— Скажи мне, куда мы отправимся, — попросила она.

— На поиски Белых Лотосов, — ответил Чжэн И.

— Не нравится мне это, господин Баррингтон, — заявил капитан Петерсен. — И чем дальше, тем больше не нравится.

Он повторял это с завидным постоянством последние три дня, в течение которых бригантина «Альцеста» пробивалась против все время усиливающегося северо-восточного ветра.

— Как они называют сильные штормы, которые случаются в этих краях? — спросил капитан, всматриваясь во вздымающиеся навстречу огромные серые валы, гребни которых бриз рвал в белые клочья. Со взятыми рифами «Альцеста» одолевала волны довольно легко, она взлетала вверх по склонам и ухала вниз в туче брызг, ее шпангоуты постанывали — но не больше обычного. Однако маленький рыжебородый капитан, сутулый, с быстрыми движениями, был далек от благодушия.

— Они называют их тайфунами, — ответил Роберт Баррингтон. — Но сейчас не время для таких штормов.

— Надо нам было войти в Жемчужную, — ворчал Петерсен. — Или, куда ни шло, в Макао. Несемся как угорелые невесть куда…

Роберт вздохнул. В последние дни Петерсен не раз заводил этот разговор, хотя прекрасно знал, что они не вошли в устье Жемчужной или не бросили якорь в Макао для того, чтобы никто не пронюхал об их замысле.

К сожалению, Джошуа Петерсен не обладал ни целеустремленностью, которую Роберт хотел бы в нем видеть, ни подходящим кораблем: эта узенькая скорлупка с ее двенадцатью пушками и тесными каютами совсем не напоминала огромный 64-пушечный остиндец, который Ван Луцин так нахваливал своему господину. Однако из всех судовладельцев, с кем встречался Роберт и кому сулил несметные богатства, лишь Петерсен рискнул навлечь на себя гнев маньчжуров.

Впрочем, не располагая мощью и комфортабельностью «Льва», его «Альцеста», возможно, даже больше подходила для выполнения их задачи благодаря своей скорости и маневренности. Бригантина, тип которой английские моряки определяли как «бриг-гермафродит», являлась чем-то средним между судном с прямым парусным вооружением и шхуной. Если собственно бриг был просто уменьшенной разновидностью судна с прямыми парусами, с двумя мачтами вместо обычных трех, то грот-мачта бригантины взамен прямых несла косые паруса и благодаря этому, а также нескольким кливерам (и несмотря на то, что ее фок-мачта имела прямые паруса), могла идти против ветра гораздо легче других судов с прямым парусным вооружением. Недаром пираты Вест-Индии изобрели бригантину, чтобы быстро ходить как по ветру, так и против него. По мнению Роберта, это было лучшее судно из тех, на которых ему доводилось плавать, однако вряд ли он мог ожидать, что маньчжуры-сухопуты оценят корабль по достоинству, пока не выйдут на нем в море.

Минувший год выдался трудным. Обратный путь до Калькутты в ноябре месяце проходил в гнетущей обстановке. Роберт Баррингтон уже сыграл свою роль, к тому же без успеха, а Макартни не скрывал, что разочаровался в своем переводчике, попытавшемся, как он выразился, «удрать» с китаянкой.

Макартни осудил Роберта за безрассудство и утрату морали — и его примеру, естественно, последовали остальные члены посольства. В мгновение ока были забыты те дни, когда Роберт Баррингтон делил стол с лордом Макартни и когда ему давали возможность почувствовать себя почти на равной ноге с другими сотрудниками его светлости. На обратном пути ему велели столоваться с помощниками капитана, а те прекрасно помнили и его незаслуженный подъем по общественной лестнице во время плавания к северу, и то обстоятельство, что он не выполнял никаких определенных обязанностей на борту корабля.

