Дорога шла лесом, по широкой долине. Где-то вблизи журчал невидимый в густых зарослях ручей. Хотя всю весну и почти половину лета стояла сушь и травы на полях сохли, желтели, а листья, увянув, облетали с деревьев, здесь было прохладно и зелено. По обе стороны тихо шумела густая дубрава; встречающиеся берёзки, ольха, орешник успокаивающе покачивали ветвями. Весь утренний лес звенел весёлым птичьим пеньем.

Ничто не предвещало беды. Всадники ехали быстро. Игорь торопился, очень хотелось к вечеру добраться домой. И он, понукая коня, мчался впереди. До Путивля оставалось всего полдня такой езды.

Внезапно из зарослей выскочил кабан-секач и кинулся прямо под ноги коню Игоря. Конь шарахнулся вбок, и князь в мгновение ока оказался на земле.

Вепрь тоже испугался, ринулся в сторону и быстро исчез в кустах. А Игорь, охая, пытался подняться и не мог.

- Княже, что с тобой?

- Кажется, я сильно ушибся… Помогите мне.

Его подняли. Но стать на ногу он не мог.

- Только бы не перелом, - забеспокоился Рагуил. - Надо же такому случиться! Почти дома - так на тебе!

Сообща князя подняли на коня. Но о том, чтобы он ехал верхом, не могло быть и речи: малейшее движение отдавалось острой болью.

Медленно ведя коня в поводу, добрались они до села, повернули к крайнему двору. Хозяин, смерд Василько, молодой приветливый человек, узнав, что перед ним князь Игорь и что он бежит из полона, прикрикнул на детей:

- Кыш! Чтоб и духа вашего тут не было! - А чернявой молодице, повязанной полотняным платком, велел: - Фросина, режь петуха, вари борщ. Да попроси у соседей взаймы муки - князю и его людям вареников сваришь. Да живо поворачивайся! А я в саду сейчас сена намощу, чтобы князь смог прилечь отдохнуть…

Смерд был шустрым, расторопным. Сложив и размяв в тени под вишнями несколько охапок сена, накрыл рядном, принёс кринку с квасом и липовый ковшик, поставил рядом.

- Пей, княже… Холодный, с погреба… А я мигом приведу костоправа Демидка или бабку-шептуху Якилину - пускай твою ногу поглядят.

- Не нужно, Василько, - поморщился от боли Игорь. - Не нужно ни костоправа, ни бабки-шептухи… Лучше найди огнищанина - скажи, чтобы известие послал в Путивль обо мне… Княгине…

- Княже, для чего огнищанин? Пока я его найду, пока он призовёт гонца да коней выделит - полдня пройдёт! Дозволь мне самому в Путивль поехать - я живо! Одна нога тут, другая - там!

- Тогда бери любого нашего коня, скачи! - не раздумывая согласился князь.

Ярославна подъехала ко двору Василька. Здесь уже была половина села. Люди толпились на улице, во дворе, вдоль тына. Перед княгиней расступились. Она птицей вспорхнула с возка и побежала, полетела через подворье в садок.

Игорь сидел на невысокой скамейке. Он уже отдохнул, умылся мягкой речной водой, принесённой Янем и Овлуром, причесался. Рагуил бережно перевязывал ему колено.

- Княже мой! Ладонько ненаглядный! - вскрикнула Ярославна, протягивая к нему руки. - А где же сын наш? Где князь Владимир?[113]

Игорь побледнел, подался вперёд, ни звука не мог произнести. Она упала ему на грудь, заливаясь слезами.

Игорь гладил её косы, целовал мокрые от слез щеки, а у самого тоже влажной пеленой туманились глаза.

- Как дети?

- Все живы, здоровы.

- Слава Богу, хотя бы здесь всё хорошо… Одно лихо большое - мой неразумный поход…

Он не сдержался и беззвучно, сотрясаясь всем телом, зарыдал.

Люди, что обступили подворье Василька, тоже плакали, приговаривая:

- Замучили нашего князя поганые!

- Вырвался из неволи, страдалец.

- Проторил и другим стежку… Теперь начнут и наши сыночки возвращаться - кто жив остался.

- Князь выкупит!

- Потому и бежал! Хотя мог и головой поплатиться!

