Весь понедельник страсти в городе разгорались. Во вторник Юстиниан решил как ни в чём не бывало продолжить игры. На ипподром стекались толпы народа, и тут же послышались требования освободить двоих выживших во время казни. Потерпев поражение в предыдущей стычке с толпой, Юстиниан решил молчать. В результате после каждого заезда раздавались крики: «Освободи тех, кого хотели повесить твои слуги, но спас Господь!»

То ли бездействие Юстиниана придало толпе смелости, то ли её вели какие-то неизвестные лидеры, но вторник закончился общим бунтом. Толпы вооружённых людей прошли по улице Мезе и ворвались в Преторий, поджигая на пути дома. Ободрённая лёгким успехом толпа проникла в арсенал в поисках оружия и разрушила порталы Августеона в конце улицы. Народ потребовал, чтобы к нему вышли сенаторы, а когда никто не появился, сложил всю мебель в здании Сената и поджёг. Пламя перекинулось на церковь Святой Софии.

С наступлением темноты толпы бунтующих пошли к прилегающему к дворцу Форуму Октагона. Людей явно кто-то возглавлял. К ним присоединялись преступники, сбежавшие из подожжённой тюрьмы, а путь указывали стражники из вельмож, выступающие против Юстиниана. Прасины объединились с венетами — зловещий признак — и придумали себе клич: «Да здравствуют благородные прасины и венеты!» Пароль восставших — крик толпы в цирке: «Ника!»

К утру Священный дворец был окружён и отрезан от города пламенем и вооружёнными людьми. Юстиниан знал, что на карту поставлена его жизнь, ведь он оказался осаждённым во дворце.

Вдали от уцелевших стражников, под защитой лишь тех воинов, которые оказались запертыми с ним в лабиринтах дворца, Юстиниан слушал невесёлые вести. Была среда. Мундус, бесстрастный командующий варварами, с двумя другими чиновниками вышел к мятежникам, чтобы выслушать их требования. Вернувшись, он сообщил, что население требует отставки всех министров, включая Иоанна из Каппадокии и Трибония. Мундус считал, что бунт — попытка сместить с фона сына Саббатия и выбрать на его место одного из племянников Анастасия, вместо которого короновали Юстина.

Итак, Юстиниан понял, что бунт имеет религиозную подоплёку, а также выражает протест населения против предстоящей войны в Африке. Слуги доложили, что во дворце раздают еду знатным вельможам, пришедшим на январские игры. Оказавшись один на один с толпой, император понял, что может полагаться только на немногих из своих приближенных. Крупные сенаторы, осознающие происходящую катастрофу, никак официально не среагируют на бунт, стражники дворца, чьим почётным командующим он являлся, вели себя бесстрастно, лишь тушили пожар за воротами дворца. Юстиниан вспомнил предупреждение Юстина о том, что такие люди чувствуют истинного командующего. Ему оставалось лишь возглавить несколько сотен нерешительных стражников, сверкающих золотыми и серебряными доспехами, и повести их в бушующий город.

Но вместо этого правитель попросил Белизария и Мундуса отогнать от дворца восставших. К счастью, с ними была часть солдат Белизария и полк варваров. Три тысячи опытных воинов повиновались своим командирам, не обращая внимания на Юстиниана.

В четверг утром два отряда вышли из дворца и обогнули дымящиеся руины церкви. Однако им не удалось продвинуться далеко.

Обороняющийся город не походил ни на какое другое поле битвы. Юный Белизарий и наполовину язычник Мундус с готскими воинами столкнулись с забаррикадированными улицами и массивными укреплениями, где и велось сражение. Выгнав из дома восставших, воины вдруг обнаруживали, что крыша уже пылает над их головами, если же им удавалось прорваться через баррикады, прямо на них катили нагруженные тележки. Огромные мраморные термы и величественный Октагон стали настоящими крепостями для тех, у кого не было оружия, но кто пылал жаждой битвы.

По ужасному совпадению по улице как раз проходили священники со свечами и иконами, пытаясь утихомирить толпу. Невежественные варвары, посчитав, что их атакуют с тыла, разогнали эту процессию, тем самым ещё больше разозлив толпу, которая наблюдала за кощунственным действом. Начавшийся снова пожар (ему в немалой степени способствовал ветер) окутал клубами дыма порт и больницу со всеми пациентами.