Но и эти уколы, и обида, вызванная пренебрежительным отношением Макартни и его свиты, лишь укрепляли Роберта в принятом решении. Он по-прежнему был обладателем ста таэлей, надежно спрятанных на дне его морского сундучка. С этим запасцем он мог хотя бы недолго свысока посматривать на остальных моряков. Само собой разумеется, такому человеку, как Хошэнь, выложить сотню таэлей было так же легко, как Роберту Баррингтону бросить нищему пенни, но с другой стороны, что значили какие-то две тысячи таэлей, если речь шла о спасении жизни, семьи и состояния Хошэня. Все в этом мире относительно.

А как бы завидовали ему товарищи по плаванию, залучи он Сао в свою подвесную койку. Но она ушла, чтобы оказаться снова у Хошэня, где ее предложат какому-то другому клиенту, или на улице, так или иначе для него она потеряна; он не забыл свою просьбу, которую девушка должна была передать Ван Луцину, но надежды на то, что в таком прагматичном обществе Сао позволят ждать его возвращения, почти не было. К тому же он помнил слова Вана о том, что в Китае много таких Сао, а ему предстояло получить еще тысячу таэлей, если он выполнит свою часть сделки. Сумма вполне достаточная для того, чтобы он мог плюнуть в глаза всем этим презренным морячишкам, хотя, конечно, с Макартни ему никогда не сравняться. Кем была для него Сао? Только очаровательным воспоминанием. Лишь деньги имели значение в этой жизни.

Роберт не дотрагивался до них целый год. Он скорее умер бы с голоду, чем продал хоть одну унцию серебра. Ведь это могло вызвать вопросы и даже расследование.

Но ста таэлей — целых ста таэлей — оказалось недостаточно, чтобы купить корабль. Для возвращения в Китай оставалось рассчитывать лишь на собственное красноречие, на умение подать товар лицом. Ох и нелегко ему пришлось. Великобритания к тому времени втянулась в крупномасштабную войну с Францией, и несмотря на незыблемое правило англичан, согласно которому ничто не должно мешать индийской торговле, число судов, на которых можно было отправиться в плавание частному лицу, существенно сократилось. Те судовладельцы и их агенты, которые были готовы пройти Малаккским проливом в Южно-Китайское море, и думать не смели забраться выше Макао и Кантона. Торговля, которую они вели, тоже содержала риск, но имела и несомненное достоинство — она прошла проверку; многое из того, что творилось в Кантоне, противоречило маньчжурским законам, однако дело шло — благодаря продажности кантонских купцов и чиновников; уже сам факт существования (с разрешения свыше) португальского анклава у входа в Залив доказывал это. Но ничто не подтверждало возможность получения прибыли в более северных районах, ближе к средоточию маньчжурской власти, имея в виду прибыль, соизмеримую с вероятным риском.

В беседах Роберту Баррингтону приходилось рисовать словами обширные полотна. В них он вкладывал все свои впечатления. Ему не было нужды выдумывать небылицы о богатстве и бьющем через край изобилии северного Китая, о Пекине и Жэхэ, приукрашивать подмеченную издали роскошь Летнего дворца; проницательный собеседник догадывался, что он не сочинял, а вспоминал.

Его задача осложнялась необходимостью держать в тайне истинные цели предприятия. Он мог во всеуслышание мечтать о том, как бы проложить новый маршрут запретной торговли, и вызывать улыбки тех, кто знал, насколько несбыточными были эти мечты. Но проведай Макартни или любой высокопоставленный чиновник Ост-Индской компании о его истинных намерениях, он тут же очутился бы на каком-нибудь судне, направляющемся в Англию, закованный в кандалы и навсегда отлученный от Востока как опасный смутьян. Поэтому он был вынужден изображать из себя оконфузившегося пьянчугу, у которого на уме только Китай с несметными богатствами да обида на Макартни, неласково с ним обошедшегося. Об этом все знали; власть предержащие считали его потерпевшим неудачу англичанином, — а таких вокруг хватало, — который будет загонять себя до срока в могилу обильными возлияниями и болтовней.

Довольно часто ему приходила в голову мысль, что они правы. Но мечта о тысяче таэлей и о какой-нибудь другой Сао помогла ему сохранить разум. И найти в конце концов Джошуа Петерсена.

Роберт направил секстант в зенит, считал показания и осторожно убрал прибор в футляр.