Орховская хотела остановить его в передней, но он объявил, что приехал по очень важному делу, касающемуся экзамена Мечислава, что не может терять ни минуты и должен видеться с панною Людвикою. Его приняли.

Уже издали догадалась и узнала его по голосу бедная Люся, бледная и смущенная. Она знала причину его посещения. На лице Вариуса выражались радость и победа; он хотел быть любезным. Он нежно поздоровался и сам взял девушку за руку, которую та не могла у него вырвать.

— Сегодня счастливо оканчивается экзамен Мечислава, — сказал он, — и я пришел вас поздравить. Я похлопочу, чтобы ему скорее выдан был диплом. Видите ли, что я с полной верой в ваше слово исполнил свое обещание и пришел напомнить о том, на что имею право.

Молча и бледная как смерть Люся протянула руку, но в тот же момент у нее слезы навернулись на глаза и слабый стон исторгся из груди. Доктор посмотрел на это несколько пасмурно, но был спокоен.

— Успокойтесь, — сказал он. — Я понимаю и боязнь вашу, и нежелание, но надо преодолеть себя; потом возникнет привычка и жизнь пойдет без особенных жертв. Я был готов к этим слезам и не сержусь на это.

Людвика молчала.

— Теперь надо, — прибавил он, — условиться, как привести в исполнение ваше обещание. Мне кажется, что о вашей жертве и о нашем условии нет надобности объявлять, ибо этого требует наша обоюдная выгода. Следует только придать всему этому известную приличную форму.

— Предоставляю вам все дела, я буду послушна, — отозвалась Людвика. — Делайте, что сочтете нужным.

— Мне кажется, — прервал Вариус, посмотрев на часы, — лучше всего будет, если я в присутствии брата сделаю вам предложение, а вы примете его.

— Исполню все, что прикажете, — повторила Людвика, опуская глаза.

Доктор посмотрел на ее бледное лицо.

— Верьте мне, — сказал он, — что будущность, о которой вы тревожитесь, не так страшна. Есть многие особы, которые охотно приняли бы ее, но тех я не избрал бы в подруги жизни. Я не молод… понравиться наружностью для меня трудно, но в жизни важны также и другие достоинства… а мое общественное положение, связи и состояние не безызвестны… Все будете иметь все, что хотите.

— Я ничего не желаю, — отозвалась Люся, — свет меня не занимает, к бедности я привыкла… Хотелось бы только помочь брату и обеспечить его будущность — вот мое единственное желание.

— И это сбудется таким образом, что вы отдадите мне справедливость, — сказал Вариус. — Я сдержу слово, и даже больше. Пан Мечислав получит место при университете, которого, впрочем, заслуживает, но которого не полупил бы без меня. Предвижу одно, — прибавил он, — как ни обязан мне всем Мечислав и очень благодарен, однако может воспротивиться браку, который покажется ему для вас неподходящим… Надеюсь, что найду в вас защитницу и что вы не забудете данного слова.

Людвика словно обдумывала

— Я дала вам слово добровольно, — сказала она тихо. — Меня устрашало будущее за брата. Слово это для меня священно — я сдержу его… Один вы могли бы освободить меня от него. Но вместе с этим я должна предостеречь вас, что хотя я буду послушной, кроткой и верной своим обязанностям женой, однако жизни вам не украшу, счастья не принесу, потому что сама иметь его не буду. Я останусь грустной, может быть, когда-нибудь огорчу вас холодностью, с которою совладать буду не в состоянии. Вы берете в дом не жену, а невольницу ее слова… а потому будущность со всем ее бременем падет не на меня.

— Я не боюсь ее! — воскликнул доктор с улыбкой. — Я слишком хорошо знаю сердце человеческое, читаю в нем и рассчитываю на всемогущество времени и привычки. Вы могли слышать обо мне в свете разные мнения, знаю, что весьма не лестные, но, извините, молва глупа и поверхностна. Найдете меня лучшим или, по крайней мере, не таким, как воображаете. Тираном я не буду. Возраст притупил страсти, научил меня ценить спокойствие, жаждать привязанности и уважения. Не бойтесь, не тревожьтесь, и все будет хорошо.

Вариус встал, взял руку молчаливой Людвики, которая приподнялась, чтоб с ним попрощаться, и, улыбаясь, вышел.

