— Но ведь это отвратительная клевета! — воскликнули судьи, вскакивая с мест.

Ленин безразличным взглядом охватил собрание и, пожав плечами, спокойным голосом заявил:

— Борясь с противником, всегда следует использовать слова, вызывающие в толпе самые худшие подозрения. Так я и сделал!

— Где же ваши нравственные принципы? — спросил с возмущением один из судей.

— Кто же это, товарищ, рассказал вам такие бредни, что у меня есть принципы и что я преклоняюсь перед нравственностью? — ответил он вопросом, щуря глаза.

— Существуют незыблемые этические принципы… — начал судья.

Ленин его нетерпеливо перебил:

— Товарищ, не теряйте слов и времени! В моем словаре эти понятия не существуют. Мой принцип — революция; нравственность — революция!.. Вот и все! Для достижения успеха все пути и средства допустимы.

— Даже подделка денег или «одалживание» их у жандармов? — крикнул с места для публики, стуча себя в грудь, какой-то молодой человек. — Что вы на это скажете, товарищ Ульянов?!

Ленин загадочно улыбнулся и произнес мягким, доброжелательным голосом, как будто обращался к ребенку:

— Скажу! Товарищ, нет ли у вас с собой клише банкноты, я бы использовал его для печати во имя партии и революции? А может, у вас есть знакомый жандарм, который хотел бы дать деньги на моего «Пролетария», я охотно возьму?..

Поднялся шум, крики возмущения, проклятия.

Ленин поднял голову и хриплым голосом воскликнул:

— Товарищи! Мне нечего вам больше сказать. Я ухожу и заявляю, что ваш приговор не свяжет мне руки, что я буду поступать так, как этого требует дело революции и партии большевиков, то есть настоящих социалистов, а не лакеев, угождающих либеральным лжецам и демократическим шантажистам!

Однако противники мешали ему в Женеве на каждом шагу. Он даже не мог найти для себя типографию и вынужден был переехать в Париж.

Здесь Ленин и Крупская вели тяжелую жизнь.

В России все спряталось или полегло, удушенное усиливавшейся угрюмой реакцией.

Социалисты или отказывались от своих убеждений и переходили в лагерь легальных либералов, или оплакивали минувшее время надежды, утверждая, что революция умерла на долгие годы, а быть может, навсегда. Никто уже не искал новых путей, и только из далекого Парижа доносился одинокий, но могучий голос:

— Не давайте обмануть себя гробовщикам революции, которую меньшевики и остальные предатели нашего дела называют хаосом. Мы пережили период великой революции не потому, что 17 октября 1905 года был оглашен манифест о Российской конституции, не потому, что буржуазия выступила с протестом против устаревшей формы правления, а потому, исключительно потому, что в Москве вспыхнуло вооруженное восстание рабочих и что перед мировым пролетариатом на один месяц заблистал, как путеводная звезда, Петербургский совет рабочих депутатов. Эхо революции не умрет! Она вскоре возродится, возникнут Советы рабочих, Советы победят!

Эти смелые, озаренные надеждой слова блистали, как далекие молнии. Для одних они были последними отголосками прошедшей бури, для других — зажигаемыми для страха фальшивыми огнями, для остальных же, а таких в России оставалось все меньше, звучали они, словно живые слова Евангелия, которое некогда, в мрачную эпоху преследования христиан, тайком проповедовали апостолы и их ученики, поддерживая и укрепляя веру преследуемых, замученных, охваченных тревогой, не знавших своей судьбы последователей дорогой и единственной для них правды.

Тем временем расколотая и почти уничтоженная партия не могла обеспечивать своего вождя и пророка денежными средствами.

Приходящих из России мелких сумм было недостаточно для содержания Ленина, Крупской, Зиновьева и Каменева, а большая часть помощи тем временем шла на печатание газеты «Социал-демократ», в которой выдвигались лозунги надежды и призывы к бдительности, чтобы не упустить подходящий для поднятия красного знамени момент.

Это были годы голода и крайней нужды.

