— Меня зовут Ариадна Петенко, — певуче сказала та. — А вас кажется, Верой? Вы были тогда?

— Была, — эхом ответила Вера.

— Чье выступление понравилось вам? — спросила Ариадна, а Вера подумала, что сейчас, именно сейчас от нее самой, от ее ответа зависит все.

— Тот худощавый, большевик, по-моему, говорил хорошо; и бородатый тоже интересно, — сказала она.

— Ну, бородатый нес чепуху, а худощавый действительно хорошо говорил, — убежденно проговорила девушка.

Вера поперхнулась. «Не так и не то я сказала. Все пропало...» Но какой-то упрямый бес вселился в нее, и она повторила:

— По-моему, бородатый тоже говорил хорошо.

— Ладно, это мы еще обдумаем, — усмехнулась Петенко. — Вы приходите в столовую. У меня будет дело к вам.

И Вера вдруг почувствовала, что ничего не пропало, что Ариадна все поняла.

Весь день на лекциях она думала о том, что сейчас за ее спиной стоят те известные и безвестные люди, которых гноили в казематах, ставили без суда к стенке и вздергивали на дубовых перекладинах. Она словно занесла ногу на первую ступеньку крутой лестницы... И это наполнило ее тревожным ожиданием и чувством страшной ответственности.

В столовую она пришла прямая и решительная.

Сев на краешек стула, прижала руки к груди и стала ждать. Она готова были идти на улицу и разбрасывать листовки со стихотворением, везти с финской границы чемоданы с оружием.

— Вы что любите, суп или борщ? — донесся до нее голос Ариадны.

Вера не поняла.

— Что с вами?

— Ничего. Я ничего...

— Вы что больше любите, суп или борщ?

«Ах, вот оно что...»

— Борщ, — с безразличием сказала Вера.

В столовой стоял бубнящий гомон. Кроме курсисток-медичек, тут были студенты-политехники в форменных тужурках с погончиками, универсанты. Они, звеня жестяными кружками, пили чай, ели, размахивая руками, спорили, забыв о еде.

Ариадна вырвала из зеленой клеенчатой тетради листок бумаги, улыбнулась.

— Я вас очень прошу, соберите пожертвования для Общества Красного Креста.

Вера согласно кивнула головой. Это можно, но это не то, о чем мечтала она.

Не то...

В столовую проскользнул мужчина в котелке и присел к крайнему столу. Споры стихли. Слышалось только позвякивание ложек. Ариадна низко склонилась над столом:

— Это филер, самая противная из тварей.

Человек вел себя очень связанно. Посидев минуты две, он вышел, и опять стал нарастать шум. Спорили о войне. На того худощавого студента, который выступал на собрании, нападали со всех сторон. Такой же энергичный, он поворачивался то к одному столу, то к другому и, рубя рукой воздух, кричал:

— А что народ от этого получает, что? Защищать своих тиранов по меньшей мере смешно!

— У тебя нет чувства патриотизма, — слышался резкий голос курсистки в пенсне с серебряной цепочкой.

Вере нравились этот студент, Ариадна. Но они говорили совсем не так, как Фортунатов...

— Кто это? — спросила она о студенте.

— Политехник, студент.

Это Вера и сама знала.

По выражению больших вдумчивых глаз Ариадны Вера поняла, что она знает, как зовут этого студента, но не говорит, потому что Вера «чужая».

«Наивная и глупая, думала, что меня сразу пошлют разбрасывать прокламации. Разве так это делается?» Но как это делалось, она не знала. «Надо заслужить это доверие, надо работать. Тогда дадут настоящее поручение», — решила она.

Уже на другой день Вера нашла Ариадну, передала ей список и деньги. Теперь она каждый перерыв бегала по институту, уговаривала курсисток вступать в Красный Крест и с волнением ждала, когда ей поручат по-настоящему ответственное дело.

— Сегодня жди меня у входа, — сказала однажды Ариадна, и Вера поняла, что предстоит что-то такое, чего не было ни разу в жизни.

Она первой вышла из института. Встала под голым, с обрубленными сучьями, тополем. Дул тугой мокрый ветер. Срывая с дерева ржавые листья, он с размаху клеил их на стершиеся плиты, на круглые булыжники.