Не успел он притворить двери, как Люся опустилась на стул и долго, неудержимо рыдала… Ее заставил очнуться шорох платья и поцелуй в голову. Вошедшая на цыпочках пани Серафима воскликнула с испугом:

— Что с тобой? Может быть, ты беспокоишься о Мечиславе? Но, я первая поспешила известить тебя о его торжестве, которым я горжусь в качестве вашего друга. Я нарочно посылала одного знакомого, чтоб мне дали знать, когда кончится этот несносный экзамен. Ему присудили диплом. Обними меня, и все кончено…

Каково же было удивление пани Серафимы, когда она увидела, что Люся заломила руки и едва не лишилась чувств. Приписывая это волнению, пани Серафима поспешила за водой, а потому не могла объяснить себе ни этой тревоги, ни следов слез, ни отсутствия радости, которую надеялась встретить.

— Но что с тобой? — спросила она. — Ты для меня загадка.

— О, нет, ничего, простите меня… Я счастлива, но сидела одна, на меня нашли какие-то грустные мысли… Это пройдет, это ничего.

— Одно только может объяснить твое состояние, — шепнула пани Серафима. — Я угадываю, что делается в твоем сердце, но ради Бога — терпение. Ты любищь, а истинная любовь должна быть терпеливой. Кто же угадает будущее! — прибавила она, вздохнув… — Надо надеяться… О, будем надеяться.

Слова эти звучали странно и были сказаны как бы не для одной Люси, в них слышалось собственное чувство вдовы… Людвика посмотрела на нее с удивлением.

— Милая Серафима, — шепнул? она, — я отреклась от надежды, я никогда ее не имела… Я стою на земле… а если ты и видела меня в слезах, то я плакала не о прежних мечтаниях… Есть предназначение, есть судьба, есть дни, сотканные из грусти… надо подчиниться необходимости. Но признаюсь тебе, что слова о надежде ты проговорила как-то странно, словно для самой себя.

Пани Серафима, не отвечая, неясно обняла девушку, посмотрела в окно и, как будто не слыша вопроса, сама спросила:

— Когда же возвратится наш доктор? Жду его, чтобы поздравить первой… Ты знаешь, Люся, что в старину при обряде докторизации обыкновенно лауреату давались кольцо и плащ. Не знаю, достану ли пурпурную тогу, но прошу во имя дружбы, чтоб он в память этого дня принял от меня кольцо, которое я принесла с собой.

И вдовушка протянула белую ручку, на одном пальце которой блестело не докторское, но великолепное кольцо с бриллиантом.

— Как ты добра, о, как ты добра! — говорила Люся, прижимая к сердцу собеседницу. — Ты была для нас единственной светлой звездой на мрачном небе продолжительных дней тяжелого испытания… И чем же мы, бедные, сумеем вознаградить тебя?

— Сердцем, — отвечала в волнении пани Серафима, — одним только сердцем… Я, подобно вам, сирота, я одинокая в мире… Будьте мне родными.

В это время вошла Орховская с лампой, и вслед за нею влетел Мечислав и, рассчитывая застать сестру одну, спешил прямо к ней, восклицая:

— Победа! Победа!

Людвика уже готова была броситься к нему на шею, когда он заметил пани Серафиму.

— О, как же я счастлив, — сказал он, — что и вас нахожу здесь и могу поделиться с вами радостью окончания курса! Вы скрашивали нам жизнь, мы стольким вам обязаны!

— Вы уже заплатили мне дружбой, — отвечала весело пани Серафима, протягивая дрожащую руку. — Мы обе вас ждали. Люся будет оратором и вручит новому доктору подарок на память об этом дне, о чем, конечно, позабыли там в университете.

И сняв кольцо с руки, передала Людвике, которая вручила его смутившемуся несколько брату. Мечислав поцеловал сестру в голову и схватив руку пани Серафимы, прижал ее к губам с чувством и видимым волнением.

— Вы наше провидение, наш ангел-хранитель.

— Перестанем говорить об этом, — прервала вдовушка, — а только не забывайте о вашем добром, искреннем друге. Я дожидалась, чтоб пригласить вас к себе. Мы будем одни, а сегодня пану доктору нечего будет рассчитывать часы и минуты. Итак, пойдем! Если б еще можно было взять с собой и эту добрую вашу старушку Орховскую, я была бы очень рада.