Мой дядька по матери Всеволод младше меня на три года. Мы с ним сразу поладили. Принял он меня, как родного, тем более, что получил волю в обмен на мою неволю. А что ещё, кроме доброго отношения, нужно князю-изгою? Тёплый угол, харчи да тёплое слово. Всё это я у Всеволода имел. Не имел лишь душевного покоя. Мать покоится в усыпальнице в церкви Богородицы Златоверхой - я ходил к ней каждую неделю, но не мог же поведать ей о всех моих бедах, излить всё своё поре. А если бы и поведал, припав к каменной надгробной плите, то она не услыхала бы меня, не смогла бы ни утешить, ни что-либо посоветовать.

Не было рядом со мной и тех, кого я любил больше всех - жены моей и сыновей моих маленьких, по которым скучал неимоверно. Не было такого утра, когда бы я, вставая с восходом солнца, мысленно не обращался бы к ним в далёкий и родной, хотя и не мой Галич, не посылал бы им своего благословения.

Не было это время лёгким для меня, хотя, повторю, вуйко Всеволод не забыл, кому благодарен за своё вызволение из киевского полона. Он делал все, только бы скрасить мою жизнь в чужом краю. Хотя я и тосковал по Галичу, по своим родным соколятам, по любимой ладоньке, но всё же как-то жилось. Однако одна беда не ходит, а и другую за собой водит. Этой весной во Владимире случилось страшное лихо, которое перевернуло не только моё беглеца-изгоя существование, но и жизнь князя Всеволода, а вместе с ним и всех владимирцев. Вспыхнул огромный пожар, выгорел весь город: княжеские терема, боярские хоромы, деревянные церкви и дома горожан. Все в один день остались безо всего - без жилья, без одежды, без всяких припасов. Князь со своим двором перебрался в Суздаль, духовенство нашло прибежище в суздальских церквах да ближайших монастырях, бояре - в вотчинах, а простолюдины кое-как вырыли себе землянки и начали по велению князя возводить новый город.

А что же было делать мне? Обременять своим присутствием Всеволода? После того, как сгорела над могилой нашей праведницы-матери церковь Богородицы Златоверхой, там меня уже ничто не задерживало. Я поблагодарил Всеволода за хлеб-соль и отправился в далёкую дорогу. Единственным родным человеком, кто мог бы и имел возможность приютить меня, оставалась теперь Ефросиния. Вот поэтому к тебе, сестрёнка, и к тебе, Игорь, прибыл ныне. Сможете принять - поблагодарю, не сможете - сердца на вас держать не буду: мир широк, где-нибудь приклоню голову… Поеду к двоюродному брату Владимиру Глебовичу в Переяславль. Это самая последняя моя надежда - может, он примет…

Горестным был рассказ князя Владимира. И хотя он пытался бодриться и не показывать, как ему тяжело на душе, однако в каждом его слове таились отчаяние и глубокая скорбь.

Владимир вздохнул и опустил голову, покрытую тёмными густыми, слегка волнистыми волосами, спадавшими почти до плеч.

Пока он рассказывал, Ярославна, не сводя с него глаз, молча глотала слезы, а когда умолк, вскочила с места, прижала его поникшую голову к своей груди и зарыдала.

- Бедный мой братик! Соколик мой! Сколько же горя ты вынес! Каких только злоключений не изведал! Так почему же прямо к нам не приехал, а скитался в Турове, Смоленске да Владимире? Почему пытался жить по чужим углам? Мы бы тебя встретили, как любимого брата, широко открыли навстречу тебе свои объятия! - И подняла на Игоря заплаканные глаза. - Правда же, ладо мой любый? Мы оставим Владимира у себя?

- Правда, дорогая моя, - отозвался Игорь. - Пусть живёт у нас и год, и два, и вообще сколько захочет. Не ехать же ему к Владимиру Переяславскому. После того, что случилось между мной и Мономаховичем в этом зимнем несчастливом походе, вряд ли он примет брата твоего, а моего шурина.

Тут всплеснула руками княгиня Ольга, краса Глебовна, её личико запылало праведным гневом.

- Ну что ты такое молвишь, Игорь! Мой брат тоже добрый и чуткий! Ты его просто не знаешь: да он и букашки не обидит без нужды! Мне горько слышать странные твои речи, что он-де не примет своего двоюродного брата! - И повернулась к мужу, который только что приложился к кружке с пивом. - Скажи, Всеволод! Скажи по правде, яр-тур!

Она протянула руку и погладила его львиную гриву и крутую, как у степного тура, шею. Почувствовав ласковое прикосновение нежных пальчиков, князь Всеволод на миг замер, даже прищурил глаза от удовольствия. Его лицо сразу же приняло умиротворённое выражение и он тут же выразил согласие с её мнением. Не бывало ещё случая, чтобы своими чарами маленькая юная княгиня мгновенно не укротила бы своего буйного яр-тура, как она называла мужа.