Ленин, питаясь черным кофе и хлебом, целые дни проводил в Национальной библиотеке и работал над рядом книг, которые впоследствии должны были стать библией новой секты революционного пролетариата.

Он не обращал уже никакого внимания на нападки социалистов из других лагерей, на их насмешки и оскорбления. Он работал, не павший духом, не сломленный в своей вере в грядущий рассвет новой революции.

Откуда эта вера и уверенность, что придут другие времена, когда слои трудящихся устремятся к своей цели — не раз спрашивал его Каменев.

Такой же вопрос читал Ленин в глазах Крупской и Зиновьева.

Он поднимал голову, прислушивался, внимательный и хищный.

Казалось, что это дикий зверь принюхивается и поджидает, чуя приближающуюся добычу.

Он щурил раскосые глаза, потирал руки и проникновенно шептал:

— Великая война неизбежна… Я ощущаю ее всеми фибрами души. Слышу ее тяжелую поступь, а с каждым днем шаги ее все громче, все ближе и тверже. Наступает наше время. Час окончательной схватки и победы!

Больше он не говорил. Больной, бледный, голодный, в порванной одежде он бежал в библиотеку, читал, писал, как будто опасался, что не успеет вовремя закончить работу, потому что с минуты на минуту надо будет приступать к действиям, к борьбе, для которой он — нищий, убогий эмигрант — скупо собирал, систематизировал и оживлял лозунги, составлял «священную книгу» новой веры, боевое оружие и орудие уничтожения вражеской крепости.

После тяжких лет притеснений начала просыпаться совесть угнетенного российского народа. На далекой сибирской Лене эксплуатация и издевательства капитала довели до восстания рабочих в золотых рудниках.

Эхо жандармских выстрелов по беззащитным людям понесло угрюмую, дразнящую весть над безбрежными российскими равнинами.

Ответом на нее стало брожение в фабричной среде, в кругах интеллигенции, в Государственной Думе, в российской и заграничной прессе.

Правительство испугалось, и революционная стихия немедленно заняла новые позиции. В Петербурге и Москве появились легальные, хотя и радикальные, издания — «Звезда», «Правда» и «Мысль».

Ленин выплеснул целый поток своих статей.

Он поднимал в товарищах угасающую веру в возможность социальной революции, пробуждал отвращение к парламентаризму, приводил новые обвинения, осуждающие противников, и утверждал, что западный социализм прогнил вместе с легализмом социал-демократов.

Он дерзко бросал в лицо всему миру перчатку, заявляя, что только российский революционный пролетариат обладает силой, чтобы разрушить устаревшее, тонущее в маразме общество и вывести человечество на путь настоящего прогресса, идя во главе трудящихся всех рас и народов.

В этот период оживления партия потребовала от Ленина, чтобы он поселился вблизи российской границы. Ей постоянно нужны были его советы и указания.

Немедленно покинув Париж, он переехал пока что в Прагу.

Сюда ежедневно прибывали товарищи из Петербурга и Москвы. С этого момента его связь с Россией не прерывалась. Ленин вновь объединил и увеличил ряды партии, руководил газетой «Правда», в которой размещал статьи, откликавшиеся на все события, он готовил также речи для наиболее отважного депутата Государственной Думы товарища Малиновского.

Ленин помолодел. Из него выплескивался неисчерпаемый запас сил. Он не ел и не спал, советуясь с гостями, работая за письменным столом, рассылая личные письма, циркуляры и коммюнике.

Он вновь становился вождем.

Товарищи думали, что он руководит партией исходя из настоящих потребностей. Однако Ленин готовил партию для великих свершений, твердо веря и чувствуя, что давно ожидаемый момент приближается стремительно и неумолимо.

В это время Ленин созвал в чешской Праге съезд партии, чтобы обсудить на нем тактику действий на текущий политический момент.

Перед началом заседания он получил зашифрованное письмо. Прочитал его и загадочно улыбнулся.

На съезде к нему подошел незнакомец и, присмотревшись к нему с подозрением, произнес: