— Вы благородный человек, и мне приятно услужить вам. Они пожали еще раз руки друг другу; барон попрощался, расплатился в лавке и, закурив сигару, вышел на улицу.

Игра начиналась.

Гельмгольд шел, обдумывая, как бы лучше повести дело, и тотчас же хотел написать к матери, конечно, обиняками, об успешности предприятия.

Он и не догадывался, что пан Рожер следил за ним, и чрезвычайно удивился, когда, едва присев за письмо, услыхал стук в дверь, вслед за которым вошел молодой Скальский.

В свете принято встречать подобного неприятного гостя как можно радушнее, чтоб тот не догадался, что его проклинают в Душе. Приятеля можно принять иногда холоднее и быть с ним откровенным.

Барон вскочил с места и начал с таким чувством пожимать протянутую руку, точно приветствовал избавителя. Пан Рожер отлично понял это и начал извиняться.

— Помилуйте! — воскликнул барон. — Напротив, я в восхищении. Принялся было писать к матушке, но это не к спеху.

— Что же вы у нас здесь поделываете?

— Признаюсь вам, пан Рожер, — отвечал Гельмгольд, понижая голос, — что нахожусь в большом затруднении. Кажется, я говорил вам, что у меня есть родные здесь в окрестности, и, пользуясь случаем, я хотел навестить графа Люиса. Все это я предполагал окончить дня в два, в три, а между тем родные, вследствие какого-то старого запутанного процесса, удерживают меня подольше. Просто схватили за полы и нет средства вырваться, что приводит меня положительно в отчаяние. Во Львове начинаются бега, и мне надобно бы возвратиться.

— Но мы от этого с выигрышем, — сказал пан Рожер, — потому что долее будем наслаждаться вашим приятным обществом.

Барон вздохнул.

— Все это хорошо, но пропущу бега. У меня есть светло-гнедая кобыла Офелия, на которой сам хотел скакать. А теперь непременно опоздаю. Офелии я без себя не доверю жокею, и теряю на этом, кроме большого удовольствия, пару тысяч талеров по крайней мере.

Рожер слушал, как бы веря.

— Значит, какие-нибудь старые дела? — сказал он.

— Да, и вот мои родные, пользуясь моим приездом, желают окончить их, тем более что я имею доверенность от матушки.

— Для этого вам необходимо бы посоветовать с каким-нибудь опытным юристом.

— Не знаю… — сказал смешавшийся барон.

— Я указал бы вам одного человека. Вы бываете в Турове, поговорите с тамошним управляющим Клаудзинским; он юрист и делец, каких мало.

Молодые люди посмотрели друг на друга. Барон от досады, что его разгадали — покраснел, как вишня. Пан Рожер улыбался. С минуту оба молчали; Гельмгольд придумывал, как бы вывернуться.

— Вот хорошо! — воскликнул он, как бы наивно, ударив себя руками по коленкам. — Советуете мне то, что я уже сделал. Я именно возвращаюсь от него, потому что Клаудзинский родом из Львова, и матушка выхлопотала мне рекомендательное письмо к нему от его брата. Я именно с ним говорил о моем деле, но это человек не подходящий, не юрист, а агроном, спекулянт, знакомый несколько с судебными формальностями.

Пан Рожер, притиснутый в свою очередь, замолчал, почувствовал отпор и видел, что если барон и затеял какую интригу, то не имеет желания откровенничать. Но он решился припереть противника к стене.

— Знаете что, барон, — сказал он тише, — если б я был на вашем месте, то воспользовался бы чрезвычайно счастливым стечением обстоятельств.

— Например?

— Выбрать одну из двух богатых графинь.

— Но богаты ли они?

— Это мог бы лучше всего объяснить вам пан Мамерт. Я полагаю, что богаты.

— Да, но они уже не молоды, не хороши собою, и сколько могу судить, их не желают выдать замуж и стерегут, как драконы в садах Гесперидских.

— Э, — сказал пан Рожер, засмеявшись, — драконы иногда спят, и можно сорвать яблоко.

Молодые люди снова посмотрели друг на друга.

— Вы знакомы с графинями, пан Рожер? — спросил Гельмгольд.

— Немного. Раза два видел в обществе и часто встречаю в костеле. Они не хороши, но сейчас видно аристократок; притом же нет лучше жен, как те, которые дома испытали много неприятностей.

