За спиной Игоря корчился в предсмертных муках чашник великого князя. В гриднице стоял неимоверный шум и суматоха. Гости, вскакивая с мест, требовали немедленно казнить всех ханов и, собрав войско, не дожидаясь нападения Кончака, идти на него.

Святослав сидел бледный, растерянный. К нему на помощь пришёл Славута. Он наклонился к нему и прошептал:

- Княже, не поддавайся сейчас чувствам. Горячие головы вмиг порубают пленных, а это только на руку Кончаку, поможет объединить все половецкие племена. Да и поход ещё не ко времени. К нему нужно готовиться…

Совет был резонный и главное привёл великого князя в себя. Он встал, громко распорядился помочь раненому чашнику, немедленно вернуть в темницу ханов и вынести прочь мёртвого Кобяка.

Страсти и призывы к расправе над ханами, к началу похода на половцев постепенно стихли, улеглись. И хотя всё ещё оставались возбуждёнными происшедшим, стали замечать, что на столах ещё много нетронутой вкусной еды, что ещё не слышали песен Славуты и что наказанная дерзость половецкого хана - не настолько важная причина, чтобы прервать княжеский пир. Вспомнив всё это, принялись навёрстывать упущенное - пили, ели и постепенно вновь развеселились. Забыли и про Кобяка с ханами, и про поход, к которому так страстно только что призывали. Кто-то громко напомнил о Славуте. Другие поддержали:

- Славута, спой нам!…

- Спой, Славута! Просим тебя!

Славута не заставил долго себя уговаривать. Кинул руки на струны, прошёлся по ним несколько раз, дождался тишины. Даже в ушах от неё зазвенело. И сразу высокий голос его протяжно завёл:

Это была новая песня Славуты, сложенная им после похода на Орель. Её простые слова, казалось жили в сердце каждого, кто ходил в поход. Привольный, как сама безграничная степь, напев, звучащие в нём глубокая тоска и печаль потрясли всех, словно громом поразили, вызвали из глаз не одного сурового воина жгучую слезу. И правда, какое грозное время, какая великая напасть вновь надвинулась на родную землю, на широкие праотцовские степи!

Помрачнел Святослав, вытирал глаза Рюрик, хмурились Игорь и Владимир, рыдал, не стыдясь, гридень Кузьмище, и слезы текли по его чёрной всклокоченной бороде…

- Славута, несравненный ты наш песнопевец! - Святослав поцеловал его в седую голову. - Благодарим тебя и низко тебе кланяемся!… Ты выразил наши мысли и чувства!…

А гридница загудела, заревела, застонала сотнями голосов:

- Славу-ута-а!

По приезде в Новгород-Северский Игорь пригласил к себе княжича Владимира Галицкого. Заметно взволнованный и слегка бледный, тот торопливо вошёл в светлицу, обнял сестру, зятя и сразу, без лишних слов, спросил:

- Ну что? Отца видели? Как он? Что сказал?

Ярославна всхлипнула, её ровный красивый носик сморщился, шелковистые брови вздрогнули и грустно поднялись.

- Постарел… Похудел… Глаза стали тусклые, взгляд углублён в себя, словно смотрит не вперёд, а назад, на пройденную жизнь…

- Ну, это ясно - старость. А старость - не радость… Но не о том речь… Обо мне с ним говорили? - нетерпеливо спросил Владимир.

- Говорили, говорили! - ответил Игорь. - Сначала и слушать не хотел о замирении с тобой, а потом согласился на твоё возвращение, если дашь слово, что не будешь вступать в сговор с боярами и никогда не поднимешь руки ни на него, ни на брата Олега!

- Такого брата у меня нет! - вскипел Владимир. - Ишь, чего старый захотел! Признать братом сына любовницы! Никогда! Какой он княжич! Байстрюк!

Лицо Игоря посуровело.

- Да ты погоди, не горячись! Сначала выслушай!

- Ну? - чёртом глянул Владимир.

- Ты рассуждаешь не как зрелый муж, а как отрок… Тебя ждёт золотой Галицкий стол, под твою руку вскоре могут встать железные галицкие полки. А когда они идут, земля содрогается и воды расступаются!… Князь Ярослав и вправду сильно постарел. Видимо те невзгоды, что пали тяжким грузом на его плечи, укоротят его век. А ты не хочешь этого понять. Дался тебе Олег! Про княжество думай, а не про него. Да и по правде сказать, брат он тебе по отцу, от этого никуда не денешься! Среди княжеских сынов байстрюков не бывает! Ведь в каждом из них - княжеская кровь!

- Не признаю я Настасьича братом! И никогда не признаю!

- Признаешь! - Игорь начал сердиться. - И об этом напишешь отцу! Потому что это единственная для тебя возможность сесть на Галицкий стол! Другого пути к нему нет!…

- А если не напишу?

Лицо Игоря окаменело, глаза мрачно блеснули. Он умел быть твёрдым и непреклонным, суровым.

- Если не напишешь, тогда придётся тебе уехать от нас, Владимир! Хотя, видит Бог, я этого не хочу, ибо считал тебя своим братом!

- Вот как! - Владимир ещё сильнее побледнел, по лицу пробежала гримаса боли. Он резко повернулся к Ярославне: - И ты, сестрица, так же думаешь, как твой ладо?

Ярославна непослушными губами еле слышно начала:

- Прости меня, братик, но и я так думаю. И всем сердцем прошу тебя - напиши отцу! Помирись с ним! Не долго уже ему стежку топтать по белу свету… Так пускай хоть напоследок найдёт покой… Напиши!… Ради себя и всех нас!… А ещё скажу: не верь боярам! Не верь! Это злокозненные змеи подколодные!

Она обняла брата и на груди у него горько заплакала.

Владимир осторожно отстранил её, посадил на лавку у стены. Сам сел рядом, охватил голову руками. Долго так сидел неподвижно, глядя невидящим взглядом в угол. Со стороны нельзя было понять, думает он о чём-то или нет, таким отрешённым от всего, даже бессмысленным казался его взгляд.

Ни Игорь, ни Ярославна ни единым словом не нарушали напряжённой тишины, давая княжичу возможность самому взвесить всё и найти выход из положения, в котором он оказался.

Наконец Владимир тяжело вздохнул и тихо произнёс:

- Ладно! Напишу такое письмо. Напишу… Пусть вам всем станет легко…

Сразу после рождества в Вербовку прибыл молодой князь Владимир Игоревич со свитой. Его сопровождали боярин Волк, старый опытный воевода, которому Игорь поручил опекать сына, путивльский сотский и волостной тиун с полусотней гридней. Все верхом, в дублёных кожухах, яловых сапогах на меху. Они неожиданно выехали из-за холма, спустились вниз, в безлюдное, занесённое снегом село и, не встретив ни единой живой души, остановились на выгоне, где когда-то, до нападения половцев, стояла деревянная церковка. Теперь здесь раскинулся пустырь.