У меня не оставалось много времени на раздумье. Мне нечего было искать на корабле, и скоро началась ночная вахта.

— Ладно, ты должен это знать, — сказал он. — Я понимаю, что это довольно щекотливая штука. Будь осторожен: мне нужно вниз, а то боцман заподозрит что-нибудь. Сделаем так: ты посчитаешь до ста и все обдумаешь. А потом либо ты спустишься вниз и простишься со своим старым другом Бэйки, который тебя искренне любит, и это, я надеюсь, ты не забыл, или… или ты возьмешь свою драгоценную деревянную рыбку и прочие вещи и до встречи ровно в три на причале.

— Рыбка у меня с собой, — сказал я упрямо.

— Ну ладно. Тогда тебе надо подумать о второй половине.

С этим он погладил меня по макушке и ушел.

А я начал считать.

Но… совершенно невозможно думать, когда считаешь. Лишь цифры крутятся перед умственным взором. Дошло до того, что во время счета я стал думать о красной книге мистера Малдуна. И вот я уже думаю об Эннид, и мне снова становится грустно. А я не хотел быть грустным и вызывать сожаление. Не хотел!

Поэтому я бросил считать и задал сам себе вопрос, что должно произойти, чтобы я был доволен и, может быть, даже счастлив.

Две вещи пришли мне в голову: вместе с Бэйквеллом уплыть туда, где нет войны. И познакомиться с тем, о ком все говорили только шепотом, — с Шеклтоном.

Теперь я, должно быть, заснул. Что это было? Кто-то возился рядом со шкафом. Что он сказал… Бункерные стойки? Бункерные стойки… должно быть, это кто-то из кочегаров, или нет, это они оба, судя по голосам, это Холнесс и Стивенсон. Если они оба болтаются у шкафа, это значит, что они затушили котел и корабль идет под парусами.

Мы далеко в открытом море, земли не видно.

— Или ты хочешь, чтобы куча угля при первой же волне оказалась в твоем супе? Я могу тебе сказать, когда есть лишняя тонна брикетов, ей непременно захочется выскочить из бункера прогуляться. Тогда есть только один выход.

— То есть? — Холнесс из них моложе, и так как Стивенсону позволено называться старшим кочегаром, ему причитается ранг младшего.

— Ну дай мне совет, Стиви. Ты знаешь, я не могу жить без твоих советов.

— Посмейся еще, крыса! Смотри-ка… Штаны! Новехонькие, а в них дыра, и какая. Что за дерьмо!

— Ну и что делать, когда уголь пойдет на тебя? Бежать, да? Если остаться стоять, то будет хуже.

— Будет хуже! — Смех Стивенсона звучит как меканье козы.

Он стоит точно перед моим шкафом. Лучше я спрячусь за куртками.

— Так ты действительно думаешь, ты спасешься от тонны угля. Она слишком устала от долгого лежания, а, Холи? Знаешь, что я буду делать, пока ты будешь бегать?

— Нет, скажи-ка мне.

— Я буду думать, какой лопатой отскребать тебя от стены.

— Ага. И где ты будешь находиться, когда будешь думать?

— Ты больно любопытный. Скажи лучше, что мне делать со штанами. Посмотри на них. Я за что-то зацепился.

Стивенсон так выругался, что моя мама, наверное, покраснела бы, если бы это услышала.

И Холнесс мямлит:

— Зашить. Заплатку сверху и зашить.

— Я тоже такой умный. А где я возьму заплатку?

— Глянь в шкафу для штормовой одежды. Там полно чистых тряпок.

Так и случилось. Дверь сейчас откроется. Эй! Здесь совсем нет чистых тряпок. Все в дегте!

— Что же ты сделаешь? — спрашивает Холнесс.

Его зовут Эрнест, как Шеклтона. Он всего лишь на несколько лет старше меня и однажды рассказал мне, что у него двенадцать братьев и сестер. Холи мне бояться нечего. Стивенсона же, напротив, надо опасаться, и не только потому, что он крутится возле боцмана.

— Я сниму штаны, никто не видит?

— Я спрашиваю, что ты будешь делать, если бункер треснет. Если ты не побежишь, что тогда?

— Прыгать, Холи. Подпрыгивай к потолку и покрепче хватайся там за что-нибудь, это твой единственный шанс. Чертов уголь засыплет все пространство и погребет под собой все, точно тебе говорю. Но он ведь внизу. Когда первый раз подходишь к котлам, внимательно осматривай потолок и запоминай, где проходят трубы, за которые ты сможешь схватиться, чтобы не изжарить себе руки. Если ты не сделаешь этого сразу — э… который тут шкаф для штормовой одежды?

