, они сами изменят свое решение, когда узнают, что их ждет новая литературная слава. И если даже они предпочтут остаться анонимными, достаточно будет печатать на титульной обложке их книг «Мозг номер один и Г. К. Каллингхэм», «Мозг номер семь и Г. К. Каллингхэм» и так далее.

— Вот это да! — воскликнул Гаспар благоговейно, а Зейн Горт заметил едва слышно:

— А не будет это слишком уж однообразно?

Каллингхэм улыбнулся своей терпеливой улыбкой мученика, но Флэксмен, побагровев, поспешил на его защиту.

— Довольно! Мой друг Калли программировал словомельницы «Рокет-Хаус» в течение десяти лет и давно заслужил литературное признание! Писатели больше века крадут славу у программистов, как раньше крали славу у редакторов! Даже надувшийся от самомнения писателишка с пустой головой и робот со швейной машиной вместо мозгов могли бы понять, что мудрецов придется программировать, редактировать, обучать — называйте это как хотите, — и сделать это способен лишь Калли!