Корона лишилась своего наиболее талантливого военачальника — и именно тогда, когда тот был особенно необходим: Монтгомери при поддержке англичан вновь овладел рядом городов в Нормандии, а германские наемники, приглашенные Колиньи, опустошали Шампань. Он и сам уже был не рад, что позвал этих хищников: и без того обремененные награбленным, они тем не менее требовали еще и выплаты жалованья, угрожая в противном случае добраться до имений самого Колиньи. Шкурный интерес вынудил этого сухопутного адмирала обратиться к Екатерине с заявлением, что королевская власть в первую очередь заинтересована, чтобы незваные гости поскорее убрались восвояси, а потому должна заплатить им недополученное жалованье. Однако даже для Екатерины, всегда предпочитавшей мирное решение войне, это было чересчур — самой оплатить услуги наемников, приглашенных ее врагами с целью лишить ее детей трона. Переговоры закончились, толком не начавшись, и разорение Шампани продолжилось.

С наглецом Колиньи говорить было не о чем, однако в руках Екатерины находился пленный принц Конде, который мог сослужить ей хорошую службу в деле установления мира в стране. Один раз она уже спасла его от верной смерти, и на сей раз у него также был не слишком широкий выбор: лишиться головы или вступить в диалог с королевой-матерью в надежде на обретение свободы. 7 марта 1563 года в Амбуазе состоялась их встреча. Конде, на мгновение, видимо, забыв, в каком положении находится, сразу же потребовал безусловного применения на деле положений «Эдикта веротерпимости», но Екатерина, памятуя о бесчинствах гугенотов, вдохновленных этим эдиктом, быстро охладила пыл своего собеседника, и он вынужден был принять ее условия. 19 марта 1563 года был подписан Амбуазский мирный договор, завершивший первую религиозную войну, и издан новый эдикт, предусматривавший значительно меньшие, чем прежде, уступки гугенотам. Отправление их культа отныне дозволялось только в домах сеньоров для членов их семей и вассалов. Для простого же народа отводилось по одному молельному дому на бальяж. В Париже и его округе отправление кальвинистского культа полностью запрещалось. Целью Екатерины было сведение до минимума мест, в которых могли сталкиваться представители двух религий и возникать эксцессы вроде того, что произошел в Васси. При всей разумности этой меры предосторожности в обществе сразу же сложилось мнение, что только знать могла свободно исповедовать новую религию, тогда как простой народ был лишен такого права, что делало кальвинизм во Франции религией высшей аристократии.

Итак, Конде, приняв условия Екатерины, обрел личную свободу в ущерб свободе распространения религии гугенотов. Колиньи был вне себя от ярости, упрекая принца в том, что тот одним росчерком пера закрыл больше молельных домов, чем все католики вместе взятые. Сам он будто бы ни за что не уступил бы Екатерине. Что же до Конде, то он лишь ждал удобного случая, чтобы предать свою новую союзницу и опять переметнуться к прежним друзьям. Зная это, королева-мать приняла меры, дабы покрепче привязать к себе ненадежного попутчика, применив свое излюбленное средство, магию особого рода, не имевшую ничего общего с колдовством и отравой, которые она якобы любила пускать в ход.

Поскольку герцог Гиз погиб, а коннетабль Монморанси в сражении при Дрё попал в плен к гугенотам, Екатерина нуждалась в военачальнике, способном изгнать англичан из Нормандии. Она решила поручить это дело принцу Конде. Но как заставить его воевать против своих недавних союзников? Эту чрезвычайной трудности задачу с успехом решила мадемуазель де Лимёйль из ее «летучего эскадрона», убедившая принца, что он, опозоренный в глазах гугенотов, должен быть на стороне королевы. Вдобавок Конде был пожалован еще и должностью генерального наместника королевства, ставшей вакантной после гибели Антуана Бурбона при осаде Руана. Тем самым Екатерина удовлетворила две главные страсти принца — тщеславие и похоть. Теперь он был согласен возглавить поход за освобождение Нормандии от английских оккупантов. Его репутация как военачальника была столь высока, что к нему присоединились и многие дворяне-кальвинисты. Бывшие мятежники стали защитниками дела короля.