Слушая всё это, сказанное от самого сердца в обычном селе простыми селянами-севрюками, Игорь осознал, что никто ни единым словом его не осуждает, чего он больше всего опасался. Понял, что люди верят ему, надеются на него. И они вправе ждать и ждут от него вызволения всех северских воинов из неволи и защиты от новых половецких нападений.

Игоря перенесли на возок, и небольшой княжеский поезд двинулся в сторону Путивля.

А колокола звонили праздничным благовестом, сопровождавшим их по всему пути, по которому проезжал князь Игорь. Затихал благовест в одном селе и сразу же начинал звучать в следующем, вселяя в людские сердца надежду, что лихо теперь отступит. И всюду навстречу выходили люди и приветствовали князя, ибо уже вся Северская земля знала и про его раны, и про его муки, и про его мужество, и про рискованный побег, в котором не раз мог погибнуть. Каждый надеялся, что этот его поступок должен спасти из неволи не только его родных и приближенных, но и всех полонённых русских воинов. Ведь кто сможет расстараться о них лучше, чем он? И теперь, пребывая на свободе Игорь сумеет как следует позаботиться об обороне Северской земли. Разве не это являлось теперь главным радением князя?…

Игорь подъезжал к Путивлю.

И здесь, над городом, тоже радостно и громко гудели колокола, улыбалось чистое солнце, в небе летали стаи белых голубей. Все, кто мог ходить, высыпали на улицы и майданы, приветствовали князя с вызволением и возвращением домой, плакали от горя, что поселилось почти под каждой стрехой, почти в каждом сердце северском.

Когда въехали на гору, откуда открывался широкий обзор на мощную крепость на крутой вершине, на голубой Сейм и синие боры за ним, Игорь отёр ладонью вдруг защипавшие глаза, повернулся к Ярославне и взволнованно прошептал:

- О Боже, я дома!… Дома!… Но сердце моё там, на Каяле, с моими воинами-соратниками, живыми и погибшими. Всю свою жизнь буду помнить об этом!… Погибшим - вечная память, а о живых сейчас подумать и позаботиться должен я! Это первейшая моя обязанность!… Всё своё отдам: золото, серебро, серёжки и перстни, бархаты и меха, стада и отары. Останусь голый и босый, а людей своих из неволи половецкой вызволю…[114]

- Ладонько мой! - прижалась к нему Ярославна. - Ладонько! А как же иначе?…

Дома! Наконец-то дома! В родных стенах! Рядом с любимой женой, рядом с любимыми детками! Какое это счастье после всего, что пришлось пережить за последние два с лишним месяца!

Игорь вымылся в бане, постригся, поправил запущенные бороду и усы, надел чистое белье и свою обычную одежду. Гук перевязал колено и нога стала меньше болеть.

Но окончательно он поверил, что всё страшное позади, когда сел к столу за праздничный обед в кругу семьи. Были только свои - Ярославна, дети, шурин Владимир Ярославич.

Утолив голод, Игорь отодвинул в сторону тарелку и стал рассказывать. Говорил долго, не избегая ни малейшей, самой горькой для себя подробности… О том, как подбился конь, о солнечном знамении, о том, как в тревожном предчувствии зашлось сердце, когда мрачная Изюмская гора как бы отделила его войско от родной стороны… Затем о первой битве, и о второй, страшной и гибельной, о полоне и бегстве…

Ярославна бледнела, судорожно вздрагивала, то и дело плакала. Дети замерли, не сводя глаз с родного лица, которое так осунулось и постарело за короткое время разлуки, что стало неузнаваемым. Владимир Ярославич был - само внимание. Не отрывал от Игоря пылающих глаз, буквально впитывал в себя каждое его слово, улавливал и запоминал каждый жест. Ему казалось, будто и он сам находился в пучине кровавых битв, был ранен, попал в полон, а потом, убегая от половцев, продирался, как загнанный зверь, через чащи Чёрного леса, далеко пролегающего по берегам Донца.

Закончив своё повествование, Игорь закрыл глаза и тихо, с раздирающей сердце скорбью произнёс:

- Какие ужасные потери! Как бесславно закончился мой поход, на который я возлагал такие большие надежды! О Боже, Боже, как ты меня наказал! И поделом мне!…