Такое благополучное время, однако, недолго продолжалось. Случился неурожай, и был голод по всей земле русской. Ржи четверть бочки шла по три рубля и выше, прежде же за алтын покупали. И ели кошек и мышей и иную мерзость, что и сказать нельзя, и помирали без счета. А иные крестьяне бежали от своих помещиков-земледержцев, и подавались в Северские земли. Много собралось там воров и смутьянов и всякого разбойного люда. Из тех краев потом вся смута пошла.

И были в ту пору грозные и страшные знамения по всей земле Русской. Видно, прогневался Господь на нас, и все черти во глубине преисподней зашевелились: повсюду являлись демоны. Видели же стрельцы московские летящую по небу карету, а в ней мужи в одеждах литовских. Над стеною кремлевскою пролетая, били по стене кнутами великими и голосами диавольскими покрикивали. Еще расплодились волки несметно в лесах от Москвы на запад, и пожирали друг друга, хоть это и не в обычае у волков. Какой-то татарин волхв говорил: «Се, скоро вы, русские люди, вот так же будете вкушать плоть братьев своих.» И видели звезду комету дьявольскую над Москвою в светлый полдень, перед самым Димитриевым появлением. Итак заклятье преужасное пало на русскую землю, грехов ради наших, и должно было всем нам испить чашу горькую.

Не успел еще голод закончиться, пришла новая беда. Объявился некто в литовской земле, где-то у города Киева, невесть какого роду и племени человек, был в услужении у пана Вишневецкого. И вот он сказался больным и позвал священника, говоря: я-де помираю, хочу покаяться.

Пришел священник греческой веры. Больной же к нему обращается с такими словами:

— Прошу тебя, отче, когда помру, пусть похоронят меня по обычаю царскому. Возьмите тогда у меня в изголовье грамоту, там написано, кто я есть, ведь я совсем не тот, кем здесь назывался.

Священник удивился таким словам, и поведал обо всем пану Вишневецкому. И когда отлучился больной со своего ложа (в нужное место побрел, держась за стену и издавая жалобные стоны), взяли поляки грамоту у него в изголовье и стали читать. А написано там было вот что:

«Аз есмь царевич Дмитрий Иванович, Российского престола законный наследник, сын царя и великого князя Ивана Васильевича всея Руси, меня же изменник Бориска Годунов повелел зарезать, но добрые люди спасли, а вместо меня другое дитя отдали убийцам. С тех пор я скитался по чужим землям и терпел всяческие лишения, и имя свое подлинное от людей скрывал. Посему прошу похоронить меня с царскими почестями.»

Поляки премного удивились, и приступили к больному с вопросами. Он же, слегка поупрямившись, вскоре все подтвердил, что в грамоте было сказано: «Подлинно-де я царевич Дмитрий». И тотчас же стал выздоравливать.

Поляки, поверив ему, отвезли того названого Дмитрия в царствующий град Краков, к королю своему Жигимонту. Король ему тоже поверил, и дал денег, чтобы ратных людей нанять, и благословил идти в Россию отнимать у Бориса царский престол. А вольный пан Юрий Мнишек, воевода Сандомирский, обещал ему в жены дочь свою Марину, и помощь людьми и пушками и оружием и огненным зелием.

Хотели же пуще всего поляки, того самозваного Димитрия на российский престол возведя, его руками святую православную веру извести и свою латинскую утвердить. А может, и сам-то Димитрий не своим умом додумался назваться царевичем, а понуждаем и научен был бесовскими латинскими чародеями, чернокнижниками, именем Езуитами. Эти-то Езуиты все государства западные опутали тайными сетями, и самыми государями бессовестно помыкают. Сии чародеи суть не моя выдумка: от разумных людей о них сведал, от архимандрита Иоасафа и келаря Аврамия, ненароком беседу их тайную услышав.

Названный царевич тотчас же, собрав малую рать из польских и литовских людей, отправился в поход и вошел в пределы Российского государства в Северской земле.