Однако сколько волка ни корми, он все равно в лес смотрит, и история о том, как Екатерина с помощью девицы из своего «летучего эскадрона» добилась политического успеха, получила завершение, ярко осветившее как нравы того времени, так и моральный облик принца Конде. Единоверцы и бывшие союзники приложили все силы к тому, чтобы вернуть его в свои ряды, и преуспели в этом. За дело взялся сам Колиньи. При личной встрече он заметил, что принц уже несколько охладел к мадемуазель де Лимёйль, и предложил ему взамен поднадоевшей любовницы принцессу де Лонгвиль в законные супруги. Конде, вдовец, был не прочь жениться на красивой, богатой, добродетельной особе, да к тому же еще и кальвинистке (сам он, перейдя на сторону короля, не поступился вероучением Кальвина). Для него, низкорослого и некрасивого горбуна, это была блестящая партия, и он клюнул на приманку. Мадемуазель де Лимёйль он дал отставку без сожаления и по-хамски, потребовав, чтобы она возвратила ему всё, что он ей дарил. Зато Екатерина не оставила в беде девицу, выдав ее замуж за богатого флорентийского банкира, и та получила драгоценностей, мехов и дорогих нарядов в 100 раз больше, чем имела в качестве любовницы скуповатого горбуна. Она его скоро забыла, чего нельзя было сказать о Екатерине, для которой Конде превратился во врага номер один.

Между тем дела помаленьку налаживались. Несмотря на все перипетии с Конде, англичан из Нормандии удалось вытеснить: в августе 1563 года капитулировал английский гарнизон Гавра, и спустя несколько месяцев Елизавета I подписала мирный договор с Францией, отказавшись от притязаний на французские города. На волне ликования ее подданных по случаю одержанной победы Екатерина Медичи решила урегулировать немаловажную проблему, возникшую в связи с гибелью Антуана Бурбона. Как мы помним, он в качестве старшего из принцев крови по закону должен был исполнять должность регента при малолетнем короле, но отказался от этой привилегии в пользу Екатерины. Теперь вопрос о регентстве вновь обрел актуальность, и королева-мать решила его раз и навсегда, объявив 17 августа 1563 года Карла IX совершеннолетним. Поскольку королю тогда едва исполнилось 13 лет, Екатерина не имела права этого делать, и Парижский парламент отказался регистрировать соответствующий документ. Тогда она добилась регистрации через парламент Руана, аргументируя свою настойчивость тем, что в королевстве сложилась чрезвычайная ситуация. Последнее слово осталось за ней.

Юный король, облеченный всей полнотой власти, произнес свою первую речь, заявив, что отныне не потерпит неповиновения, с которым ему доводилось сталкиваться ранее. Обозначив подобным образом свои полномочия, он тут же передал их в руки матери, которой предстояло фактически править государством. Затем он встал с трона и направился к ней. Екатерина реверансом приветствовала его как короля, а затем заключила в объятия как сына. Король выразил искренними словами свою сыновнюю любовь и торжественно заверил ее, что и впредь ее полномочия не умалятся. Затем, как и подобает, он предстал перед народом, возлагая свою руку на страдавших золотухой, которые исцелялись, тем самым подтверждая, что имеют дело с настоящим королем.

Однако в тот же день король столкнулся с задачей посложнее, чем исцеление золотушных. Пред ним предстал в полном составе и в черных траурных одеяниях весь клан Гизов, требуя суда над Колиньи. Формально обращаясь к монарху с прошением, фактически они предъявляли ультиматум. При виде этой грозной команды юный король реагировал естественным для ребенка образом — он расплакался, что само по себе было не так уж и плохо в данной ситуации. Он обещал решить дело, а Екатерине Медичи предстояло придумать, как это сделать, не взорвав едва установившийся хрупкий мир в королевстве. Было решено сформировать чрезвычайный трибунал, наполовину состоящий из членов Парижского парламента, а наполовину из членов королевского совета. Как и следовало ожидать, Колиньи в суд не явился. В этом случае решение должен был принимать сам король, и мать подсказала ему единственно верный при сложившихся обстоятельствах вердикт: его величество берет три года на размышление.