— Этот вот.

Дверь открывается. Сразу становится светло как днем. Так светло, что слезы хлынули у меня из глаз, хотя я держу их плотно закрытыми. А я бы охотно посмотрел, как выглядит то место, где я лежу.

— Ну если ты ничего в первый же раз не сделаешь, больше у тебя возможности для этого не будет, потому что… Посмотри-ка на это. Здесь же лежит чистый мусор. А это что?

Холнесс говорит:

— Бутылка. И вся измазанная. Это же не… не-ет, понюхать бы это. Выглядит как деготь. Или шоколад.

— Шоколад, — повторяет Стивенсон. — В шкафу для штормовой одежды. Не ест же здесь кто-то тайно наш… подожди-ка… По-моему… Там кто-то есть!

— Как? Где?

— Ну здесь же! Это ведь ноги, или это не ноги?

Они ощупывают мои ноги, затем раздвигают куртки, и я открываю глаза.

Холнесс и Стивенсон таращатся на меня. Холнесс с облегчением, как будто он ожидал чего-то другого, например, спрятавшегося в шкафчике мертвеца. Стивенсон же, наоборот, совсем не рад, он мрачно смотрит на меня и крепко хватает за руку выше локтя.

— Ой! О-ой!

— Блэкборо! — восклицает Холнесс и помогает выбраться наружу.

Мои колени дрожат, мне тошно, и Стивенсон сжимает мою руку.

— Парень, сколько же ты проторчал внутри? Ты зеленый, как елка.

— Посмотрим, как он будет выглядеть, когда им займется Винсент.

Наконец Стивенсон отпускает меня. Он стоит передо мной и смотрит, как Холнесс усаживает меня на скамейку перед рядами шкафчиков. Он ласково треплет меня по шее и улыбается, этот Холнесс из Халла, Холи-кочегар, который теперь не самый молодой член экипажа.

— Где мы? — спросил я Стивенсона, но он мне не ответил.

— В восьми днях хода до Южной Георгии, — сказал наконец Холнесс, изображая пинок Стивенсону по голени. Он качает головой и смеется. Стивенсону не хватает воображения. Он просто стоит выпучив глаза.

Холи говорит:

— Ты ничего не пропустил, разве что, может быть, того, что мотосани Орд-Лиса вылетели за борт и…

Стивенсон перебивает его:

— Прекрати. Его это совсем не касается. Пробрался на борт. Рожу бы ему отполировать. — Снова надевая рваные штаны, он нагибается ко мне. — Где ты брал жратву, а? Знаешь ведь, задница, что все разделено на порции?

— Успокойся, — говорю я. — Это был мой провиант.

— Мой провиант, мой провиант, — передразнил он меня и снова заблеял как коза: — Сидит скрючившись в шкафу и жрет шоколад, как маленький ребенок, а мы тут день и ночь гребем уголь. Блевать меня от этого тянет. Пойду приведу боцмана.

— Ладно, Стивенсон, так нечестно, — говорю я ему. — Я тебе ничего не сделал. Приведи сюда Бэйквелла.

Как бы не так! Но прежде чем Стивенсон успел открыть рот, чтобы сказать какую-нибудь гадость, Холнесс говорит:

— Так не пойдет, Блэкборо. Мы нормально к тебе относимся, но мы не хотим рисковать. Если Стивенсон не против, ты можешь выбирать между боцманом и шкипером. Как ты смотришь на это, Стиви?

Стивенсон бурчит что-то, но он не против. Я тоже.

— Лучше капитана, — говорю я.

Когда Стивенсон выходит, я пытаюсь встать. Но ноги меня не слушаются.

Пока мы ждем Уорсли, Холнесс рассказывает, что корабль несколько часов назад вышел из аргентинских территориальных вод; мы находимся в почти тысяче двухстах морских милях северо-западнее Фолклендских островов. Шеклтон довольно сильно озабочен, говорит Холнесс, потому что погода в этих широтах необычно сырая, а это признак того, что лето в Антарктике еще не началось. Море Уэдделла, наверное, еще во льдах. И никаких шансов через него пройти.

— Болтают, — говорит Холнесс, не переставая растирать мне ноги, — что мы минимум четыре недели проторчим на Южной Георгии, прежде чем идти дальше на юг. И нас даже после этого здорово потрясет.