Всеволод нагнулся, чмокнул её в розовую щёчку.

- Разумеется, любимая моя! Несомненно, краса моя Глебовна! Я, конечно, согласен с тобой!

- Но ты ведь толком даже не слышал, о чём я тебя спрашивала, мой яр-тур, - капризно скривила губки княгиня. - Ты в это время цедил пиво и вовсе меня не слушал!

- И правду говоришь, не слушал, - покорно согласился Всеволод. - А о чём же ты спрашивала?

- Какой у меня брат Владимир? Правда же, добрый, чуткий и справедливый?

- Ещё бы! А разве в этом посмеет кто-нибудь сомневаться? Давай-ка его сюда на расправу!

- Да Игорь, как ты не поймёшь? Какой же ты, ей-богу! За пиво готов всё на свете забыть, даже жену!

- Ну что ты, лада моя ненаглядная! - выгнул грудь колесом Всеволод. - Да всё пиво мира не стоит твоего мизинчика!

- Так я тебе и поверила! - усмехнулась Глебовна, но тут же сразу зарделась от горделивого удовольствия, так как хорошо знала, что обращённые к ней слова его всегда были искренни.

Владимир Галицкий с добрым вниманием всматривался в этих влюблённых молодожёнов, так гармонично дополняющих друг друга, и в душе не мог не позавидовать им, их любви, их счастью, их природной внутренней и внешней красоте. Действительно, неизвестно, каким окажется Владимир Переяславский, а Игорь добрый! Не оставил ни младшего брата, ни племянника без волости. Из земель своего скромного Новгород-Северского княжества выделил первому Трубецк, а другому - Курск, и между ними установились и братская дружба, и взаимная любовь. Вот если бы между всеми князьями так! Чтобы не раздоры и межусобицы разделяли, а единение и братство властвовали над всеми! Тогда не страдала бы Русь, не страдали бы окраины Переяславской, Киевской и Северской земель от нападения половцев, Галицкая - от угро-венгров, Волынская - от ляхов, а Полоцкая - от литвы. Так нет! И слыхом не слыхать о единстве: это моё и то тоже моё, твердит брат брату. Даже отец сыну говорит такое! Родной отец не выделил ему, сыну, даже маленького удела для прокорма семьи, выгнал из дома, сделав изгоем. А Игорь так вот не сделал - наделил всех землями.

Ярославна вытерла слезы и прижалась к мужу.

- Благодарю тебя, ладо мой, благодарна за брата. Хороший ты у меня, доброе у тебя сердце. Я так счастлива, что судьба подарила мне тебя!

Игорь поцеловал её шелковистые косы. Он тоже был счастлив и благодарен судьбе за свою суженую - Ярославну, нежную, красивую, умную и любящую жену и мать его детей, к которой всё больше и больше привязывалось его суровое сердце.

- Я вот что решил, ладонька, - сказал громко, обращаясь к ней и ко всем. - Нашему сыну Владимиру уже пятнадцатый год - несведущий ещё. Что если Владимир Ярославич, вуйко его, живя тут в Путивле, станет наставлять его на путь истинный, научит и военному делу, и книжной премудрости, и жизни. Как вы, два Владимира? Поладите, думается мне!

Юный Владимир Игоревич вскочил со своего места, обежал вокруг стола и поцеловал отцу руку. Глаза его сияли.

- Благодарствую, отче! Я так буду этому рад! - Потом поцеловал мать в щёчку и руку, а вуя - в голову. - Хочу быть таким разумным, как мой вуйко Владимир.

Владимир Ярославич обнял его, прижал к груди. И обратился к Игорю:

- Очень благодарен тебе, княже! Очень благодарен, брат! Ты сам не ведаешь, как осчастливил меня сейчас! Мы с княжичем всегда найдём общий язык. Вовек не забуду твоей доброты, Игорь!.. Каюсь, был о тебе другого мнения. Ведь всем известно, какие горячие, а порою и неистовые Ольговичи - твой дед Олег, бесстрашный воин, всю жизнь провёл в седле, неукротимо враждуя с Мономахом, твой отец Святослав был вспыльчив до самозабвения. Он готов был ни пить, ни есть, лишь бы ввязаться в котору, в битву. Таким же стал и ныне покойный твой старший брат Олег, что погромил кочевища хана Кзы и его родичей… И про тебя не раз слыхивал: Игорь вспыльчив, горд, во гневе невоздержан! Не скрою, что это и было причиной, почему я не приехал прямо к вам, в Новгород-Северский… Опасался немало… А оказалось - неверно думал… Ты вон какой добрый!..