В течение двух дней Юстиниан наблюдал за мятежом с крыши дворца, надеясь на чудо. Когда запасы еды подошли к концу, он всем тем, кто не принадлежал к воинству или императорской охране, приказал покинуть дворец. Некоторые ушли неохотно, однако многие были рады сбежать, пока не поздно. Восставшие не имели ничего против сенаторов и слуг и приветствовали их радостными криками. Уход людей привёл к ещё большему опустению дворца, и когда Юстиниан торопливо шёл по пустым коридорам, то ощущал на себе пытливые взгляды, которые, казалось, взвешивали его жизнь на весах.

Феодора со своими прислужницами находилась отдельно, во дворце Дафны, куда приносили раненых. После первого дня ожесточённых боев она почти потеряла всякую надежду на победу и уже не следила за своим старым домом, чтобы убедиться, что он уцелел.

В ночь на субботу оставшиеся в живых солдаты вернулись во дворец, покрытые копотью и кровью. На Белизарии была простая кольчуга и стальной полушлем. Его светлые волосы и борода слиплись от пота, и весь его облик носил явственный отпечаток усталости. Он отрывисто сообщил, что его войска смогли отстоять лишь руины церкви и Августеона. Им не удалось расчистить путь через город.

В ожидании ответа Юстиниана Феодора ощутила его нерешительность. Солдаты объяснили происходящее: только император мог приказывать, что им делать дальше. Нарсес нашёптывал Феодоре о сделанных ошибках, о том, что не прислали подкрепления, а продолжали игры. Императрицу раздражали эти упрёки. Что сделано, то сделано. Надо на что-то решаться.

   — Я сам выйду к народу, — поговорив с Иоанном, заявил Юстиниан. Феодора удивилась — это решение действовать самостоятельно казалось неожиданным. Но Юстиниан сказал, что предпримет последнюю попытку и возьмёт с собой Священное Писание. Феодора не верила, что это принесёт какую-то пользу после их поражения.

В сопровождении священников и стражи император прошёл по коридору, соединяющему дворец Дафны с часовней, прямиком в свою ложу. Стражники, с любопытством поглядывая на императора, торжественно приветствовали его. Когда в ложе раздвинули занавес, на полупустую арену хлынули толпы народа. Они терпеливо ожидали внизу, пока Юстиниан не заговорит, и тот начал свою поспешную, сбивчивую речь. Его хриплый голос не мог заглушить криков толпы. Вперёд с бесстрастным видом выступил глашатай, пройдя мимо стражников в посеребрённых латах со знамёнами с изображением римских орлов и креста Константина. Хорошо поставленный голос глашатая, чётко выговаривающий каждое слово, успокоил народ.

   — Я, цезарь, ваш император, прошу у всех прощения. Я признаю всё, что было сделано...

В напряжённом ожидании народ удовлетворённо слушал. На ярусы стекались юнцы и стражники, чтобы узреть побеждённого императора. Юстиниан заявил о смещении всех неугодных министров, и теперь префектом города будет Пробий, честный человек. Ни один житель не подвергнется аресту. Те, кого хотели повесить, окажутся в безопасности. Юстиниан дал в подтверждение тому слово императора и христианина.

Многим выступление Юстиниана пришлось по душе. Если бы он обратился к ним с этой речью во вторник, удалось бы избежать столкновений. Однако лидеры восставших, настроенные скептически, уже приняли решение низвергнуть правителя, устранить его последователей и возвести на трон одного из племянников Анастасия. Они зашли уже слишком далеко, чтобы отступить.

Раздался голос, заглушивший монотонную речь глашатая:

- Осел! Всё это ложь! Когда тысячи людей находятся в нерешительности, раздираемые внутренними противоречиями, такой возглас способен вдохновить их на какое-то решение. Раздался смех. Юстиниан проиграл. Он совершил ещё большую глупость, подняв тяжёлое, украшенное цветными рисунками Евангелие. Руки императора дрожали. Он почти кричал: