— Я буду спать, — ответила Иссерли.

— Никому не известно, на какое время он прибывает. Может, улетит сразу, на том же корабле, как только погрузка закончится, — и Енсель изобразил одной рукой отлет корабля, бесценной возможности, поглощаемой пустотой.

— Ну, думаю, как только он появится, все и прояснится, — бодро произнесла Иссерли, снова пожалев, что выключила двигатель.

— Так что… я дам тебе знать? — предложил Енсель.

— Нет, — ответила Иссерли, постаравшись, чтобы голос ее остался ровным. — Думаю, не стоит. Ты можешь сказать ему, что Иссерли передает привет и желает счастливого пути, годится? А сейчас мне и вправду пора завалиться в постель.

— Конечно, — согласился Енсель и, нагнувшись, вытянул голову из окна.

Ублюдок, думала, отъезжая, Иссерли. Усталая и уязвимая, она перестала следить за собой и проговорилась о постели. Енсель несомненно с восторгом ухватится за эту подробность, возбуждающее доказательство недочеловеческой ничтожности Иссерли, и поделится им с другими мужчинами. Если бы она избавилась от него чуть раньше, он ничего не выведал бы и остался, как и все прочие, при предположении, что Иссерли спит в этом ее таинственном коттедже, по-человечески, на земле.

А вместо этого она в одно унизительное мгновение бездумно даровала ему вопиюще безобразную истину, картину, изображающую уродливое посмешище, которое лежит на странно продолговатой железной, накрытой обтянутой тканью ватой штуковине и спит, завернувшись в старые простыни, совершенно как водсель.

Поклявшаяся, что, когда придет корабль, она будет безмятежно спать, Иссерли лежала в полуночной тьме, прислушиваясь, ожидая его прибытия.

Собственно, она не передумала, заснуть ей не давала тревожная мысль о том, что ее могут вытащить из постели — мужчины или, еще того хуже, Амлис Весс.

А сильнее всего она боялась, что не услышит, как они стучат в дверь коттеджа, проспит поднятый ими шум. Тогда они смогут войти в дом, подняться в спальню и основательно разглядеть голую уродину, горгулью, храпящую на тюфяке. Кто такой, в конце концов, Енсель? Отребье Плантации, представления которого о тайне личности ничего общего с ее не имеют. И похоже, сказанное ею о том, что она не хочет, чтобы ее беспокоили, Енсель просто-напросто пропустил мимо ушей, а если не пропустил, так ему и забыть эти слова ничего не стоит. И, разумеется, он страх как хотел бы увидеть, во что обратили хирурги нижнюю часть ее тела! А вот хрен тебе!

Рассыпался в прах один час, за ним другой. Глаза Иссерли заплыли и свербели, запорошенные незримым песком бессонья. Она замедленно корчилась на своем ветхом, покрытом пятнами матрасе, вслушиваясь.

Грузовой корабль прибыл вскоре после двух ночи — почти бесшумно, Иссерли едва расслышала его за шумом волн Мари-Ферта. Но не сомневалась: это он. Корабль приходил каждый месяц и всегда в одно и то же время, и Иссерли во всех тонкостях знала его запах, великанский, сдержанный стон, который он издавал, причаливая к большому амбару, и вздох, который испускал, погружаясь в него.

После этого Иссерли еще долго лежала без сна, ожидая, когда из-за тучи выйдет луна, когда мужчины — Амлис Весс — осмелятся, наберутся отваги. Ей представлялось, как Амлис Весс скажет: «Ну что же, давайте посмотрим на вашу Иссерли», — и мужчины побегут, чтобы привести ее к нему.

Так она пролежала час, если не больше, свернувшись калачиком, держа наготове, на кончике языка слова «Пошли вон!». Боязливый свет луны, помявшись, проник в спальню, очертил призрачным карандашом ее скудное содержимое и остановился у самой кровати Иссерли. Снаружи начала свой еженощный концерт ушастая сова — завывания, взвизги, — одна-единственная тихая и спокойная птица ухитрялась выдавать себя за стаю существ куда более крупных, терзаемых страхом и болью.

Под эту серенаду Иссерли и заснула.

Проспала она всего минут пять, или так ей показалось, а проснулась в мгновенном смятении оттого, что кто-то нетерпеливо дубасил в дверь коттеджа.