Многие жившие в тех краях люди издавна на Бориса зло держали, и с охотой поверили самозванцу, и стали царских воевод веревками вязать и города ему сдавать.

Царь же Борис, узнав о том, спешно рассылает тайных людей по городам и монастырям, и в Литву, и в иные земли, и велит разузнать, кто этот изменник и каково его подлинное имя и род. В скором времени приходят к царю гонцы, валятся ему в ноги и говорят:

— Смилуйся, батюшка, свет великия надежа государь Борис Федорович! Не сумели мы дознаться самозванцева истинного имени: все ведь глупые людишки его не иначе, как царем Димитрием величают. Но узнали мы, что был в Москве, в Чудовском монастыре, дьякон Гришка Отрепьев, буян, пьяница и сквернослов. Этот-то Гришка спьяну или сдуру похвалялся, что будет царем на Москве. Хотели его схватить, да он в бега пустился, так и не поймали. Уж не сей ли Гришка и есть самозванец?

И объявили народу, что называющий себя царевичем есть расстрига Отрепьев. Не все поверили, однако.

Царь собирает войско и посылает против самозванца в Северский край, сам же не решается из Москвы выехать. И была великая битва, и крепко побили царевы воеводы поляков и литву. Тот же ложный царевич сам от плена едва спасся, но нисколько, впрочем, не испугался и не отчаялся, и заперся с малыми остатками войска в городе Путивле. И вскоре туда к нему много изменников и разных воровских людишек сбежалось.

А в это время в Москве царь Борис принимал иноземных послов, и сидел с ними за трапезой по обычаю царскому. И вот после трапезы по малом времени у царя нутро возмутилось, и кровь пошла изо рта и носа, и скончался в муках.

А не таков был царь Борис, чтобы в столь тяжелое для государства время взять да ни с чего помереть. Думается мне, отравили его ядом злые изменники-бояре. Было ведь у него немало завистников, думавших, что он не по праву престол занимает, потому как сами себя они считали ближайшими к царскому корню, и, скажем, вели свой род от младшего брата великого князя Александра Невского. Этим-то боярам самозванец был люб, потому как мыслили его помощью избавиться от Годуновых.

По смерти Бориса стал называться царем сын его Федор, шестнадцати лет всего, отрок прекрасный, научен был от отца книжному писанию, разумен и благочестив. И говорили мне, будто на меня он был похож лицом и статью. Быть бы ему славным государем и всей России добрым отцом, но не дал Господь.

А еще была у царя Бориса дочь, Ксения царевна, чудной красы девица, словно дивный цветок на лугу, благолепием сияла. Как и братец ее, любила книги читать и пела хорошо. Но и ей была злая судьба уготована. Правда, теперь все миновало, и даже божией милостью мне, недостойному, случается видеть иногда ее пресветлое личико. Ведь она, Ксенюшка, здесь с нами в Троице нынче сидит в осаде. Но вернемся к прежнему рассказу.

Воеводы Борисовы, что в Северской земле с самозванцем воевали, присягнули было Федору, но в скором времени к ложному царю Димитрию переметнулись, а с ними заодно и все бояре московские. И стали изменники смущать народ на Москве, говоря:

— Пойдем, прогоним Годуновых, они же злодейской лестию царский престол воровски похитили. Пусть правит нами законный государь Дмитрий Иванович!

Возмутился народ, и пошли, ворвались в палаты царские, и Федора с Ксенией и матерью их царицей Марьей схватили и в прежнем их доме, где жили до воцарения, с позором заточили. А ложный Димитрий в великой радости, как победоносец, пришел в город Тулу, и послал вперед себя в царствующий град предателей князей Мосальского и Голицына, чтобы они к его приходу все приготовили. И сказал:

— Не войду в Москву, пока живы царица и царенок, родичи врага моего изменника Бориски.

Князья самозванцеву волю с охотой взялись исполнить, и, придя в Москву, царевича Федора и мать его царицу предали злой смерти, задушили, а народу сказали, что они сами отравились. Царевне же Ксении жизнь сохранили, по тайному гришкиному указу. Участь ее ждала еще горше родительской.