Подняв узенький воротник жакетки, Вера ждала. Мимо шли курсистки. Проехала дама верхом на высоком игреневом коне; громадная шляпа покачивалась в такт его шагам. Дама стрельнула взглядом из-под шляпы на франтоватого юнкера. Тот сдвинул фуражку на затылок и пошел, улыбаясь.

Ждать было тяжело. Замерзли ноги. Вера стала считать прохожих. Если пройдет двадцать человек и Ариадна не появится, она отправится в институт и погреется там хотя бы две-три минутки, а то вовсе закоченели пальцы.

Просеменила старуха со сворой комнатных собачек, маленьких, пучеглазых, со свирепыми мордочками. Прошло двадцать и тридцать прохожих, а она ждала и ждала, считая плиты тротуара, падающие листья, количество шагов от тополя до крыльца института...

Ариадна подошла совсем неожиданно, с другой стороны улицы.

— Это не так сложно, — сказала она. — Ты должна сходить в воскресенье в тюрьму «Кресты» и отнести передачу своему «жениху».

Ариадна передала ей перечеркнутую крест-накрест глинисто-бурыми ляписовыми полосками почтовую открытку. Неведомый Вере Тимофей писал о том, что он жив-здоров, поздравлял кого-то с днем ангела. К нему и предстояло идти, с белым цветком на лацкане жакетки. По этому цветку Тимофей узнает ее.

Уже вечером в субботу Вера затвердила наизусть, что «жених» родился в Воронежской губернии, старше ее на четыре года, окончил гимназию.

Хотя Ариадна успокаивала, что все пройдет хорошо, — главное, не тушеваться, — томящее беспокойство мучило ее всю дорогу.

«А вдруг я не смогу сказать так, как надо? Ведь он жених. Значит, надо обращаться к нему, как к жениху. Но как сказать? Как сказать, если мне не приходилось так говорить ни разу в жизни? Невеста... Я невеста... Тимоша, здравствуй, как ты похудел!»

Нет, так нельзя.

«Ах, Тимофей, дорогой, наконец-то я тебя увидела!» — мысленно повторяла она, и ей не нравились эти слова, казались неестественными.

— Эй, не зевай! — весело рыкнул откуда-то сверху бородатый лихач. Переходя улицу, Вера чуть не попала под его рысака.

Она остановилась и перевела дыхание. «Нет, так нельзя. Надо быть спокойнее, и только. Как в спектакле: когда волнуешься, всегда забываются слова. А там будут «зрители», они внимательно слушают, что говорят «актеры».

Тимофей представлялся ей высоким, плечистым, с круглым лицом, похожим на «француза», виденного в трамвае, дерзким и веселым. Ему несла она купленную в лавке черную рубашку-косоворотку, присланные из Вятки сдобные сухари.

Вот серая плоская стена тюрьмы. Она уронила на мостовую лиловую угловатую тень, жадно отгородив ею половину улицы. Вере казалось, что люди боятся ходить здесь по теневой стороне. А ей надо перейти по этой тени к каменной подкове ворот, около которых, рядом с полосатой будкой, каменеет часовой.

С грохотом пронеслась мимо и замерла у ворот тюремная карета — черный глухой ящик. У Веры быстро заколотилось сердце, но она двинулась к будке.

Рябой стражник взял пропуск, внимательно посмотрел на нее.

Капканный лязг дверей — и Вера шагнула в погребную прохладу тюрьмы. Ей показалось, что здесь и воздух, как в подвале, застойный и влажный. Гулкие шаги отдавались эхом. «Только бы не было ошибки. Если выйдут двое заключенных и она не узнает, который из них Тимофей, — будет провал. Тогда начнут допрашивать», — подумала она, но усилием воли прервала эти мысли. «Ведь он меня узнает по цветку».

В широкую серую комнату свиданий, рассеченную надвое проволочной двойной решеткой, вышел один. Растерянно улыбаясь, он ввалившимися черными глазами нашел Веру и подошел с той стороны решетки.

— Тима, здравствуй! — словно шагнув в прорубь, воскликнула она дрогнувшим голосом. — Как ты изменился. Мне кажется, что мы с тобой не виделись целых три года. У тебя даже бородка выросла...

Тюремщик, заложив руки за спину, бесшумно ходил в войлочных туфлях по бетонному полу и монотонно повторял, о чем нельзя говорить.