Перепуганная, Иссерли резко села, прижав к груди скомканную простыню и сомкнув ноги. Стук продолжался, отдаваясь в голых деревьях эхом, создававшим впечатление, что некие призраки ломятся в двери десятков призрачных домов.

Спальня еще оставалась ее надежным прибежищем, а бросив взгляд в окно, Иссерли увидела, что ночную тьму только-только начала сменять предрассветная синева. Иссерли, прищурившись, вгляделась в стоявшие на каминной полке часы: половина шестого.

Она завернулась в простыню, выскочила на площадку лестницы, к четырехстворчатому окну, отперла его, высунула голову в ночь и взглянула вниз.

У двери стоял, энергично колотя по ней, Ессвис в лучшем своем фермерском наряде, дополненном войлочной шляпой и дробовиком.

— Перестань стучать, Ессвис! — почти истерично потребовала Иссерли. — Поймите вы все, наконец, что Амлис Весс мне не интересен!

Ессвис на шаг отступил от двери, задрал, чтобы увидеть Иссерли, голову.

— Ничего не имею против, — резко ответил он. — Но тебе лучше одеться и спуститься сюда.

И он поправил висевшее на его плече ружье — так, точно ему приказали пристрелить ее, если она не подчинится.

— Говорю ж я тебе… — начала было Иссерли.

— Да наплюй ты на Амлиса Весса! — рявкнул Ессвис. — Он это как-нибудь переживет. У нас сбежали четверо водселей.

Иссерли все еще туго соображала со сна.

— Сбежали? — повторила она. — Что значит «сбежали»?

Ессвис раздраженно махнул рукой в сторону построек фермы и того, что лежало за ними.

— А как по-твоему — что?

Иссерли выдернула голову из окна и заковыляла в спальню, одеваться. Полный смысл сказанного Ессвисом дошел до нее, лишь когда она влезла — как и всегда, с трудом — в ботинки.

Меньше, чем через минуту, она и Ессвис уже шли по промерзшей земле к его машине. Он плюхнулся на водительское сиденье, Иссерли уселась на пассажирское и захлопнула дверцу. Машина была холодной, как камень, ветровое стекло ее замутили грязь и иней. Иссерли, теплая и потная после сна, опустила стекло своего окошка и прижала локоть к ледяному боку машины, приготовившись обшаривать глазами темноту.

— Как им удалось вырваться? — спросила она, когда Ессвис включил двигатель.

— Наш высокопоставленный гость просто-напросто выпустил их, — прорычал Ессвис, едва машина тронулась, хрустя гравием и льдом, в дорогу.

На пассажирском месте Иссерли чувствовала себя странновато, ей даже было немного страшно. Она пошарила пальцами в щели между сиденьями, однако, если в машине Ессвиса и имелся ремень безопасности, он был хорошо упрятан. Опускать руку совсем уж вниз Иссерли не хотелось, там все было покрыто грязью и чем-то сальным.

Ессвис не предпринял попыток объехать неразбериху колдобин, сохранившуюся с давних времен у старой конюшни. Иссерли трясло и подкидывало, каждый рывок отдавался болью в спине, ей казалось, что озлобленные враги набросились на ее сиденье и пинают его снизу ногами. Она искоса взглянула на Ессвиса, гадая, как выносит это наказание он. Ясно было, что водить машину, подобно ей, Иссерли, когда-то описывавшей по ферме круг за кругом на скорости десять миль в час, Ессвис не учился. Сейчас он, оскалив зубы, склонялся над рулем и, несмотря на вероломную почву, мутное ветровое стекло и темноту, стрелка спидометра моталась между тридцатью и сорока. Ветки и листья хлестали Иссерли по левому локтю, и она убрала его внутрь.

— Но почему же никто ему не помешал? — поинтересовалась она, перекрикивая шум двигателя. Воображение ее оказалось способным нарисовать лишь одну картину: Амлис Весс церемониально дарует водселям свободу, а работники фермы стоят рядом с ним, нервно аплодируя.

— Весса провели по фабрике, — прорычал Ессвис. — Она ему, похоже, понравилась. Потом он заявил, что устал и хочет поспать. А недолгое время спустя, глядим: дверь амбара открыта, а четверых водселей нет как нет.