— Но ведь бывает, что тот, кто терпел сам, иногда старается отомстить на других, и в таких случаях первой жертвой делается муж.

— Значит, вам не понравилась бы ни одна из графинь?

— Нет, да я еще и не думал до сих пор об этом.

— Меня это очень радует! — воскликнул пан Рожер.

— Отчего?

— Теперь я могу говорить с вами откровенно. Мы хорошая шляхта, и у меня есть намерение… Мы покупаем деревню в соседстве Турова… Что же мешало бы мне попытать счастья!

— Конечно, — отвечал задумчиво барон, — тем более что если бы даже и мне пришла подобная мысль, то ведь мы можем поделиться, так как предстоят две невесты.

— Из чужих туда никто не заглянет, — сказал пан Рожер, — семейство стоит на страже, а если кто-нибудь приедет случайно, как, например, вы, то сумеют скоро отделаться. Я не заносчив. Хотя мы старая шляхта, но несколько обедневшая; при других обстоятельствах я, может быть, побоялся бы отказа, но здесь панны изнывают от скуки и примут каждого жениха… Вот семейство…

— Семейство не допустит, — прервал барон.

— Ну, для этого есть средство, — продолжал флегматически пан Рожер. — На согласие родных нечего и рассчитывать, а надобно суметь обойтись и без них.

Соперники посмотрели друг на друга. Барон не счел удобным открываться пану Рожеру и постарался обратить разговор в шутку.

— Ну что вы, веселитесь у нас в городе? — спросил Скальский.

— Нет, хотелось бы завтра выехать.

— А на сегодня какая программа?

— Никакой, — письмо к матушке и отдых.

— Так я вас приглашаю к себе на чай.

Гельмгольд был в нерешимости, а пан Рожер тем более настаивал, что знал, какое удовольствие доставлял сестре.

— Даю вам час времени на письмо, — сказал он, — а потом зайду и уведу силой. Родители и сестра не простили бы мне, если б я позволил вам скучать в гостинице.

Барон поломался немного, но наконец согласился, чему, может быть, способствовало воспоминание о хорошеньком личике и кокетливых глазках панны Идалии. Взяв слово, пан Рожер поспешил в аптеку, чтоб сделать необходимые приготовления.

Старик Скальский был слишком занят, чтоб это событие могло произвести на него сильное впечатление, однако ему был приятен вторичный визит барона; мать и дочь чрезвычайно обрадовались. Аптекарша с наивностью крестьянки видела в этом матримониальные замыслы барона, а панна Идалия надеялась добить его вторым выстрелом.

Она немедленно побежала в свою комнату посоветоваться со своей гардеробянкой, панной Наромскйю, выписанной из Варшавы, которая, по ее словам, года два жила у модистки. Растворила шкафы, достала платья, откупорила дорогую косметику, и началось одевание, которое должно было доказать барону, что не в одних столицах живут щеголихи.

Около часу гардеробянка болтала без умолку, но панна Идалия не слушала этой болтовни, потому что думала о другом…

В хорошенькой головке ее блуждали вопросы без ответа. Барон? Настоящий ли барон? Богатый? С сердцем ли барон? Свободен ли, не влюблен ли он? Чем удобнее привлечь его?

Бедная девушка ни разу не справилась со своим сердцем: стремится ли оно к барону? Не спросила у души: есть ли к нему влечение? Дитя века мечтало только о титуле баронессы, о блестящем экипаже, и кто знает, может быть, и о представлении ко двору!

Недалеко от плотины и мельниц, где лежала дорога к кладбищу, на самом краю плохо отстроенного предместья, виднелась бедная мещанская хата с примыкавшим к ней огромным садом. Вся эта часть города не отличалась достатком, но описываемый домик был, может быть, беднее всех остальных.

Сад, принадлежавший к нему, обнесен был жердями, кольями, хворостом, что не очень-то защищало его от нападения хищников. Часть его, спускавшаяся к пруду, поросшая травой, представляла собой влажную торфяную лужайку, а на верхней половине помещался небольшой огород. Последний, однако ж, не отличался заботливой обработкой, и плохо возделанные гряды свидетельствовали, что около них хлопотали слабые руки. Растительность на них была довольно жалкая и состояла из низкой капусты, полуувядшего картофеля и небольшого количества кукурузы, а ближе в хате посажены были грядки лука и мака. У окон не было цветов, и лишь одичавшие лилии едва виднелись из сорных трав и крапивы.